[вот как-то так]

14.11.2014 в 14:31

Пишет  [F.F.]:

[внезапно - арт]

Почему-то меня вдохновила именно эта композиция. Хрен ее знает, почему. Два дня водил карандашом по бумаге как сумасшедший, чтобы представить вашему вниманию очередной высер. Мне не хватило терпения на мелкие детали, мне не хватило терпения на многое, и я все еще не доволен результатом. Но мне почему-то очень хочется оставить это здесь.


Прослушать или скачать Интродукция и рондо-каприччиозо бесплатно на Простоплеер

---

[&?]

снова о папочкиной любви, чо.

---

[свиток двадцать третий]

Генерал стоял на невысокой горе, покрытой, тем не менее, снежной шапкой. Руки его были сложены на груди, лицо как всегда выражало спокойствие и безразличие ко всему, несмотря на темнеющие кровоподтеки, портящие общее впечатление. Отек удалось легко снять благодаря своевременному вмешательству Рафаила, но главнокомандующему нельзя было отказать в силе и изобретательности, и потому ребра все еще болели, бедра пылали, стоило пройти лишь пару тысяч миль пешком, а левая скула представляла собой один большой синяк.

читать дальше, там скандалы, интриги и расследования. Ну и мордобой еще.

С этой горы открывался чудесный вид на большое озеро, на берегах которого вечно цвела вишня, роняя свои лепестки на прохладную воду. Легкие молочные облака придавали этой картине необыкновенный щемящий сердце романтизм, но генерал не чувствовал отвращения. Этот вид нравился ему больше любого другого, и он вполне разделял мнение младшего принца о том, что этот край – самое лучшее место на Терре. Он поступил правильно, решив разместить войска именно здесь. Губы генерала тронула легкая мечтательная улыбка, когда он вспомнил, как легко далось ему согласие демиургов, проживающих здесь. Строго говоря, их согласие было получено еще Гавриилом, но теперь он вряд ли мог предпринять что-либо, находясь в добровольном заточении. Пришлось взять дело в свои руки. Он легко нашел общий язык с супругом ясноликой. Идзанаги оказался честным и прямым воином. Он не умел врать, и сознание его не было заточено под плетение интриг. Демиург остался очарован генералом и долго раскланивался перед ним, восхищенный его осанкой и выдержкой. Идзанами наблюдала за ними краем глаза, делая вид, что занимается каллиграфией. Письмена ее выходили смазанными и не очень красивыми. Она думала об узнике Башни, это видно было по положению ее рук, по дрожанию ее губ, по мечтательному выражению ее лица. С Идзанаги генерал был вежлив, строг и церемонен. Взгляд его был холоден и прям, он ни разу не отвел глаз, ни разу не нарушил обычаев этой дивной страны. С Идзанами он был задумчив и небрежен. Поймав ее взгляд, он обжег ее ответным взглядом, и тут же отвел глаза, словно устыдившись чего-то. Поклонился ей, не глядя на ее красивое лицо, отправился прочь, чеканя шаг, держа идеальную осанку, зная, что она смотрит ему вслед. Эта женщина боялась его, потому что помнила, каким несдержанным он мог быть в гневе, видела, как меняется от ярости его лицо, и каким страшным оно может быть. Но он и притягивал ее, потому что был неизменно вежлив и обходителен, и только она, как ей казалось, знала, что скрывается за его спокойствием и учтивостью. Принц вел себя с ней слишком неосмотрительно. Да и откуда ему было знать о том, как следует вести себя с женщинами? Избалованное, капризное создание, он считал, что все должны любить его по умолчанию, потому что он создан для этого. И был бы весьма удивлен, если б узнал, как легко оказалось затмить его в сердце богини. Еще больше он удивился бы, узнав, что генерал не дал повода для подозрений, и связь их установилась под самым носом Идзанаги. Они обедали вместе, и, принимая от богини миску с рисом, он случайно касался ее пальцев. Прикосновение не длилось и мгновения, но обжигало ее не хуже раскаленного клинка. Она выходила в сад, и видела его, прислонившегося к дереву, и глядящего на звездное небо, и наблюдала за ним, пока он не ловил ее взгляд, не кланялся ей и не удалялся. Она смотрела за тем, как он оттачивает свои навыки в додзё, и полуобнаженное тело его заставляло ее прижимать ладони к груди. Частенько усаживалась она с чайными принадлежностями неподалеку, пока генерал сражался с ее мужем, перенимая его стиль, заучивая новые движения и выражая восхищение его подготовкой и желание никогда не встретить его на поле боя. Она наблюдала за тем, как весело они переговариваются, и думала в тот момент, что любит обоих мужчин почти одинаково. Принц не скрывал своего происхождения, она восхищалась им, она желала подчинить его себе, ее собственный муж казался ей жалким по сравнению с сиянием принца. Мефодаил был другим. Он уставал, он хотел есть и пить, и с благодарностью принимал из ее рук еду и воду, позволяя ей считать, что она заботится о нем. Он потел так же, как ее муж, но его запах был более утонченным, более пряным, она пьянела от него, позволяя себе изредка заглядывать за ширму, когда он обливался ледяной водой, смывая с себя усталость и раздражение. Но самое главное заключалось в том, что она считала, будто он полагает ее недоступной для себя. И это льстило ей больше, чем снисходительное позволение принца быть с ним. Идзанами боялась и желала прикосновений и взглядов, боялась и желала того, что может за ними последовать, и страшилась того, что неправильно истолковала все знаки, и генерал посмеется над ней, если она вздумает к нему прийти. Однажды ночью он вернулся избитый и израненный, едва стоящий на ногах. Идзанаги поднял весь дом на ноги, слуги носились по двору, таская воду и полотенца. Идзанами отпустила мужа к началу второго часа ночи, заявив, что женщине лучше знать, как залечить раны и успокоить боль. Она дрожала от страха, говоря это, но Идзанаги не заподозрил ее в желании измены, и ушел, восхитившись ее добродетелью и самоотверженностью. Генерал лежал на циновке, наблюдая за движениями богини из-под полуприкрытых век, лицо его, как всегда, выражало безразличие. Рафаил подлатал его почти сразу, и больно ему не было, но Идзанами не могла знать об этом, и потому ее прикосновения были легкими и осторожными. Она отдергивала руки, стоило ему пошевелиться, но не замечала того, что давно уже перестала обрабатывать раны, и просто касается его, потому что ей хочется этого. Тогда он открыл глаза и взглянул на нее прямо, давая ей осознать всю глубину своего поступка, и она отпрянула, но он сомкнул пальцы на кисти ее руки и притянул к себе. Спрятав лицо на его пышущей жаром груди, она слушала его извинения. Он говорил, что не желает разрушать теплые отношения с ее страной. Говорил, что в ее лице он обрел верного друга и помощника, и надеется, что так будет и дальше. Речь его была безупречна, но одной рукой он сжимал ее кисть до боли, а другой прижимал ее к себе, и она слышала, как дрожит его голос, и торжествовала в этот момент. Нет, он не мог сопротивляться ее чарам, ни в коем случае. Конечно, он любит ее, какие могут быть сомнения! Но долг и честь не позволяют ему быть с ней. И она любила его за это, она восхищалась им, его выдержкой и самодисциплиной. И она ушла. После этого генерал вздохнул с облегчением и немного поспал, чтобы на следующее утро оказаться на невысокой горе с прекрасным видом на озеро. В этот день войска небесного королевства должны были высадиться здесь, и отсюда начать свое продвижение на Олимп по тверди. Стоило вывести главнокомандующего из себя, чтобы достигнуть желаемого. Мефодаил тонко улыбнулся, провожая взглядом очередной сорвавшийся розовый лепесток, опустившийся на воду и плывущий теперь по ней к центру озера. Ему удалось доказать необходимость введения чрезвычайного положения. Королевство будет закрыто. Никто не войдет в него, пока война не будет закончена. Если они победят, то в золотые ворота войдут победители. Если проиграют – не войдет никто, и манящие анфилады цитадели останутся вечным памятником архитектурного мастерства Яхве. Никто не пройдет по коридорам, никто не восхитится тонкостью скульптурных композиций, никто не выпьет воды из фонтана. И никто не спустится в подземелья. Никто, кроме ветра, потому что ветер вечен, и нет ничего, что могло бы остановить его на пике своего безумия.
Генерал стоял, ожидая прибытия Яхве, желавшего ступить на твердь первым. Первые лучи восходящего солнца осторожно ощупывали небосвод, когда свершился исход, и тысячи тысяч, и бездны бездн исторглись из чистого голубого неба, заполнив собой все. Крылья их, раскрытые, величественные, сияли разными цветами. Краем глаза генерал видел, как Идзанами прикрыла ладошкой рот, наблюдая за этим прекрасным зрелищем. Глаза ее были широко раскрыты, но вскоре ей пришлось зажмуриться, издав болезненный вскрик. Яхве явил себя Терре. Генерал прикрыл глаза, борясь с мучительным желанием стать ветром в его крыльях. Творец поражал воображение, и многие в этот час погибли, взглянув на небосвод. Души и разум их не выдержали его сияния. Когда ноги его коснулись вершины невысокой горы, а крылья исчезли, словно их не было вовсе, Идзанами удивилась снова. Теперь Яхве выглядел совершенно иначе, суеверный ужас покинул ее сердце, на смену ему пришло разочарование. Творец выглядел уставшим, словно работал, не покладая рук, многие месяцы. Под глазами темнели полукружья бессонницы, нос заострился, подбородок зарос щетиной, в которой кое-где уже пробивалась седина. Черные жесткие волосы его были забраны в высокий хвост, и среди них тоже поблескивала соль зрелости. Несмотря на измученный вид, творец все еще внушал уважение. Возможно, дело было во взгляде, с которым он обратился к богине. Возможно, в том, что тело его выглядело сильным и еще молодым. Возможно, в том, что ладонь его покоилась на рукояти внушительного меча.
- Так это ты, - устало проговорил творец. – Та самая Идзанами?
- Да, господин мой.
Богиня склонилась перед ним, и волосы ее коснулись земли. Послышался лязг металла, и Яхве отвел ее волосы в сторону тупой стороной клинка, внимательно вглядываясь в ее пылающее лицо. За время, проведенное в компании генерала, она и забыла о том, как должен злиться создатель небожителей за то, что она проводила время с его сыном.
- Хорошенькая, - резюмировал Яхве. – Тебе она тоже нравится?
- Если мне будет позволено ответить…
- Естественно будет! – рявкнул творец, разозлившись. – Иначе я бы тебя не спрашивал, пустая твоя голова! Сколько можно?! Со мной-то уж можешь не выделываться, я знаю тебя, я тебя создал! Я вложил каждую мысль в твою голову, каждое стремление вложил в твой дух, и ты считаешь, что сможешь обмануть меня своими «позволениями»?!
- Тогда зачем ты спрашиваешь? – неожиданно ответил генерал, заметно расслабившись, вопреки злости творца.
- Потому что хочу услышать это от тебя, - Яхве убрал клинок, и волосы снова скрыли лицо богини. – Мне интересно, насколько ты глуп и падок на белую кожу и приспособления для выкармливания потомства.
Идзанами задохнулась от возмущения, но не решилась высказать его. Она страшилась за Мефодаила в этот момент, потому что любой его ответ был бы неправильным. Если бы он ответил утвердительно, кто знает, что мог бы сделать с ним творец. Если бы ответил отрицательно, кто знает, что могла бы сделать с ним она. Улыбка тронула дрожащие губы богини и она едва заметно качнула головой.
- Ты когда-нибудь был с женщиной? – поинтересовался генерал, улыбаясь. – Откуда тебе знать, что не поведешься сам?
- Я не могу понять тебя, и не смогу понять никого из вас. Я не знаю, что такое быть с кем бы то ни было, потому что не нуждаюсь в этом вовсе, как не нуждался мой отец, и отец его отца. Дело, которое мы выбираем для себя, намного важнее любви.
- Это многое объясняет.
Идзанами слушала смех Мефодаила и не верила в то, что слышит. Она слышала его голос, но не узнавала его. И творец отвечал ему в том же духе, ничем не выказывая раздражения, кроме краткой вспышки гнева, и то вызванной лишь тем, что генерал говорил так, как положено говорить в таких случаях. Как это могло происходить, как это могло быть? Она не понимала. Решив, что можно поднять голову, она увидела двух мужчин, похожих друг на друга. Двух мужчин с одинаковыми улыбками, с одинаковыми горбинками на носу, с одинаковыми глазами. Она увидела молодого генерала и его будущее, если жизнь его не оборвется. Она увидела, каким он станет, когда годы возьмут свое, и удивление ее было столь сильным, что она не смогла сдержать вздоха. Генерал услышал ее и улыбнулся. Яхве окинул богиню внимательным взглядом, но улыбка не коснулась его губ.
- Итак, я здесь, мы все здесь, и я хочу, чтобы ты объяснил мне, что будет дальше, - творец сложил на груди руки, всем своим видом выражая готовность слушать.
- Война, что еще. Но на этот раз мы не допустим разрушения королевства. Здесь у нас будет резерв, способный пополнить наши ряды, если это потребуется. Строго говоря, все это идея Михаила, я просто подготовил все для ее осуществления. Ни один шпион не проникнет в королевство, где мы сможем укрыться в случае необходимости, потому что принцип его защиты знаешь только ты. Ни в коем случае не передавай его никому, даже если будешь умирать на чьих-нибудь руках, особенно если так будет. Мы возьмем Олимп и сравняем Черную Башню с землей.
- Сначала Башня. Потом Олимп. Я хочу, чтобы мой сын вернулся ко мне.
- У тебя их еще пятеро, - рассмеялся генерал. – Неужто мало?
- Мне всегда будет мало, - Яхве неожиданно улыбнулся слабой, дрожащей улыбкой. – Но, видимо, больше я не могу. Не задирай нос выше, чем нужно, генерал. За твоей спиной уже ходят слухи. Невидимые любят тебя, но не из них одних состоит королевство. Кем ты хочешь быть, что делать, чем дышать? Я не могу дать тебе ничего, кроме незавидной судьбы воина, чья жизнь оборвется на поле боя быстрее, чем многим бы хотелось.
- Этого мне достаточно, если моя жизнь принадлежит тебе, - Мефодаил поклонился, и на этот раз Яхве не стал его одергивать.
- Отлично, - сказал он. – Покажи мне окрестности, Идзанами. Генерал, проверь своих. Совет на закате, пусть Михаил выберет место. Задерживаться нельзя, как бы ни были прекрасны эти края. Я хочу, чтобы ты доставил мне Гавриила к рассвету.
Богиня не успела склониться в поклоне, как ветер разметал ее волосы и платье, заставив покраснеть в очередной раз. Красивые, длинные ноги ее покрылись мурашками от холода. Генерал отправился исполнять поручение, подарив ей ледяной поцелуй, швырнув снег в лицо и за шиворот, и Яхве тактично отвернулся, позволяя ей привести растрепавшиеся одежды в порядок.
- Следуйте за мной, мой господин, - сказала она. – Что желаете посмотреть в первую очередь?
- Отведи меня к озеру, - улыбка творца богине не понравилась. – Я хочу посмотреть на того, кто живет на его дне.

Ветер летел очень быстро, хотя в запасе у него оставались сутки, потому что солнце едва взошло, и он успел бы несколько раз долететь до Башни и вернуться обратно до следующего утра. Но ему хотелось поскорее пересечь горы, ворваться в большое окно, запутаться в длинных волосах младшего принца, и оставшееся время употребить на то, чтобы вымолить прощение за свои мысли, за свои поступки, за свои слова. За то, что он позволил себе считать его глупым и незрелым, хотя принц был старше него. За то, что он позволил себе считать его надменным и поверхностным, хотя кому как не ветру было знать, что это не так. За многие вещи. На вздохи Идзанами, которая все-таки была дорога принцу, как бы он ни пытался доказать самому себе обратное. За восхищение, которого он был удостоен, а принц нет. За все, за все, за все. Пейзаж сменялся с фантасмагоричной скоростью, пролетали леса и реки, пролетали табуны диких лошадей и стаи волков, пролетали жилища ирийцев, пролетало всё, сама жизнь оставалась позади, и сердце ветра выпрыгнуло бы из груди, если бы оставалось в ней до сих пор. Окно распахнулось с жалобным звоном, и все в комнате перевернулось вверх дном. Мефодаил возник в центре комнаты, запыхавшийся, растрепанный, раскрасневшийся от скорости, и глаза его торжествующе блестели. Принцесса скучающе повернулась к нему, но сонное выражение быстро исчезло с ее лица, когда она поняла, кто перед ней. Бриэль вскочила, запуталась в подоле платье, едва не упала, ухватилась за край стола, перевернула его, споткнулась об упавший стол и, наконец, рухнула в холодные объятья северного ветра. Лицо ее было обращено к нему, светлое, счастливое, и генерал почувствовал, как немеют ноги. Ни один из взглядов Идзанами не был способен сотворить с ним подобное, но наивная радость принцессы от встречи с ним заставила его искать опоры.
- Ты пришел за мной, - Бриэль обняла его тонкими, дрожащими руками. – Ты заберешь меня отсюда. Но ты не сможешь! Ты один. Отец прислал тебя на верную смерть.
- Ему хотелось бы этого, - согласился Мефодаил. – Но я не умру. Ведь у тебя второй клинок, а я знаю того, кто принес его тебе. Мы выйдем отсюда целыми и невредимыми.
- Ты не знаешь, что ждет нас за дверью.
Лицо принцессы дрогнуло, меняясь, и генерал припал к ее губам, боясь опоздать, упустить момент, когда это можно сделать, и она задрожала в его руках, поцелуй стал соленым, но прервать его Мефодаил не решился. Тонкие ладони сжали его плечи с неожиданной силой, под пальцами генерала, ласкающими спину принцессы, чувствовались стальные мышцы, маленький рот увеличился, дыхание сбилось, и генерал, наконец, оторвался от Бриэль, чтобы встретиться взглядом с осуждающими синими глазами принца.
- Когда-нибудь я ударю тебя за это, - пообещал он, разминаясь и перехватывая волосы лентой.
- Когда-нибудь я на тебе женюсь, - ответил генерал, выхватывая меч из ножен и отступая к двери на случай, если принц захочет исполнить свою угрозу прямо сейчас. – И не имеет значения, хочешь ты этого или нет.
- Вообще-то о разделении Вечности я еще не думал, - признался принц. – Но думаю, что отдам предпочтение достойнейшему из братьев.
- Разве это не дело привязанности?
- Ты не знал? – принц удивленно взглянул на генерала, извлекая клинок из ножен. – Тому, кто разделит со мной Вечность, достанется трон.
Генерал молча открыл дверь и шагнул во тьму. Гавриил стоял, глядя в ничто, ощущая себя жалким, ничтожным существом, дрожащим и бесполезным. Платье, столь выигрышно облегающее тело Бриэль, теперь трещало по швам, а кое-где уже разошлось. Он не хотел знать, как выглядит в этот момент, но слышал, как урчит тьма, значит, ей нравилось. Принц хотел окликнуть генерала, который не мог видеть тьмы, и шел сквозь нее прямо к смерти, но в горле пересохло, и вырвался только хрип. Тьма проникла в комнату, коснулась его ног. Надо было идти.
- Ты надолго застрял там? – голова генерала возникла в дверном проеме, словно прибитая к черной стене. – Идем.
Вслед за головой возникла рука. Гавриил бросился к генералу и вцепился в его ладонь так, словно она была последним средством, способным спасти его. Строго говоря, так и было. Вот так, сжимая ладонь Мефодаила до зубовного скрежета, он и шагнул в ничто. И ничто обняло его, приняло в себя, обступило со всех сторон. Гавриил ослеп и оглох, он не слышал собственных шагов и голоса, хотя пытался говорить, чувствовал, как выходит звук из его рта, но не мог его услышать. Он пытался сказать, что ничего не видит. Легкое пожатие генерала должно было его успокоить, но вместо этого почему-то испугало. Гавриил бросился в сторону, ладонь потянула его обратно, он споткнулся, руки разомкнулись, неудобное платье разошлось по шву на бедре. Принц догадался сбросить жмущие туфли, и шел по холодному полу босиком. Ощущение мрамора под ногами успокаивало, потому что это было что-то реальное, тьма не поглотила все вокруг, она просто закрыла ему глаза. Надо только выйти из Башни. Он крутился вокруг своей оси, пытаясь нащупать Мефодаила, но руки встречались с одной лишь тьмой. Наконец, ладони его коснулись чьего-то плеча, но это не было плечом генерала. Это было металлом, холодным, враждебным металлом, режущим ладонь. Гавриил ударил наугад, клинок его встретился со сталью доспехов, и звон его разрушил тишину, царящую до сих пор. Этот звук показался принцу оглушительно громким, еще громче был снисходительный смех тьмы.
- Ну и что ты будешь делать? – спросила тьма. – Как собираешься выйти отсюда, если не видишь собственных рук?
Вместо ответа Гавриил ударил снова, но на этот раз клинок лишь разрезал пространство перед ним, не причинив тьме никакого вреда. Ничто не желало ему смерти. Ничто играло с ним, забавлялось, глядя на его беспомощность, и Гавриил чувствовал, как поднимается откуда-то изнутри обжигающая ярость, почти ненависть к тому, что окружает его, он закричал, но не услышал своего крика. Видимо, тьма пропускала звуки очень избирательно, и некоторыми из них предпочитала наслаждаться в одиночестве.
- … отсюда, - донеслось до напряженного слуха принца.
- Кто здесь?! – закричал он, что было сил. – Кто здесь еще, кроме меня?!
- … мне.
Ноги принца оторвались от земли, встреча живота с чьим-то тяжелым наплечником выбила из него дух, и он закашлялся, вглядываясь в темноту изо всех сил, пытаясь уловить запах того, кто поймал его. Гавриил извернулся и ухитрился нащупать чью-то голову, ощупал лицо. Нос картошкой, кустистые брови, тонкие губы, косичка с виска. Воевода. Мстислав схватил его. Куда он тащит его теперь? Тьма и так повсюду. Гавриил закричал ему это в лицо, но не услышал ни собственного голоса, ни ответа. Воевода бежал, бежал быстро, и слышался лишь отдаленный лязг металла о металл. Тьма сменилась светом так резко, что принцу пришлось зажмуриться. Звуки ворвались в его сознание, ошеломляя и пугая. Ржание лошадей, приглушенные ругательства, отрывистые приказы. Тонкий, захлебывающийся визг. Гавриил медленно открыл глаза. Очевидно, ворота Черной Башни все еще держались, но видно было, что нападавшие вот-вот прорвутся. Кто мог пойти войной на Башню в такое время? Гавриил крутил головой, пытаясь увидеть как можно больше, но тряска не позволяла ему сделать это. Он извернулся, чтобы оглянуться назад, и едва не упал, но все же успел зацепить взглядом зрелище настолько ужасное, что руки мгновенно похолодели и почти отнялись. Башня горела.
- Как… как это возможно? – выдавил принц, задыхаясь.
- Позже, - буркнул Мстислав, перемещая принца за спину и подхватывая его под ягодицы.
- Я могу идти и сам.
- Не можешь.
Принц взглянул на свои голые ступни и тяжело вздохнул. Все они были изранены, кровь сочилась с них, оставляя след на вытоптанной земле. Боли он не чувствовал, но это не значило, что не почувствует, когда попытается встать. Воевода бежал к конюшням, в которых бесновался белоснежный конь, чья грива переливалась на солнце. Никто не пытался его удержать, потому что никого поблизости не было. Он оставался последним животным в конюшнях, все остальные либо пали от стрел, либо плясали под наездниками, не желая бежать на верную смерть. Приглядевшись, Гавриил с удивлением обнаружил, что у коня восемь ног.
- Слейпнир, - пояснил Мстислав. – Домчит нас в мгновение ока.
- Откуда…
- Локи оставил.
- Он сам…
- Там.
Мстислав осторожно посадил принца на стог сена и отправился успокаивать коня. Гавриил медленно обернулся и посмотрел на Башню. На смотровой площадке плясало три тени. Генерал вился вокруг Бессмертного вихрем, нанося удар за ударом. Локи выглядел напряженным, пот стекал по его лицу, из закушенной губы сочилась кровь. Вокруг них плясало пламя, Башня плавилась от этого огня, плавились и доспехи Бессмертного. Гавриил слышал рев Кащея, почти видел бешенство на его лице. Он не мог вырваться из огненного круга, и, похоже, твердо решил уничтожить виновных. Мстислав посадил Гавриила на коня, надежно закрепил его в седле с помощью каких-то шнурков и лент, ободряюще улыбнулся и что было сил ударил животное по крупу, посылая его в галоп. Принц протестующе закричал, но Слейпнир уже перемахнул через ворота, оставив воеводу далеко позади. Глядя вниз, принц видел лица олимпийцев. Видел лица асгардцев, восхищенно глядящих на коня. Видел ирийцев. Видел тени богов востока. Он видел всех. Башня трещала и рушилась под натиском объединенной армии Терры. Когда она переломилась ровно посередине и рухнула, погребя под собой и Бессмертного, и генерала, и Локи, Слейпнир был уже далеко. Остались позади горы, отделяющие Ирий от Асгарда, остался позади сам Асгард. Впереди темнели пустоши Куньлуня, за которыми ждала безопасная и прекрасная страна. Гавриил рухнул в руки Идзанами, не утруждая себя размышлениями над тем, каким образом она очутилась здесь, потому что сознание покидало его. Последним, что он почувствовал, был запах мускуса и пыли, запах его отца.
Башня держалась долго. Достаточно долго, чтобы принц мог покинуть ее. Держалась, скрипела, стонала, но стояла, пока Гавриил был здесь. И сломалась, стоило ему покинуть ее пределы. Локи сломал ей хребет, вложив в удар всю свою силу и ярость. Земля содрогнулась от его повелительного крика, огненный столб прошил Башню насквозь, пронзил небеса, оставив после себя ровный круг светлого неба в сгустившихся тучах. Локи не помнил, что именно кричал, потому что рев огня вокруг начисто лишил его слуха, но подозревал, что это было что-то не очень приличное, потому что лицо Бессмертного с его светящимися впадинами глаз исказилось от ярости. Он занес меч, сотканный из тьмы, но Башня переломилась пополам, и Бессмертный рухнул вниз, не успев ни за что ухватиться. Локи облегченно выдохнул, отдавая себя на милость небес, которые наверняка наблюдали за сражением, и закрыл глаза. Северный ветер подхватил его уставшее израненное тело, укрыл от обломков Башни. Темнота сомкнулась над головой демиурга, но не убила его, и он дышал ветром, и был благодарен ему за это. Он был благодарен ему за все.
Все началось очень давно. Наверное, все началось еще тогда, когда его изгнали из Йотунхейма, и он, как и Яхве, путешествовал по мирозданию в поисках мира, где можно было бы остановиться. Возможно, ничего бы не случилось, будь он настоящим асгардцем. Не было бы у него сочувствия к тому, кто возжелал захватить Терру, не было бы у него понимания и желания познакомиться поближе. Даже несмотря на тот факт, что асгардцы не раз защищали его от мстительных родственников, которые не поленились его найти и прийти за ним, только чтобы добавить тумаков. Даже несмотря на тот факт, что Один смешал с ним кровь, заставив раз и навсегда замолкнуть тех, кому хватало глупости издеваться над ним или напоминать, что Терра – не его дом. Несмотря на все это, он чувствовал что-то странное к этому сумасшедшему ученому. Любопытство смешивалось с чем-то еще, и из-за этого «еще» Локи лежал теперь под обломками башни и размышлял о глубине своей глупости. Он ввязался в опасный бой, который не был еще закончен. Тьма, владеющая телом Бессмертного, никуда не ушла, она лишь отступила, как отступает зверь, напуганный факелом. Но она вернется, едва факел погаснет. Их факел уже погас. Огня, позаимствованного у принцессы, хватило на то, чтобы сдержать натиск тьмы и сломать Башню, но теперь он иссяк, и взять его больше неоткуда.
- Как думаешь, нас вообще искать будут? – спросил Локи просто потому, что не мог долго молчать.
- Вероятно, - сдержанно ответил ветер. – Твоя помощь была сегодня неоценима.
- Все имеет свою цену, - промурлыкал демиург. – И моя помощь тоже.
- Что ты хочешь?
- Возможность работать с тобой, - неожиданно сообщил Локи, щелчком пальцев вызывая безвредный огонек. – Я побывал в подвалах в свой прошлый визит, знаешь ли. И я знаю, кому принадлежит все самое интересное. Мне любопытно, выйдет ли что-нибудь из твоих опытов. Но почему ты делаешь это? Если бы не твоя способность становится ветром, сейчас я задохнулся бы и умер.
- Яхве задумывал меня другим. Я сообщу тебе тайну, которая скрепит наш союз, если ты сообщишь мне свою, равноценную моей.
- Договорились.
- Так вот, - ветер прикоснулся к его лицу, вливая в легкие драгоценный кислород. – По замыслу творца я должен был обретать невидимость в любое время, как только захочу. Но моя отличительная черта положила начало новому виду, а меня обрекла на вечные страдания. Понимаешь ли, невидимые потому и называются невидимыми, что мы принимаем видимость, а не наоборот. Нам очень тяжело сохранять плоть, это требует невероятных усилий. В более поздних версиях эта проблема была устранена, мне же приходится постоянно сдерживать себя. Ветер – моя естественная форма. Яхве сплоховал со мной. Я должен был стать младшим принцем, но стал изгоем, которому заказана дорога наверх.
- И что же ты хочешь за это ошеломляющее известие? – поинтересовался Локи. – Он все еще относится к тебе как к сыну?
- Я был им какое-то время, так что да, думаю, да. Я хочу знать, что ты сделал в Йотунхейме.
- Переспал с кем не надо. Это все, что ты хотел знать?
- Как тебе удалось получить огонь принцессы? Как он оказался у тебя? Даже мне не удалось его синтезировать, не то, что вырвать из ее груди, не повредив при этом тело.
- Переспал с кем надо.
Мстислав нашел их по заливистому хохоту Локи, который нельзя было спутать ни с чем.

---

[семейные ценности]

Я снова хожу по краю. Ничего не могу с собой поделать, неписец.

Быть хорошим сыном - не самое простое дело. Гавриил сидит на краю смотровой площадки, болтая босыми ногами, смотрит в толщу облаков, плывущих далеко под его ногами. Присутствие отца - запах мускуса и какого-то масла, запах пота и пыли, запах затхлого, влажного помещения, в котором он проводит большую часть своей жизни. Он идет по коридору, и запах тянется за ним великолепным шлейфом, и летит перед ним, возвещая о его прибытии. Гавриил любит этот запах, потому что с него началась его жизнь. Другие ощущения пришли намного позже. Яхве садится рядом, но не свешивает ноги, предпочитая подобрать их под себя. Гавриил кладет голову на сильное плечо отца и улыбается. Это - второе воспоминание. Крепость большого тела, текстура кожи, мягкость волос. Теперь они стали жесткими, снег зрелости припорошил их, но Гавриил помнит отца почти юным.
Яхве нельзя назвать злым или жестоким. Его любовь ощущается ярко и сильно, она присутствует в его прикосновениях, в том, как вибрирует его голос, в том, как блестят его глаза, и как неуловимо меняется аромат, исходящий от его тела. Поэтому Гавриил никогда не останавливает его. Ему хочется помнить каждое из этих прикосновений.
Твердая ладонь отца скользит по спине принца. Кончики пальцев нежно ласкают шрамы, перечеркивают их, словно стараясь сгладить их, заставить исчезнуть с бледной кожи. Горячее, немного влажное прикосновение губ успокаивает и в то же время возбуждает. Гавриил нетерпеливо поводит плечами, и отец улыбается. Принц чувствует его улыбку спиной. Тяжелое тело творца наваливается сверху, нос Яхве утыкается в в копну непослушных иссиня-черных волос сына. В этом прикосновении, в этой краткой ласке хочется раствориться.
Небеса под босыми ногами принца медленно грозовеют. Облака темнеют, наливаясь дождем. Тягучие черные капельки влаги медленно ползут по щекам, и левому плечу безумно холодно. Склоненная голова покачивается в задумчивости, не находя опоры, темная влага попадает в нос. Запах мускуса становится невыносимым. Пахнет кожей, пыльной лабораторией, космическим ветром. От этого запаха кружится голова. Невыносимо ощущение крепких отцовских рук на плечах. Гавриил смотрит на облака и видит лицо отца. Яхве улыбается ему. Это - третье воспоминание. Ощущение его тела, его совершенной плоти. Ощущение единства и невероятного покоя. Гавриил не помнит, чтобы когда-нибудь отталкивал отца. Чтобы хоть раз высказал ему свое недовольство. Нет, он всегда был хорошим сыном. Он должен был быть лучшим сыном. Он помнит лицо Яхве в своих ладонях, умиротворенное, почти счастливое. Он помнит текстуру его губ кончиками своих пальцев, он может воспроизвести это ощущение в любой момент времени, но этого недостаточно, недостаточно, недостаточно! Запах становится невыносимым... и пропадает совсем. Теперь пахнет только грозой, бушующей далеко внизу.
- Почему ты ушел, если любил меня так, как говорил? - спрашивает Гавриил, но ветер не отвечает ему, потому что не знает ответа. - Почему ты оставил меня здесь? Почему ты не забрал меня с собой? Я не хочу быть здесь. Я не хочу быть здесь без тебя! Папочка...
Принц лежит на краю смотровой площадки, свесив руку и купая ладонь в ледяном ветре. Мыслью своей он преодолевает немыслимые расстояния, но не дожидается ответа, потому что отвечать некому. Разглядывая собственную бледную ладонь, Гавриил погружается в последнее воспоминание. В спокойное лицо отца, снова ставшее юным. Отец смотрел на него, медленно переставая быть, и в этот момент, в этот безумно краткий и отчаянно долгий миг, он снова видел его, не драконьего генерала. Только его. Люблю тебя, малыш. И дрожащий клинок в окоченевших пальцах.
Бог умер.
Не этого ли он хотел?
Спазм сжимает горло, и Гавриил сворачивается в клубок, надеясь не издать ни звука. Ледяной ветер заглушает вой.
Я тоже люблю тебя, папочка. Забери меня с собой?..

---

[хеллоуин]

Я слоупок, и я на работе, но пусть под вечер вечная невеста Гавриил будет здесь.



Прослушать или скачать Marilyn Manson This is Halloween бесплатно на Простоплеер

---

[.]

Свиток говно. Всё говно. Вы долго думали, прежде чем это написать?

Действительно.
И впрямь.
Долго ли.

---

[еще немного вдохновения]

Когда я говорю "Мстислав", я вижу это. Я хочу, чтобы вы тоже это видели, когда станете представлять себе воеводу. Ну вдохновляет меня Тилль, ну что я могу поделать.

---

[пост памяти Идзанами]

Я одновременно любила ее и ненавидела.


Прослушать или скачать Не известен Без названия бесплатно на Простоплеер

---

[вдохновение]

Мстислав как персонаж является неким синтезом приведенного ниже арта и незабвенного Линдеманна. Аксессуар Мстислава (как и он сам) появился намного раньше, чем тот же аксессуар в концертной программе, и я долго бился головой о клавиатуру, предвидя, что теперь-то это волновать никого не будет. Рандомный факт: в свое время я даже знал, как заставить эти крылья летать, и у меня был чуть ли не чертеж с планом подачи топлива и прочего, но появился Тилль, и я в порыве ярости уничтожил все свои наработки, о чем теперь несказанно жалею. Тилля выкладывать не буду, приложу лишь его голос, ибо его лицо и так легко представить. Выбор песни, как всегда, не случаен.


Прослушать или скачать Rammstein Alter mann бесплатно на Простоплеер

---

[FF]

Адски болят зубы. Писать ничего не хочется. Нужна небольшая пауза. Сейчас все мысли только о предстоящем творческом вечере. Я отберу микрофон, и это будет мой вечер, с блэкджэком и нувыпоняли

По-осеннему тоскливо и грустно. Писать в основной дневник желания нет.

---

[свиток двадцать второй]

Всадник приближался с востока. Длинные рукава его алых одежд трепетали и хлопали на ветру. Белоснежный конь потемнел от дорожной пыли, и был весь в пене. Всадник хлестал его по крупу, подгоняя, не надеясь, что он дотянет до Башни. Лица всадника со смотровой площадки не было видно. Для Кащея он оставался медленно приближающейся едва различимой фигурой на белоснежном жеребце. Бессмертный узнал этого коня, поскольку знал его владельца, и знал очень хорошо. Но, глядя на него теперь, он гадал, как это животное могло оказаться на востоке, когда хозяин его обитает на севере. Видимо, всадник нес тяжелые вести, совершенно не нужные ему сейчас. Бессмертный покинул площадку и быстро спустился по винтовой лестнице, пронизывающей Башню насквозь. Выйдя во двор, он бросил короткий взгляд на медленно заходящее светило и приказал открыть ворота. Кем бы ни был этот всадник, негоже было оставлять его одного во тьме. Стен крепости она не могла разрушить, но за ними после захода солнца было ее царство.
Восьминогий конь ворвался в едва открывшиеся ворота и резко затормозил, подняв клубы пыли и прорезая возникшую тишину торжествующим ржанием. Тонкая ладонь всадника выпросталась из длинного широкого рукава и нежно провела по могучей шее Слейпнира. Бессмертный приблизился к наезднику, взял коня под уздцы и повел прочь от ворот, глядя прямо перед собой. Лицо его не выражало ничего, и долгое время они шли молча, лишь фыркал Слейпнир, пытаясь ухватить губами кончики волос Кащея. Наконец, Бессмертный достиг конюшен и помог всаднику спешиться. Дорожные одежды скрывали лицо, но Кащей знал, кто пришел к нему, и догадывался зачем. Ему не нравилось ни первое, ни второе.
- До меня дошли слухи, что младший принц пленен тобой, - чистый и звонкий голос нарушил долгое молчание, вырвав Бессмертного из размышлений. – Так ли это?
- Так, - не стал спорить Кащей. – Но он находится здесь по собственной воле, тебе не о чем беспокоиться. Если, конечно, ты беспокоилась о его судьбе. Твой конь наводит меня на странные мысли. Развей же мои сомнения, ясноликая.
- Локи дал мне этого коня, - Идзанами сняла плащ и бросила его на сено. – Я не посвящала его в свои дела. Сказала лишь, что мне нужен конь, способный преодолеть тысячи лиг одним прыжком.
- И ты тешишь себя надеждой, что он не догадался, куда ты направилась? Впрочем, меня мало волнуют его мысли, сейчас мы под одним знаменем. Мы с ним. Тебе же находиться здесь нельзя.
- Потому, что мы отказались участвовать в войне? – глаза Идзанами сверкнули неожиданной яростью. – Поэтому ты указываешь мне на дверь, едва впустив?
- Потому, что рано или поздно вы пойдете дальше, - Кащей распряг Слейпнира и нежно похлопал его по шее. – Рано или поздно ты бросишься защищать королевство в надежде, что твой принц оценит это.
- Мы против насилия и бессмысленных смертей, только и всего! Ты уже не помнишь, что они предлагали, едва ступив на твердь, ты помнишь одни лишь битвы, глупые и незрелые. Что вы знаете о настоящей войне, вы, варвары с гор? О, теперь вы узнаете, что это такое, и пожалеете, что не послушались нашего мудрого совета. Жить на своей земле, не тронутой пожарами и мечами – великое счастье. А уж добиться того, чтобы королевство не диктовало тебе условий, очень просто.
- Конечно, - Кащей улыбнулся, но улыбка его была подобна звериному оскалу. – Если ты женщина, и знаешь, когда и перед кем раздвинуть ноги. Ты не принесла ни единой настоящей жертвы, и рассуждаешь о том, как хорошо жить на своей земле. Но твоя ли она по праву? Зачем ты пришла, ясноликая? Если ты хотела справиться о здоровье принца, то знай: его жизни ничто не угрожает, пока он находится в моей власти.
- В твоей власти, - прошипела богиня, отступая и накрывая ладонью рукоять меча. – Слышишь ли ты, что говоришь? И тебе хватает наглости упрекать в чем-либо меня? О, ты обхитрил всех нас, завладев ключом к небесному трону!
Кащей промолчал, призывая все свое самообладание. Идзанами успокоилась быстро, нежная ладонь спряталась в широком рукаве, и богиня склонила голову в знак почтения. Бессмертный улыбнулся уголком рта и кивком головы пригласил ее следовать за собой. Они вышли из конюшен, когда солнце наполовину скрылось за горизонтом, и лучи его уже не достигали горных вершин, темневших теперь позади Башни. Идзанами семенила за Бессмертным короткими шажками, и он восхитился бы ее элегантностью, если бы оставался рядом с ней душой и телом. Однако мысли его уже перенеслись в богато обставленную комнату, где принцесса проводила дни своего заточения, скрывая от него какое-то знание, полученное здесь, в Башне, и он мучился от мысли, что Идзанами может узнать о том, что открылось ей, раньше него. Смутная тревога поселилась в его груди, недоверие к богине сводило скулы, заставляло руки дрожать от сдерживаемого гнева. Что она делает здесь, зачем пришла? Странным было ее появление, еще более странным было то, что Локи отдал ей главную свою гордость. Не сам ли он пожаловал в надежде выведать что-нибудь? Бессмертный скосил на нее взгляд, но не заметил ничего странного. Возможно, глаза принцессы смогут разглядеть обман, если он присутствует. О том, что глаза подводили принцессу слишком часто, Кащей старался не думать.
Перед дверью в покои принцессы он остановился и замер, положив руку на искусно выполненную дверную ручку. Взгляд Идзанами жег его спину, он кусал губы, не решаясь впустить ее. Что-то внутри него противилось этому, но он не мог найти ни одной причины, чтобы ей отказать. В конце концов, принцесса должна обрадоваться, увидев ее. Возможно, принцесса исчезнет вообще, и он снова сможет без стеснения побеседовать с небожителем, не обходя никаких тем, ничего не скрывая. Надеясь на это, он повернулся к богине и сказал:
- За этой дверью ты не увидишь того, чего ожидаешь. Но я надеюсь, что ты сможешь это вернуть. И я предупреждаю тебя, ясноликая, кем бы ты ни была. Если что-то случится с ним, если мне не понравится хотя бы звук, ты не выйдешь из этой башни, и тело твое будет посажено на ее шпиль на потеху воронам Одина.
Он открыл дверь, не решаясь заглянуть в комнату, жестом приглашая богиню войти. Она приняла его приглашение, высоко подняв голову, и дверь закрылась за ней. Бессмертный с трудом подавил желание остаться и припасть ухом к двери, чтобы слышать все, что там происходит. Вместо этого он отошел к противоположной стене и прислонился к ней, скрестив руки на груди, и погрузившись в напряженное ожидание.
Когда Идзанами вошла, Бриэль сидела у окна, подперев подбородок ладонью, и рассматривала какие-то бумаги. Богиня не смогла сдержать радостного возгласа, увидев ее, и принцесса удивленно вскинула брови, оборачиваясь. Радость отразилась и на ее лице, она встала, не решаясь броситься к Идзанами, но богиня приблизилась к ней сама и заключила в крепкие объятья, закружила в радостном танце. Покрыв поцелуями лицо принцессы, Идзанами рассмеялась от счастья и всплеснула руками, не в силах выразить словами всего, что чувствовала теперь, когда путь ее был закончен. Бриэль опустилась на тахту, увлекая богиню за собой, и та опустилась на ее колени, укрыв лицо на нежной груди, лаская пальцами шелковистые волосы принцессы.
- Я неслась к тебе, словно сама обрела крылья, - тихо проговорила Идзанами. – Едва улучив возможность, я сбежала из своего дворца, оставив Локи на своем месте, чтобы Идзанаги не заподозрил ничего, и не послал за мной погони. Он дал мне Слейпнира, ты обязательно должна увидеть его! О, если бы ты знала, сколько ужасных ночей пришлось мне пережить после того, что случилось! Ты так внезапно покинула меня в прошлый раз, твой ветер ненавидит меня, он ничего не объяснил, бросившись за тобой так, как я сама бросилась бы, если б могла!
- Прости меня за это! – воскликнула принцесса, ощущая острый укол стыда. – Я была так взбудоражена находкой, что совершенно забыла о том, что ты все еще там.
- Я поняла это, - Идзанами нежно улыбнулась и поцеловала Бриэль в щеку. – Я знала, что так будет, но надеялась, что ты сможешь поговорить со мной после. Я ждала и ждала, но ты не навещала меня, не посылала никаких знаков, и я поняла, что что-то случилось с тобой, не знаю только, как поздно я осознала это. Обманом выманила я информацию о том, что с тобой стало. Ты не можешь себе представить, как я испугалась! В Башне! С Бессмертным! С самой тьмой!
- Тебе было известно, что скрывается за его обликом? – принцесса не смогла скрыть удивления. – Ты знала, но не сказала мне?
- Я была уверена, что ты знаешь, - Идзанами смутилась и отвела взгляд. – Так много времени проводила с ним…
- Нет, это… До сих пор было скрыто от меня.
- Чего он хочет? – богиня внезапно вскинулась, вцепилась тонкими пальцами в плечи принцессы. – Что ему нужно от тебя? Зачем он держит тебя здесь на самом деле?
- Ему нужен огонь, который мог бы открыть его темницу, - ответила Бриэль, прижимая Идзанами к себе и радуясь живому теплу ее тела. – Он не говорил еще этого прямо, не требовал, но скоро потребует, я уверена в этом. Я очень рада, что ты пришла. Возможно, ты смогла бы помочь мне. Если бы только я могла передать его тебе, если бы только ты успела уйти до того, как он поймет…
- Я с радостью сделаю все, о чем ты попросишь!
Темные глаза Идзанами засияли ярче звезд, щеки зарумянились. Руки ее блуждали по узкой спине принцессы, тонкие ноги обхватили талию. Они сидели лицом к лицу, соприкасаясь телами, отчаянно желая соприкоснуться и душами тоже. Лицо принцессы медленно становилось лицом принца, видно было, что она прилагает для этого недюжинные усилия, брови ее сошлись на переносице, а губы дрожали от напряжения. Наконец, все было кончено, плоть принцессы окончательно переменилась, став плотью принца, и богиня со стоном прижалась к его груди, покрывая ее поцелуями алых губ.
- Этот огонь может убить тебя, - хрипло проговорил Гавриил, откидываясь на спинку тахты.
- Мне все равно, если это спасет твою жизнь, и хотя бы на миг даст тебе возможность вздохнуть свободно, - ответила Идзанами, продолжая покрывать тело принца поцелуями, не решаясь прикоснуться к его лицу.
- Мы никогда не будем вместе, - неожиданно твердо сказал принц. – Ты знаешь это. Даже если твои земли останутся нетронутыми, я никогда не смогу быть с тобой, а ты никогда не сможешь подарить мне ребенка.
- Возможно, мне удастся превратить твой огонь в новую душу, - в глазах богини заблестели слезы. – А если нет, я буду бережно хранить его, пока не умру, радуясь, что хотя бы это смогла сохранить…
Их губы, наконец, встретились, но тишина не пришла. Идзанами дышала тяжело и часто, алые одежды ее раскрылись, обнажив белую кожу и соблазнительные формы ее вечно юного тела. Принц любовался ею, разжигая огонь в своей груди, не позволяя преобладать мысли о том, что это прекрасное тело непременно будет сожжено, и у него будет от силы несколько дней, чтобы сбежать из Башни. Стоит ли игра свеч, нужна ли ее жертва? Идзанами прижималась к нему, дрожащими пальцами освобождая принца от платья, оставшегося на нем после преображения. «Видел бы меня отец», - отстраненно подумал Гавриил, когда нежные пальцы богини задрали подол, поднимаясь вверх по бедрам. Стройная и гибкая, богиня оплела его ветвями рук, согрела дыханием и омыла слезами. Губы ее дрожали, но она улыбалась, и глаза ее светились от счастья.
- Люби меня, - взмолилась она. – Люби меня в последний раз.
Тонкое тело ее вытянулось в струну, когда твердые руки принца сжали ее талию, резким движением соединяя их тела. Голова запрокинулась, и реки черных волос потекли по обнаженным ногам принца. Идзанами закусила кулачок, чтобы ее торжествующий крик не привлек внимание Бессмертного, который, она знала, остался за дверью, и не уйдет, пока не увидит, как она покидает покои Гавриила. Ее тело горело изнутри, и она не могла понять, хорошо ей или плохо. Она не чувствовала прикосновений принца, не чувствовала его плоти в себе, огонь жег ее, но и страсть от этого вспыхивала лишь сильнее. Ей казалось, что она слышит голос принца, но не могла взглянуть на него, чтобы удостовериться в этом: все плыло перед глазами, голова ее моталась из стороны в сторону, и ей удалось увидеть только собственные руки, запястья которых были зажаты в ладонях принца, а значит, она кричит, и Бессмертный слышит ее. Почему же, в таком случае, он еще не ворвался в покои, почему еще не разнес здесь все? Неужели он не понимает, что его добыча выйдет из Башни, а он даже не заметит этого? Гавриил ударил ее по щеке, и она с удивлением обнаружила, что лежит теперь на спине, взглянула на пальцы собственных ног, покоившихся на плечах принца, и сознание ее уплыло снова, пока новая пощечина не привела ее в чувство. Ей казалось, что она сгорает на самом деле, и невозможно было определить теперь, где огонь истязает ее: внутри или снаружи. Гавриил смотрел на нее спокойно и немного утомленно. Ей захотелось прикоснуться к нему, но она не смогла поднять руки.
- Отдохни, - голос принца звучал, словно из-под подушки. – Силы вернутся к тебе, если ты немного поспишь. Но с рассветом ты должна покинуть Башню. Иначе все наше предприятие обречено на провал. Оставайся здесь и не пробуй искать меня. Я должен усыпить бдительность своего стража.
Идзанами потянулась к нему из последних сил. Сознание покидало ее, и она чувствовала уже, что проспит до рассвета, ни разу не проснувшись. Принц улыбнулся ей, и улыбка эта показалась ей очень печальной. Он поцеловал ее перед уходом, но она не почувствовала этого. Сознание окончательно покинуло ее, и лишь огонь поддерживал ее жизнь до поры. Лицо Кащея показалось, едва принц открыл дверь. К его великому облегчению, глаза Бессмертного были обычного цвета, не лился из них приглушенный свет, а значит, тайну еще можно было сохранить.
- Надеюсь, ты простишь мне то, что я оставался здесь, - Кащей улыбнулся почти беспечно, но напряжение его было очевидным.
- Я твой пленник, - Гавриил пожал плечами и закрыл за собой дверь. – Ты волен делать все, что угодно. Я понимаю твои опасения, но мы могли сбежать и через окно. Подумай об этом в следующий раз.
- Не думаю, что ты покинешь меня так скоро.
Принц неопределенно повел плечами и двинулся прочь от покоев, в которых Идзанами боролась с уничтожающим ее сущность огнем. Бессмертный шел за ним, не говоря ни слова, и Гавриил впервые задался вопросом, кто чей пленник на самом деле. Возможно, его положение не было таким уж отчаянным, возможно, он мог бы найти другой выход. Теперь, когда он был избавлен от личности принцессы, ему открылись десятки возможных путей. Но все было уже сделано, и оставалось лишь ждать, чем закончится его предприятие. Он не сомневался в том, что Идзанами погибнет, и ему было жаль ее, пусть и всего лишь отчасти. Сомнения точили его сердце уже давно, как только она привела его к разлому, в котором прятался отнюдь не дракон. Он не мог заглянуть в ее душу, потому что все равно не смог бы ее прочитать, слишком отличалась она от душ его братьев, и ему оставалось лишь строить предположения, которые не были радужными. Ни одно из них.
- Тебе обязательно было ублажать ее? – голос вырвал его из раздумий, заставив похолодеть, ибо принадлежал тьме.
- Нет, - ответил принц, не оборачиваясь и уверенно следуя к главному залу. – Но мне хотелось отблагодарить ее за то, что она отдает мне свою жизнь.
- Значит, ты понимаешь, что твои потуги бесполезны, и она не сможет удержать то, что принадлежит тебе. Неужели ты думаешь, что дочь дракона отдала тебе часть своей души просто так? Она отдала тебе себя, зная, что только ты сможешь выдержать ее. Рядом был твой старший брат, она могла выбрать его, но выбрала тебя. Не из-за детской сентиментальности, отнюдь. Она была дочерью того, кто подарил жизнь конкретно этой вселенной, и немногим от него отличалась. Ее огонь уничтожил бы любого, и лишь ты оказался достаточно крепким для того, чтобы нести его. Конечно, со временем он начнет точить тебя, ты будешь страдать, и существование твое незавидно, но ты не сможешь никому передать его. Никто, кроме тебя, не сможет сотворить душу из этого огня. Ни один демиург и ни один небожитель. Если ты останешься со мной, то, возможно, узнаешь, как избавиться от принцессы и освободить себя от предстоящих страданий.
- С тобой? Здесь?
- Со мной, - рука Бессмертного легла на плечо принца, заставив его остановиться и обернуться. – Место не имеет значения. У меня много глаз по всему вашему мирозданию, и эта башня – всего лишь маленький пост, один среди миллиардов. Где бы ты ни был, я буду рядом, если ты пожелаешь этого. Если ты доверишься мне, все будет просто и легко.
- Никогда не бывает просто и легко, - возразил принц.
- Ты сам догадался о том, что мне нужно, и сам понял, почему можешь принимать иной облик. Я не говорил тебе, что принцесса – иная личность, ты додумался до этого сам, ты понял это, и захотел избавиться от нее. И как тяжело было сделать это! Но ты гадаешь, как много мне известно. Ты не можешь понять. Что ж, я отвечу тебе. Я привел твоего отца в это место, - прошептал он на грани звука, так тихо, что обычный вдох мог бы перекрыть его голос. – Я следил за всем, что происходит в этом мире. Такие забавные, такие хрупкие. Невидимая длань судьбы, которой подвластен даже ваш создатель… Так вы меня называли. Но я лишь нашептывал, направлял. Я был отражением в зеркале, я был мыслью, я был смутным желанием, я был падающей звездой на черном небосклоне тысячи миров, я видел рождение этого мира, и с самого начала я работал над тем, чтобы ты пришел ко мне. Миллиарды лет я ждал того дня, когда ты окажешься в моих руках. Я не знал, как ты будешь выглядеть, я не знал, какое тебе дадут имя, с какой ты будешь планеты, каких убеждений. Но я знал, что однажды мои действия возымеют результат, и нити судьбы сложатся так, как я хочу, дав мне тебя. Не твой отец, но я желал, чтобы ты нашел Бездну. Не твой отец, но я дал тебе эти глаза. Его руками, но, тем не менее, это был я. Я заключил в темницу дракона, чтобы привлечь к этому месту внимание, чтобы его искали и нашли. Ты здесь только благодаря мне, и я требую к себе уважения. Я требую, чтобы мое желание было удовлетворено, и Бездна открылась. Взамен я помогу тебе справиться с твоей ношей.
- А мои желания тебя не интересуют? – Гавриил неожиданно рассмеялся. – Твое влияние впечатляет. Также мне ясно, почему ты не вмешиваешься в нашу войну, и почему рад видеть меня здесь. Я не стал больше доверять тебе, но благодарен тебе за то, что ты…
Бессмертный коснулся тыльной стороной ладони бледной щеки принца, заставив его замолчать. Он смотрел на него, полуприкрыв веки, чтобы свет его глаз не ослеплял Гавриила. Губы Кащея улыбались, обнажая ровные белые зубы.
- Мне очень жаль, что я не могу почувствовать твоего тепла, поскольку жизнь твоя мимолетна, - сказал он. – И значит для меня не больше, чем взмах крыльев бабочки. Красивое зрелище, но о нем забываешь почти сразу, поскольку часто не можешь даже толком рассмотреть.
Сказав это, Бессмертный двинулся прочь по коридору, не предлагая принцу следовать за собой. Да тот и не стремился сопровождать его после сказанного. Требовалось многое обдумать и многое решить. Сведения, полученные от отца, были весьма разрознены и отрывисты, собрать из них точный образ было нелегко, но все же он попытался это сделать, и не смог. Он до сих пор не знал, с кем имеет дело, нужно ли бояться его, или нужно его любить. Нужно ли противиться ему, или лучше уступить. Решение должно было быть принято им, и только им, без советов старших братьев, но теперь Гавриил как никогда боялся, что решит неверно. До самого утра бродил он по коридорам Башни, спускался в кузни, разглядывая заготовки мечей и копий, размышляя о том, чего он хочет для себя, совпадают ли его желания с желаниями отца. Рассвет принес ему две вести, и обе были удручающими, но не внезапными. Отведенные ему покои встретили принца бездыханным телом Идзанами. Она лежала точно так, как он ее оставил. Безмятежное выражение лица, тонкая улыбка на губах. Бледные руки сложены на груди, пальцы переплетены, и между ними зеленеет стебель белоснежного цветка. Он знал, что найдет ее мертвой, еще до того, как тронул дверную ручку окоченевшими от холода пальцами. Огонь вернулся к нему, заставив пережить несколько неприятных мгновений, и продолжал жечь изнутри, не принося при этом тепла. Гавриил постоял немного, глядя на мертвое тело богини и гадая, был ли он прав относительно нее, или же она действительно любила его, вопреки своим законам и своей сущности. Затем он спустился вниз, где и настигла его вторая новость. Ворота открылись, впуская изрядно поредевшее войско, во главе которого ехал ирийский воевода на большом тяжеловесном коне. Казалось, он искал кого-то, и по улыбке, возникшей на его простом и немного грубоватом лице, Гавриил понял, что воевода искал именно его.
- Подарочек вам, ваше высочество, - сообщил он красивым баритоном, отвязывая что-то от седла и протягивая принцу. – А вы горазды на фокусы, как я погляжу. Куда барышню дели?
- Не твое дело, - рассеяно ответил Гавриил, разворачивая «подарочек». – Кто позволил тебе обращаться ко мне в таком тоне?
- Так известно, кто, - Мстислав подбросил молот и ловко подхватил его одной рукой. – Вот этот самый молодец и позволил. Ежели вам такое обращение не по нутру, вы ему претензии высказывайте, а не мне. Куда мне до ваших этикетов.
Гавриил не ответил, пораженно глядя на меч, оставшийся без пары. Клинок его темнел от крови, но чьей? Принц вопросительно взглянул на воеводу, но тот молчал, улыбаясь и явно не спеша отвечать на безмолвные вопросы.
- Он… Он… - Гавриил почувствовал, что не может больше стоять, потому что земля куда-то делась, оставив вместо себя прыгающую ватную пустоту. – Ты убил его?
- Нет, - Мстислав легко соскочил с коня и, нахмурившись, встряхнул побледневшего принца. – Коли знать бы, что вас так расплющит! Что за племя! Тьфу ты! Жив он! Живехонек! Такого поди поймай.
Гавриил облегченно вздохнул, не спеша отпускать воеводу, в руку которого вцепился, чтобы не упасть. Мстислав, впрочем, и сам не спешил отходить прочь, бдительно следя за тем, чтобы принц не встретился носом с пыльной дорогой.
- Брата моего видел? – тихо спросил принц, не глядя на воеводу.
- Нет. Но увижу, будьте уверены. Вы уж меня извините, ваше высочество, - голос воеводы сделался на мгновение смущенным. – Но я там много ваших положил. Многонько головушек снес.
- И ты меня извини, воевода.
Гавриил отпустил руку Мстислава и направился прочь твердым, чеканным шагом. Воин долго смотрел ему вслед, подбрасывая и ловя молот, и смутное тревожное чувство щекотало горло. Лишь войдя в Башню он понял, что показалось ему необычным и странным. В Башне пахло смертью. Ни Бессмертного, ни Гавриила в этот день он больше не видел, а ночь принесла ему запах дыма и горящей плоти. Кто-то умер в его отсутствие, и чье-то тело было предано огню. Нехорошо это было. Тревожно. Мстислав курил длинную трубку, напряженно вглядываясь в цепь неприступных гор, запах дыма щекотал ноздри. Восьминогий конь изредка клал голову сильное плечо воеводы и прядал ушами. Видимо, происходящее не нравилось и ему. И еще воеводе казалось, будто он слышит чей-то голос, поющий красивую, но очень грустную песню на языке востока, но поручиться за это он не мог.

---

[свиток двадцать первый]

Небесное Королевство строилось вопреки войне. Цитадель, возведенная первой, ширилась ввысь и вглубь, появлялись новые комнаты и новые открытые площадки, своды которых удерживали статуи предков короля. Демиурги не могли добраться до королевства без лунной дороги, и принцесса должна была удерживать Черную Башню от ее открытия. Недоступность королевства позволяла ему развиваться, и оно пользовалось каждой минутой отведенного ему времени, меняясь и продолжая удивлять своих жителей. Центральный вход цитадели начинался широкой лестницей с высокими ступенями, переливавшимися на солнце, словно речная вода. Поднявшись, любой житель королевства увидел бы искусно вырезанные двери, на каждой створке которых была изображена большая звезда в окружении маленьких лилий. Царствование утомляло Яхве, и в каждой мелочи, в каждом маленьком украшении проступали его намерения относительно своих сыновей, в руки которых он собирался передать власть сразу после окончательной победы. За исполинскими дверями начинался лабиринт светлых коридоров, в которых не знаешь, куда смотреть, ибо повсюду неизбежно видишь одну лишь красоту. Яркие мозаики на потолке, гобелены на стенах, статуи в тупиках, кажущиеся живыми. Этажи цитадели соединялись между собой преимущественно винтовыми лестницами, однако встречались и привычные особам, не принадлежащим к королевской семье, сложенные из гранита и мрамора. По винтовым лестницам сыновья творца могли запросто попасть не в коридор этажом выше, а прямо в комнату одного из братьев, посему такие лестницы тщательно охранялись, чтобы исключить возможность неловких моментов и «случайных» встреч. Среди солдат регулярной армии ходила легенда о том, что будто бы такие лестницы пронизывают цитадель насквозь ровно посередине, соединяя мастерскую Яхве с самым глубоким подземельем, под которым начинается Терра, и что будто бы комнаты сыновей расположены таким образом, чтобы покои младшего принца находились в доступности каждого из братьев, по какой бы лестнице они ни пошли. Конечно, в подобных слухах была доля правды, однако покои младшего принца не были доступны каждому. Правда заключалась в том, что соединялись они лишь с покоями творца этажом выше и покоями Михаила этажом ниже, при этом лестница в покоях Михаила находилась уже с другой стороны, и попасть по ней можно было в покои Рафаила, расположенные немного южнее, а не перпендикулярно. Таким образом, легенда о пронизывающих лестницах не была правдивой, но реальность оказывалась интереснее любых слухов. Лестницы охватывали абсолютно всю территорию цитадели, и королевская семья могла вообще не пользоваться коридорами, если бы все ее члены знали, где лестницы расположены, и какая куда ведет.
Смотровые площадки цитадели заслуживали отдельных толков и пересудов. Каждая из них украшалась тремя статуями, причем ни одна площадка не была украшена подобно другой. Никто не знал, кто создал статуи на них, Яхве или какой-нибудь мастеровой из простых жителей, но правда заключалась в том, что статуи были выполнены настолько искусно, что казалось, будто они дышат, и находиться на площадках подолгу не мог никто, кроме творца. Собственно, только на них его и можно было встретить, поскольку по коридорам он не передвигался, исключая те случаи, когда желал прогуляться с кем-нибудь из сыновей, а тронным залом не пользовался с момента его создания. Массивный трон с высокой спинкой стоял на внушительном возвышении, у дверей зала постоянно дежурили стражи, но никто не входил в этот зал, и никто не выходил из него. Впрочем, иногда оттуда вроде бы доносились какие-то звуки, но застать кого-нибудь, кто мог бы их издавать, не удавалось. Никто не знал, для чего были созданы площадки, но число их поражало воображение. Благодаря им, по коридорам цитадели постоянно гулял ветер, и невозможно было понять, природное ли это явление, или же крепость наводнена невидимыми.
Сама цитадель была сотворена из камня, аналога которому на тверди не было. Близкой к цитадели по материалу была Белая Башня Ирия, накапливающая за день солнечный свет и сияющая в ночной темноте. Цитадель Небесного Королевства сияла всегда, и стены ее всегда были теплыми, даже порой горячими. Не было видно ни одного скола, ни одного шва, словно цитадель являлась единым массивом, единым организмом, величественным и прекрасным. Возможно, так оно и было на самом деле. Во всяком случае, душа у нее определенно имелась, ведь в подвалах ее до сих пор не умер ни один раненый солдат. Свет ее распространялся на все королевство, и в лучах этой утонченной крепости, представлявшей собой истинную вершину архитектурного гения Яхве, распускались цветы, которых никогда не росло на Терре, росли деревья, взятые с Терры еще семенами и приспособленные для жизни в атмосфере, плескались озера, серебрились пляжи. Королевство изобиловало тенистыми парками и аллеями. На площадях журчали фонтаны с великолепными скульптурными композициями. Беседки и скамьи из белого дерева никогда не знали недостатка в гостях: жизнь в королевстве била ключом, и не останавливалась ни на одно мгновение. Оно никогда не бывало пустым. Даже во время самых яростных атак фонтаны извергали ввысь потоки небесной воды, листва деревьев нежно шептала, а цветы источали одурманивающий, томный аромат. И сновали по дорожкам жители королевства, с легкостью меняющие мечи на поэзию, столь утонченную, что казалось, будто они никогда не знали ничего иного.
В одной из таких беседок, склонив на резной столик гудящую от дубовой настойки голову, сидел Михаил. Неподалеку журчал фонтан, скульптурная композиция которого изображала то ли его деда, то ли младшего брата, склонившегося над чьим-то бездыханным телом и льющего над ним слезы. Поверхность воды белела от лилий, возникавших, казалось, совершенно самостоятельно абсолютно где угодно. Запах их ничуть не способствовал улучшению самочувствия архистратига, но лишь здесь он чувствовал себя свободным и достаточно одиноким, чтобы позволить себе положить голову на стол, опустив руки и касаясь кончиками пальцев холодного мрамора пола беседки. Скосив глаза в сторону скульптуры, он пришел к выводу, что это все же его младший брат. Те же буйные волосы, находящиеся в беспорядке, тот же изгиб бровей, те же губы и те же руки с красивыми тонкими пальцами, затерявшимися в волосах мертвого тела. Михаил нахмурился, гадая, кого скульптор желал изобразить бездыханным, и над кем, по его мнению, Гавриил мог рыдать. На ум не приходило ничего путного, впрочем, это не было для него удивительно. В этот момент времени он вряд ли мог быть способен на размышления, и вряд ли мог к чему-то прийти в них. С трудом поднявшись, Михаил заставил себя подойти к фонтану и склонился над ним, разглядывая неизвестного. При первом же внимательном взгляде его личность установилась, отчего брови Михаила поползли вверх. Гавриил рыдал над собственным отцом. Архистратиг медленно отступил от фонтана, потирая лоб. Кому могло прийти в голову создать такое и поставить в самом центре королевства? Если отцу, то откуда такое мрачное пророчество собственной судьбы, отчего он так уверен в том, что непременно так и будет? Говорить с ним об этом не хотелось. Строго говоря, с отцом не хотелось говорить ни о чем. После изгнания Бриэль он заперся в мастерской, не реагируя ни на что, и, конечно, бдительно следя за ней с помощью невидимых. Сыновьям он не рассказывал ничего, и никто не знал, что с ней, и жива ли она еще. Сердце говорило Михаилу, что жива, но уверенным в этом он быть не мог. И поэтому прорывался к Черной Башне, истощая королевства Терры, сравнивая их с землей, зная, что с наскоку взять Башню не выйдет. Пока держался даже Олимп. Новоиспеченный невидимый генерал с докладом задерживался, от этого Михаил злился. Образ принцессы преследовал его во снах, образ скорбный и едва живой. От этого Михаил пил. Словно в ответ на его мысли, гравий на дорожке скрипнул, являя его взору Мефодаила.
- Прошу простить, - генерал поклонился, храня набившее оскомину невозмутимое выражение лица. – Я вынужден был задержаться.
И он поведал ему о битве с воеводой Ирия, в результате которой лишился обеих рук и потратил несколько дней на восстановление. Таким образом, взятие Олимпа отложилось снова, и Михаил вышел из себя окончательно.
- Неважно у тебя с руками, как я погляжу, - обманчиво добродушно заметил он. – Нравится тебе, что ли?
- Прошу заметить, что в данном случае я лишился их добровольно, - к удовольствию Михаила, генерал явно разозлился.
- Ну я и говорю – нравится. Добровольно лишился рук, добровольно подарил врагу жизнь. Ты сказал, что мог убить его, так почему не убил?
На какое-то время Мефодаил лишился дара речи. Он стоял, пораженный, возмущенный, оскорбленный до глубины души, и губы его дрожали, потому что он не мог найти слов для ответа.
- Если в следующий раз, - спокойно проговорил Михаил, опускаясь на скамью беседки и жестом приглашая генерала присоединиться. – Ты принесешь мне такие же вести, я запрещу Рафаилу лечить тебя. Подаришь врагу жизнь – лишишься своей. Ты хорошо меня понимаешь?
- Я…
- Ты хорошо меня понимаешь? – архистратиг обхватил невидимого за плечи и привлек к себе, с улыбкой глядя в побледневшее лицо. – Да или нет?
- Да.
- Отлично. Мне нужно, чтобы ты всегда хорошо понимал, что я тебе говорю. Поэтому теперь я всегда буду тебя спрашивать. Ответив мне утвердительно, ты не имеешь права поступить иначе, чем я тебе приказал. Невидимые подчиняются тебе, факт, но ты по-прежнему принадлежишь мне, и твоей жизнью распоряжаюсь я. До тех пор, пока ты не приносишь пользы, мне будет казаться, что я не испытываю в тебе потребности. Это ясно?
- Да.
- Хорошо. Продолжим. Ты потерял взвод, но добрался до противника. Он стоял прямо перед тобой, и его смерть решила бы наши будущие проблемы, если он так силен, как ты говоришь. Но ты ушел, оставив его торжествовать победу и подарив ему несколько дней для оценки твоих действий и твоих возможностей. Я приказывал тебе сделать это?
- Я…
- Я приказывал тебе сделать это? – Михаил коснулся лбом холодного лба генерала и взглянул ему в глаза.
- Нет.
- Ты не выполнил приказ и посмел явиться, утверждая, что проявил себя с лучшей стороны.
- Нет!
- Нет? – пальцы архистратига сомкнулись на шее генерала у основания.
- Да, - сдавленно ответил Мефодаил, глядя на Михаила так, как на главнокомандующего смотреть нельзя, с яростью, достойной лучшего применения.
- Раз так, я назначаю тебе наказание. Ты пойдешь на главную площадь и скажешь всем, что просрал Олимп. Скажешь им, что целый взвод бесценных разведчиков погиб зря. Скажешь, что ты стоял лицом к лицу с тем, кто это сделал, и решил, что он достоин жизни, а они нет.
- Мой господин…
- Ты пойдешь и сделаешь это. И, если ты вернешься, я продолжу разговор с тобой. Тебе хорошо понятно, что я тебе только что сказал?
- Хорошо, - Мефодаил освободился от руки архистратига, но не отпустил ее, сжав собственными пальцами до боли и неприятно улыбнувшись. – Но, если они убьют меня, ты никогда не узнаешь, что происходит с твоим драгоценным братом. Никакая весточка к нему не прилетит. И не прилетит от него. Ты хорошо понимаешь, что я тебе только что сказал?
- А вот за это, - Михаил медленно поднялся, увлекая генерала за собой. – Я лично тебя поблагодарю.
Улыбка не успела сойти с лица Мефодаила, и кулак архистратига впечатался в нее. Губы генерала лопнули, как спелые вишни, он безотчетно взметнул руки к лицу, но новый удар сломал и их. Михаил бил его легко, играючи, так, как бил бы, наверное, тонкую яблоню, чтобы добраться до плодов. Отвесив ему почти дружеский подзатыльник, архистратиг с удовольствием проследил за тем, как потерявший равновесие невидимый встречается с колонной беседки и оседает на пол, оставляя на белом мраморе черный кровавый след. Дождавшись, пока он сползет на пол полностью, Михаил поддел его носком сапога и подбросил в воздух, придав направление второй ногой. Невидимый генерал с глухим шлепком опустился точно на статую бездыханного Яхве, но не издал ни звука, потому что потерял сознание еще до того, как отправиться в полет. Эта скульптурная композиция понравилась Михаилу намного больше. Прохладная вода, льющаяся из глаз его каменного младшего брата, смыла кровь с лица Мефодаила, и она смешалась с водой фонтана, сделав ее темной и грязной. Несколько капель осели на лилиях, и теперь сверкали на солнце, словно драгоценные камни.
Мысли Михаила вернулись к брату и принцессе. Он не разделял их в своем сознании. Возможно, потому, что недостаточно знал обоих, но сам он считал принцессу неотъемлемой частью самого Гавриила и радовался, что она, наконец, нашла выход. Смутная тревога терзала его, поскольку сам он, как ни пытался, не мог добиться того же результата. Он полагал, что брату будет легче справиться с новой ипостасью, если кто-нибудь поступит так же, как он. Опираясь на его слова относительно дуальности каждого из них, Михаил перестраивал свое тело, как мог, но добился лишь незначительных изменений в росте и внешнем виде. Так же дела обстояли у остальных братьев. Ближе всего к принцессе оказались эксперименты Рафаила, однако выглядели они призрачно и искусственно, принцесса же была живой и полностью материальной. Возможно, это должно было раскрыться со временем, возможно – причина крылась в самом Гаврииле. Было в нем что-то, чего не было у остальных. Поэтому так трясся над ним Яхве, поэтому к нему безотчетно тянулись все, кто его знал. И последнее обстоятельство неизменно повергало Михаила в ярость. Он любил брата всю свою жизнь, с того самого момента, как впервые увидел, и не собирался допускать, чтобы кто-нибудь вмешался, навсегда разделив их, как вмешивались братья, отец и теперь Мефодаил, возомнивший о себе невесть что. Демиургов Михаил в расчет не брал, Гавриил со временем должен был понять, что его отношения с Идзанами обречены на гибель, и это станет для него бесценным опытом, поэтому мешать им Михаил не собирался. Однако притязания Мефодаила злили его, как и надежды Люцифера, которому Михаил на месте отца ни за что не доверил бы трон. Появление принцессы облегчило признание, которое архистратиг тщательно готовил тысячи лет и повторял каждый день словно заклинание. Но хотел ли он, чтобы она осталась навсегда? Нет, не хотел бы, ни в коем случае. Ее появление – результат влияния демиургов, для которых дуальная система воспроизводства была естественной. Если бы они росли в других условиях, если бы они родились на Родине, все было бы иначе. Возможно, принцесса никогда не появилась бы, и тогда…
Мефодаил застонал, привлекая к себе внимание Михаила, и тот досадливо поморщился от неприятного звука.
- Ты возьмешь Олимп, - сказал он, накидывая плащ и поворачиваясь, чтобы уйти. – Я не собираюсь удовлетворять желаний воеводы. Если он выбьет тебя с этой горы… Тогда, возможно, я встречусь с ним. Но лучше бы тебе не допустить этого, генерал.
- … ит.
- Что?
- Она не допустит, - прохрипел Мефодаил, смеясь разбитыми губами. – Чтобы ты убил меня, Михаил. Она вырвет тебе глаза, если со мной что-то случится. И плюнет в глазницы.
- О, - архистратиг вернулся к генералу, все еще лежащему на статуе Яхве. – Но ведь ты можешь пасть в бою, как думаешь?
И от души добавил ему окованным железом сапогом по животу, с удовольствием наблюдая за тем, как невидимый корчится, задыхаясь от подступившей тошноты. Смутная тревога снова посетила его, но Михаил не смог понять, чем она вызвана. Архистратиг покинул тенистый парк, оставив генерала отплевываться и сквернословить, и убеждал себя в том, что поступил правильно, и, следовательно, должен чувствовать удовлетворение. Но чувствовался только страх. Ничем не мог он объяснить для самого себя твердость, с которой Мефодаил ему противоречил. Михаил боялся не его, конечно же. Он боялся того, что невидимый мог скрывать. И того, с какой уверенностью он говорил о том, как отреагирует принцесса на любое несчастье с ним. С тяжелым сердцем ступил архистратиг на ступени цитадели, и мрачное чрево ее поглотило его.

---

[о воеводах]

Мне кажется, самое время вспомнить, как выглядит Мстислав. Рисунки старые, но новых у меня пока нет. Возможно, будут, учитывая внезапно возникшую любовь к этому персонажу.


Прослушать или скачать Imagine Dragons Battle Cry бесплатно на Простоплеер

Определенно надо перерисовать.

---

[свиток двадцатый]

Тут кровь и оторванные конечности, и девиации на тему секса. Я не знаю, что со мной сегодня. Наверное, это последний свиток на ближайшее время.

Утро выдалось холодным почти по-зимнему. Лошади то и дело оскальзывались, норовя растянуться на мерзлой земле, из широких ноздрей их валил пар. Всхрапывая и мотая головами, шли они медленным шагом по чужой земле. Мстислав находился, несмотря на морозь, в приподнятом настроении. Холод не был ему страшен, и совсем не отвлекал его. Конь ему достался послушный и сильный, иной не смог бы выдержать его веса, львиная доля которого приходилась на молот, притороченный к седлу. На долгие версты позади него растянулась конница, от которой будет немного проку в бою. За нею медленно брела пехота, время от времени затягивающая походные песни не очень-то веселого содержания. Небеса в это утро поражали своей чистотой. Единственное облако плыло далеко в вышине, Мстислав следил за ним взглядом, зная, что именно за ним скрывается Королевство, из которого за ним наблюдают так же. За маленькой точкой, ползущей по тверди. Воевода усмехнулся, думая про себя, что с этого дня его будут воспринимать иначе. Как только ему доведется познакомиться с крылатыми поближе.
Даждьбог привык к нему, и не хотел отпускать, когда Олимп попросил подмоги. Пресветлый напоминал Мстиславу капризного отрока, но временами в нем проглядывали всполохи мудрости, ради которых за ним следовало идти. Бессмертному хозяину Черной Башни, в общем-то, было все равно, уйдет Мстислав или останется. И он ушел, как только прибыла очередная партия раненых, половина из которых до Башни не дотянула. Если бы командование поручили ему, Мстислав не позволил бы растащить армию на бесполезные отряды. Для чего, спрашивается, было вообще собирать ее, если какие-то части, пусть и не очень большие, все равно вернулись в города? Если уж выбрали Черную Башню, то следовало оставаться в ней до конца, и отбивать бессмысленные атаки с неба сколько возможно. Башня хорошо укреплена, ее подземные ходы, Мстислав был уверен в этом, могли бы стать надежным укрытием. Держать осаду, множить свои силы в кузнях, создавая крепких и сильных солдат вроде него. Затем подняться до самого шпиля Башни и разгромить королевство, пока небожители будут рыскать в подземельях, уходя все глубже и глубже в горы и не находя дороги обратно. Нет, не было в его хозяевах единства, и быть не могло. Каждый пытался выиграть эту войну для себя, и каждый затыкал уши и закрывал глаза, чтобы не слышать и не видеть того, что так дело не пойдет. Первым получил Олимп, что закономерно, учитывая то, что с Асгардом у Королевства уже случилась накладка, а Ирий находился аккурат напротив Башни, и воевать с ним под носом у Кащея, не зная его истинной силы, было глупо. Мстислав ударил бы по Нилу, это было бы, по крайней мере, неожиданно, тем более, что у небожителей имелся Анубис, куда как лучше олимпийского Посейдона знающий все потайные ходы. Но в этом и заключалась разница между ним и Михаилом. Последний имел титул главнокомандующего и чудесное копье, которое, по слухам, могло убить кого угодно, а он, Мстислав, был простым воеводой, который вел за собой некий сброд, призванный защитить Олимп, лишь потому, что никто из королей оказался на это не способен. Его ковали для войны. Для чего ковали Михаила, Мстислав не знал, но собирался узнать это в самом скором времени.
Ночью, предшествовавшей этому морозному утру, ему довелось увидеть атаку на Олимп. Он остановил войска у подножия вечной горы, уютно расположившись на горячей земле и разведя огонь. Ближе к полуночи грянул гром буквально посреди ясного неба. Яркая вспышка осветила внезапно все вокруг, и гора затряслась, словно в макушку ее ударила самая сокрушительная из всех молний. Но то был не Зевс. Мстислав вскочил, возбужденный, схватился за молот, но подножие горы и расположившаяся на ночлег армия не волновали Михаила. Он схватился с правителем Олимпа в небесах, и зрелище это оказалось столь завораживающим, что Мстислав забыл, как дышать. Главнокомандующий был один. Олимпийцы накинулись на него всей сворой, не разобрать было, кто из них с какой стороны, но им не удалось до него дотянуться. Михаил завертелся вокруг своей оси с потрясающей скоростью, разбросав противников белоснежными крыльями, окрасившимися после этого алым. «Он забавляется», - подумалось Мстиславу, и воевода захохотал, не в силах сдержаться. Кто-то упал рядом с ним, но то была нижняя часть олимпийца, так что понять, кто именно, было невозможно. Зато Мстиславу выпал шанс оценить разрез и восхититься его идеальностью. Словно верхней половины никогда и не было. Более того, благодаря этому неожиданному дару небес, ему удалось узнать, что крылья Михаила действительно пылают, и это не преувеличение восхищенных наблюдателей. Иначе с чего бы мясцу олимпийца запечься лучше, чем в любой печи? Ночь воевода не спал. Причитания вокруг мало его заботили. Фигура, сияющая в небесах, и вознесшаяся так же величественно и ярко, как появилась, будоражила его воображение. Он не мог дождаться мгновения, когда его молот встретится с чудесным копьем. Ох, посмотрел бы он на то, как какая-то палка, пусть даже волшебная, устоит против его молота в триста пудов, пожалованного ему лично Сварогом!
Восхождение на Олимп давалось тяжело из-за не нужной никому ирийской конницы. Нильская пехота буксовала, часть ее оказалась передавлена упавшими конями и всадниками. Асгардские воины в самом конце колонны ругались на чем свет стоит, перешагивая через изуродованные трупы тех, кто погиб, так и не дождавшись боя. Мстислав ощущал, как растет раздражение. Все поражения демиургов казались ему теперь обоснованными и понятными. У небожителей нет ни конниц, ни лучников. У них есть только крылья и мастерство, и они побеждают великое разнообразие Терры. Побеждают потому, что разнообразие хорошо не везде и не всегда. На Олимп должна была подниматься только пехота, на кой ляд Даждьбогу взбрело в голову послать туда конницу? Что конные будут делать в ограниченном пространстве высокогорного дворца? Лучники Асгарда были куда как более кстати, мудрость Одина, как всегда, превосходила желание Даждьбога покрасоваться. Намного проще снять небожителя издалека, не попадая под горячую руку и крылья, пехота тоже пригодилась бы. Но конные… Мстислав сплюнул и коротко выругался, спешиваясь. Даже его конь не мог больше подниматься. Животное хрипело и исходило потом.
- Так, - обратился воевода к войску громовым голосом. – Конные, едрить вас! Разворачиваетесь и шлепаете обратно. Будете ждать нас у подножия. Мы вернемся с раненными и, возможно, с пленными. Ваши лошади потребуются нам живыми. Возможно, нам захочется жрать.
Перегруппировка заняла многие часы. Солнце клонилось к закату, и Афина спустилась, чтобы встретить опаздывающую подмогу. Мстислав в очередной раз подивился неразумности демиургов. Красивая, крепкая баба, а все туда же. Не удивительно, почему об олимпийцах ходят грязноватые слухи.
- Видел ее, воевода? – спросила Афина вместо приветствия. – Видел эту суку?
Талия ее была туго перевязана шелком, богиня держала осанку, но видно было, что делает она это вынужденно, из-за боли. Мстислав слышал о том, в какой переплет она попала, когда асгардцы с олимпийцами вместе решили покончить с королевством одной предательской атакой. Слышал и жалел ее, потому что нет ничего хуже для воина, чем такой позор.
- Видел, - не стал отрицать Мстислав. – Но тебе с того ничего не будет. Тебе в Башню ходу нет, и, скажу я, с таким мнением согласны все.
Афина сплюнула и стала молча подниматься. Воевода не видел ее лица, но знал, что она морщится от боли. Долго ей еще кривить свое лицо, и однажды это войдет в привычку. Ее красивое лицо изменится навсегда, а бок будет ныть каждый раз, как станет меняться погода, и в такие дни она будет сплевывать сквозь жемчужные зубы и ругаться на чем свет стоит. И проклинать себя за то, что поверила женщине. И то хорошо, может, перестанет щупать своих служанок. Шум позади отвлек его от размышлений. Воевода медленно повернулся и едва успел пригнуться, чтобы не получить в лоб чьей-то головой.
- Быстро наверх! – истерично взвизгнула Афина. – Это невидимые!
- Так и будешь вечно бежать? – спокойно поинтересовался Мстислав. – А они будут убивать вас. А ведь достаточно только иметь размах.
В подтверждение своих слов воевода крутанулся вокруг своей оси, почти так же грациозно и быстро, как Михаил в его воспоминаниях. Молот в его ладонях загудел, соприкасаясь с легкими телами.
- Мимо меня не пройдут! – воевода рассмеялся и подмигнул ошарашенной Афине.
С каждым махом его молота лопался десяток невидимых голов, калечились руки, ломались ребра. Ветер усилился, Афина вынуждена была вцепиться в его ремень изо всех сил, чтобы особенно сильный порыв не унес ее на оскаленные камни подножия Олимпа. Но, как бы ни выл, как бы ни бросался на воеводу ветер, сломить его он не мог. Тела падали, изломанные, мертвые, и натиск начинал ослабевать. Сменилось направление ветра. Вместо побежденного южного взвыл холодный, колкий северный ветер. Мстислав крякнул, отправляя очередную порцию невидимых вниз. Афина с восхищением наблюдала за движениями его сильных рук. Молот плясал в них, окрашенный черной кровью. Богиня облизала пересохшие губы, глаза ее блестели от возбуждения. Воевода усмехнулся и взмахнул рукой, стряхивая кровь с оружия, капли ее попали на платье богини, и она зашипела, втягивая в себя воздух. «Хороша же баба», - подумалось Мстиславу. – «А все туда же». Неожиданный удар отрезвил его. Воевода качнулся, но не отступил. Напротив него возникло из ничего породистое, словно вытесанное из камня, лицо невидимого генерала. Мстислав не понимал знаков различия небожителей, но статус невидимого читался в его глазах и осанке. В расправленных плечах, в широкой груди, в парных клинках, лезвия которых чернели от крови, как и его собственный молот.
- Ты не нужен мне, - выплюнул Мстислав, отводя молот в сторону. – Мне нужен Михаил.
- Как же, жди, - невидимый гадко усмехнулся, поигрывая клинками. – Станет он возиться с кодлой типа тебя и твоей маленькой подружки. Ты помнишь меня, детка? Ты помнишь меня?
Афина зарычала за его спиной, рванулась, но воевода остановил ее. Если она умудрилась получить в прошлый раз, получит и в этот. Жестом приказав ей оставаться на месте, Мстислав двинулся вправо, невидимый последовал за ним, не пригибаясь, не отвлекая внимания воеводы играми с клинками. Спокойно и открыто он шел за ним и шел против него, ясно давая понять: это я твой противник. Я, а не Михаил, пока ты не докажешь, что достоин его. Мстислав улыбнулся почти сочувственно. Затем ударил, но молот встретил пустоту. Генерал оказался за его спиной и готовился нанести удар, рассчитывая на то, что воевода не успеет его отразить, так как молот слишком тяжел, и быстро поднять его не выйдет. Что ж, Мстислав оставил молот, и, к удивлению невидимого, вцепился в него голыми руками. Тот, кто создавался разведчиком, уступает воину во многом. Он быстр и ловок, но тело его тонко и слабо, его легко сокрушить, если только удастся поймать. Воеводе удалось, и он наслаждался теперь тем, как бьется невидимый в его огромных руках, вопя от боли, потому что запястья его уже сломаны, и клинки бесполезны. Чем же ты ударишь меня теперь, мальчик, когда у тебя больше нет рук? Невидимый взвыл и дернулся, выворачивая собственные кисти под немыслимым углом и оставляя их в руках Мстислава вместе с бесполезными теперь клинками. Окровавленная культя устремилась к лицу воеводы и встретилась с ним. Мстислав отступил на несколько шагов, потому что удар оказался внезапным и сильным. Уродливое кровавое пятно расползалось по скуле воеводы. Кровь не принадлежала ему и казалась огненной. Пользуясь замешательством воеводы, генерал легко взбежал по его торсу, обхватил ногами его шею и откинулся назад, рассчитывая, если не повалить воеводу, то сломать ему шею. Мстислав, оправившись от первого удивления, отбросил чужие мертвые кисти, схватил невидимого за ноги, но разомкнуть их не смог.
- Надеюсь, своих дружков ты так же обхватываешь, - прохрипел он, пытаясь подлезть ладонью под икру невидимого.
- Сейчас я делаю это с тобой, - невозмутимо сообщил генерал откуда-то снизу. – На твоем месте я сосредоточился бы на наших кратковременных отношениях.
Под его неожиданно тяжелым весом Мстислав стал прогибаться в спине и оседать на землю. Он не увидел, как генерал зубами поднял один из клинков прямо с кистью на рукояти, только удивился тому, как внезапно легко и свободно стало дышать. Выпрямился, хватаясь за молот, и замер, не в силах оторвать взгляда от противника. Невидимый генерал стоял, сжимая в зубах лезвие одного из своих клинков, и губы его истекали кровью. Он тяжело дышал, взгляд его начинал затуманиваться. Плотная, вязкая кровь капала с искалеченных рук. Его взгляд говорил о том, что, если воеводе вздумается продолжать, он вонзит этот клинок ему в горло. Извернется, разорвет себе рот, но Мстислава достанет. И воевода отступил. Молча отпустил он рукоять молота, отцепил мертвую кисть от лежащего на земле парного клинка и положил ее в набедренную сумку генерала.
- Не раздаривай свои конечности просто так, - усмехнулся воевода. – Пригодятся еще. О вашей медицине ходят легенды.
Генерал молча отступил в темноту, не отрывая от Мстислава взгляда, и воевода знал, что он расскажет Михаилу о нем. Разочарования больше не было, бой с невидимым понравился ему, хоть и не принес очевидной победы. С небожителями так не получится. Победой можно было считать хотя бы то, что сегодня атаки на Олимп больше не будет.
- Знаешь ли ты, чей это клинок? – отстраненно поинтересовалась Афина. – Это не его оружие. Это клинки той сучки. Этого мерзкого перевертыша.
- Вот, значит, как, - Мстислав поднял неожиданный подарок небес и внимательно его рассмотрел. – Надо будет вернуть при случае. Думаю, принцессе сейчас любая крылатая вещь понравится. Эх, надо было оставить ручку-то. Глядишь, помиловалась бы чутка. Жалко ее, все-таки.
- А нас тебе не жалко? Меня? – Афина встала перед ним, глаза ее метали молнии, но щеки раскраснелись от недавнего зрелища, а грудь тяжело вздымалась.
- Сегодняшняя ночь пройдет спокойно, - заверил ее Мстислав. – Если ты того желаешь.
Богиня молча продолжила восхождение, на этот раз чуть более плавно двигая крутыми бедрами под полупрозрачной, мокрой от пота тогой. Воевода усмехнулся и бросил прощальный взгляд на склоны Олимпа только для того, чтобы убедиться, что остался один. Об этом Михаилу наверняка расскажут тоже. Он поднимался за волнующими бедрами и тонкой талией, уверенный в том, что каждая секунда лишь приближает миг его встречи с главнокомандующим. И распалял себя этой мыслью.

---

[летописное]

Ну вот, пошло-поехало. Сейчас начнутся описания, раздумья, мордобои, которые я описывать не умею. И что делать?

---

[свиток девятнадцатый]

Многие дни после начала Большого Совета тянулись вереницы беженцев, желавших скрыться в Черной Башне до того, как их города начнут гореть по-настоящему. До Бессмертного доходили лишь смутные слухи относительно того, что предпринимает Небесное Королевство. Он был удивлен тем обстоятельством, что исчезновение принцессы никак не повлияло на действия небожителей. Впрочем, не исключено было, что ее уже сочли предательницей и приговорили к смерти в случае возвращения. Кащей не хотел верить в это, и не верил, но такой возможности не исключал. Не исключал он и того, что ее добровольное заточение в Башне – всего лишь часть плана, и небожители ничего не предпринимают потому, что не удивлены, а, напротив, обрадованы тем, что принцесса именно здесь. В это ему тоже не хотелось верить, но дни шли, и требовалось выбрать точку зрения, которой он станет придерживаться в дальнейшем. Короли вернулись в свои твердыни, чтобы защитить оставшихся подданных в случае нападения, но Бессмертный знал, что им не придется этого делать. Королевство ждало их объединения, чтобы ударить со всей силой, когда оно состоится. Им было бы лучше и удобнее ударить, пока оно не состоялось, пока демиурги двигались от своих городов к Башне, беззащитные, напуганные, истощенные постоянными иллюзиями атак, но они не делали этого. Возможно, это было последним обещанием главнокомандующего, которое он дал принцессе. Во всяком случае, так казалось, стоило лишь взглянуть на ее грустное лицо, подставленное солнечному свету и глаза, внимательно смотрящие в пустые небеса.
Черная Башня уходила глубоко под землю, и ширилась там системой подземелий, пригодных для жилья и работы. Ее шероховатое черное тело поднималось высоко вверх, шпиль ее возвышался над облаками, а со стороны казалось, словно она врезана прямо в скалу. Среди ирийцев ходили слухи, что Черная Башня – всего лишь смотровая вышка, что настоящие владения Кащея уходят глубоко в горы, что нити ходов и тоннелей ведут во все стороны, и в Асгард можно попасть, не совершая восхождения, но пройдя внутри горы. Слухи эти не были лишены смысла. Многие из ходов под действием времени обвалились, но многие еще действовали. Бессмертный обновил и укрепил их на случай, если Башня останется последним оплотом Терры. В таком случае по этим ходам можно было бы уйти и скрыться в глубинах гор, и жить там продолжительное время, пока он не найдет способа вывести оставшихся в живых на поверхность и эвакуировать их с планеты. Или пока не найдет способа уничтожить королевство. Глядя на принцессу, Кащей думал, что не найдет такого способа никогда.
С момента ее пленения прошло ровно семь дней, и ни разу за эти дни принцесса не изменила своего лица. Глубоко внизу работали кузни, где день и ночь ковались мечи и кольчуги для объединенной армии Терры. Даждьбог то и дело посылал почтовых голубей, интересуясь, как идут дела, и когда армия будет готова. Также его интересовало, кто встанет во главе ее, но Кащей не желал принимать командование на себя. В таком случае судьба королевства была бы решена, а он хотел сохранить нейтралитет как можно дольше. На седьмой день, ближе к вечеру, воевода Ирия поднялся к Бессмертному, утер пот со лба и сообщил, что все приготовления завершены. Объединенная армия включила в себя армию Ирия, Нила, Асгарда, Олимпа и подвластных им семей. Демиурги восточной стороны не предоставили своих армий и отказались выходить на связь. Вместе с ними отказался от войны и Кецалькоатль с многочисленными своими подданными, хотя его помощь оказалась бы очень кстати. Дождавшись, пока на подвластной ему территории останутся лишь солдаты и воеводы, Бессмертный отдал приказ закрыть ворота. Короли должны были прибыть на утро следующего дня и командовать объединенной армией сообща.
Принцесса стояла на одной из смотровых площадок, и ветер трепал подол ее тяжелого бархатного платья. Волосы ее были тщательно расчесаны и уложены в замысловатую прическу. Множество заколок и шпилек, украшенных драгоценными камнями, блестело в лучах заходящего солнца. Ворот этого платья, против ожиданий, был высоким и глухим, и таким твердым, что не было возможности опустить голову. Принцесса стояла, высоко подняв подбородок, и грудь ее тяжело вздымалась, скрытая синим бархатом. Из-под подола выглядывали пальцы босых ног. Туфли лежали чуть поодаль. Бриэль смотрела, как закрываются тяжелые ворота. Несколько десятков солдат участвовали в этом, налегая на них изо всех сил. Отсюда не слышно было их голосов, но принцесса могла себе представить, как скрипят они зубами от натуги, и как ругаются вполголоса. Черная тень отделилась от стены и медленно приблизилась к принцессе. Тяжелые доспехи звенели при ходьбе, и звон их казался угрожающим. Принцесса медленно повернулась, не опуская подбородка, и взглянула на воина снизу вверх. Губы ее дрогнули и раскрылись, но принцесса не издала ни звука, только вздохнула.
- Ты этого ждала? – голос воина был сильным и властным, совсем не таким, как она ожидала. – Этого ты хотела? Отвечай.
Пальцы его сомкнулись на ее узких плечах, металл зазвенел снова, и звук этот показался принцессе музыкой. Сквозь прорези в искусно выкованном шлеме лился холодный свет, напоминавший тот, что она видела в Бездне. Даже стоя так близко, принцесса не могла найти ни одной спайки на доспехах, ни одного слабого места. Казалось, словно весь воин был сделан из черного металла, матово блестящего в закатных лучах. Она осторожно прикоснулась к нагруднику, познавая его на ощупь. Металл оказался теплым, но сквозь него не ощущалось ни дыхания, ни биения сердца.
- Ты довольна теперь? То, что ты видишь – всего лишь воспоминание, не самое яркое. Боюсь, оно не сможет принести тебе спасения, если ты того захочешь.
- То, что ты оказался здесь – не совпадение. То, что твоя мысль выбрала именно это место для того, чтобы остановиться и овеществиться – не случайность. Я верю в тебя. Для меня ты – живое воплощение, потому что я не знаю, где покоится твое тело, я никогда не видела этого места, но я вижу тебя. И я верю в то, что вижу своими глазами. Я знаю, что ты меня защитишь.
- От кого? От твоих братьев? От королей, что придут сюда, и будут требовать твоей смерти, как только мы начнем сдавать позиции?
- От тьмы. Она не трогает тебя. Пока мне довольно и этого, но однажды я спрошу тебя, почему так.
- Потому, - Бессмертный сжал плечи принцессы так сильно, что она вскрикнула, и свет в прорезях шлема вспыхнул с особой силой. – Что я сам тьма.
Бриэль попробовала отступить, но босые ноги заскользили по мрамору, колени ее подогнулись, и она осталась беспомощной в руках воина, лица которого не видела и теперь уже не знала, каким оно будет, если снять с него шлем. Ужас сковал ее, красивое лицо исказилось судорогой, она забилась изо всех сил, но в ответ только скрежетал металл, сжимаясь на ее плечах смертоносными тисками.
- Ты лгал мне! – голос принцессы дрожал от гнева и страха. – Как ты посмел мне лгать!
- Как и ты, - Бессмертный поднял руки, и ноги принцессы оторвались от камня площадки. – Я ждал тебя так долго, можно было и соврать.
- Почему Варфоломей? Откуда ты… узнал? – принцесса задыхалась, но любопытство было сильнее этого.
- В Бездне не один пленник. Я слышал его мысли, они принесли мне много новостей.
Хватка воина ослабла, и ноги принцессы снова коснулись пола. Она зашаталась от слабости, и сильные руки, закованные в металл, прижали ее к груди Бессмертного. Бриэль зажмурилась, чувствуя, как горят глаза от подступающих слез.
- Но откуда тогда игла? – всхлипнула она. – Слишком много вещей, которых у пленника просто быть не может.
- Я нашел труп и оживил его, - металлические пальцы почти нежно освобождали волосы принцессы от заколок и взбивали их. – Проще простого. Я дал ему историю и воспоминания, и с его помощью долгое время наблюдал за этим миром. А затем и за тобой. Я знал, что ты станешь искать именно его, ведь твоя цель – дракон, а кто, кроме Варфоломея, сможет победить его, если все пойдет не так, как ты задумывала?
- И что же теперь? – принцесса боялась поднять голову, и голос ее звучал глухо.
- Ничего не изменится, - металлические руки медленно отстранили ее от Бессмертного. – Будет война. Я буду наблюдать. Возможно, вмешаюсь. Мне хочется размять косточки.
- И ты не вырвешься на свободу?
- Я не могу, - в голосе Кащея послышалось раздражение. – Я уже говорил тебе, что разорву этот мир, если попробую. Уже начал делать это, и теперь мне нужно вернуть все в прежнее состояние.
- Я тебя не понимаю, - принцесса с осторожностью взглянула на него. – Если бы я была на твоем месте, мне было бы все равно, что будет с этим миром. Главное, что я была бы свободна. Разве не так?
- Ты ничего обо мне не знаешь, - напомнил Бессмертный, отпуская ее окончательно и отступая на несколько шагов. – Если бы все было так просто, мои тюремщики изобрели бы что-нибудь другое. Я удаляюсь. Оставляю тебе другую личность и другую историю, к нему ты привыкла в большей степени. Я лишь смотрел его глазами и говорил его устами. И мне искренне жаль, что я не смог почувствовать твоего прикосновения, потому что жизнь твоя мимолетна.
Кащей скрылся в тени, осталось только эхо его шагов, спускающихся глубоко вниз. Принцесса медленно подошла к краю площадки и стала глядеть вниз. Солнце почти зашло, лишь алая кайма на горизонте все еще напоминала о нем. Кащей показался спустя четверть часа. Его силуэт чернел в наступающих сумерках, и принцесса рассеяно следила за его перемещениями по внутреннему двору. Казалось, он совершенно забыл о том, что она стоит на площадке. Возможно, он этого и не знал. Страх отступил, на его место пришло почти болезненное нервное возбуждение, какое случается, когда стоишь на пороге какой-то тайны, и вот-вот разгадаешь ее. Принцесса закусила губу. Враг или союзник? Смерть или спасение? Из Башни ей уже не вырваться. Он не даст ей уйти, тьма найдет ее везде и потребует назад. Значит, нужно искать другой способ. Другой выход. Но как? Уходя сюда, она не предполагала, что все так обернется. Бриэль опустилась на корточки и горько заплакала от жалости к себе и от страха за будущее своих братьев. Как она могла верить тьме, которая едва ее не убила? Но приходилось верить. Вернувшись в Башню, она заперлась в своих покоях, твердо решив, что выброситься из окна, если Бессмертный вновь придет к ней, глядя на нее этими страшными светящимися глазами. Но он не пришел. Ни ночью, ни на рассвете, ни следующим днем. Принцесса сидела, чутко прислушиваясь к каждому доносившемуся до нее звуку. Ей слышалась ругань и крики, ей слышались гневные восклицания королей и спокойный, уверенный голос Бессмертного. Тьма ласкала ее босые ноги, но то была прежняя, добрая тьма. То была тьма Смирре, ткань его мироздания, а не страшная беспробудная чернота иного мира. Принцесса ждала, но никто не приходил к ней, и тогда она открыла дверь, чтобы открыть путь звукам и жару огня. Кузни работали без перерыва, и жар их доходил даже до ее этажа. Медленно и осторожно спустилась она по винтовой лестнице в главный зал. Бессмертный сидел один, вопреки ожиданиям. Облаченный в те же доспехи, и тот же свет лился из прорезей его шлема. Бриэль замерла на мгновение, но смогла перебороть себя. Любопытство подстегнуло ее, и легкие невесомые шаги принесли ее к подобию трона, на котором восседал Кащей.
- Есть ли новости? – осторожно спросила она.
- Неужели ты не поддерживаешь связи со своими братьями? – иронично протянул Бессмертный, находившийся, по-видимому, в превосходном настроении.
- Они не знают, где я.
- Не лги мне.
- Хорошо, они знают. Но я не говорила с ними. Мне стыдно.
- Стыдно? – Кащей повернулся к ней. – За что?
Принцесса не ответила, но Бессмертный понял и рассмеялся. Смех его показался ей неожиданно приятным, и она сама нерешительно улыбнулась. Отец дал ей четкие указания, и надо было следовать им, как бы страшно ей ни было. Надо было улыбаться и слушать. Надо было разговаривать с ним и ждать. Ее наказание заключалось в том, что ей запретили участвовать в битвах, и даже узнавать о ходе сражений ей было запрещено. Добровольное изгнание. Кратковременное или долгосрочное – она не знала. Всего лишь наказание за испуг. За страх перед тьмой, за страх перед знаниями. Принцесса улыбалась Кащею, кивая в ответ на его слова, но в мыслях ее разворачивалась сцена, произошедшая через несколько часов после того, как тьма отступила. Разъяренный отец мерил покои широкими шагами, изрыгая такие ругательства, что Самаил, сидящий в углу, бессознательно повторял их шепотом, чтобы запомнить получше. Михаил стоял у двери, скрестив на груди руки, и следил за отцом тревожным, потемневшим взглядом. Люцифер то и дело пытался прервать отца, за что удостоился поистине королевской оплеухи, и после этого уже молчал.
- В тебе драконий огонь, - говорил отец, - А ты посмел обосраться, как последняя…
- Папа!
- Заткнись, грязная тварь! – отец схватил младшего сына за волосы и запрокинул его голову, заставляя взглянуть себе в глаза. – Ты носишь лицо, которого не достоин. Не смей показывать его мне, пока не заслужишь!
Со стороны казалось, что отец просто отпустил его, но Гавриил тяжело рухнул на пол, словно придавленный невидимым грузом. Он сжимал и разжимал пальцы, не находя себе оправдания. Михаил молчал. Люцифер прижимал ладонь к пылающей после удара щеке. Самаил глядел на отца так, словно видел его впервые в жизни. Носок пыльного отцовского сапога поддел подбородок младшего принца, отрывая его лицо от земли. Яхве с каким-то жестоким удовлетворением следил за тем, как меняется лицо его сына, и, дождавшись его полного изменения, с удовольствием впечатал его в пол, наступив на затылок.
- Здесь твое место, маленькая дрянь, - отчеканил творец. – До тех пор, пока ты не сделаешь что-нибудь действительно стоящее. Блевать огнем – это не то, чего я от тебя ждал. Пошла вон.
Бриэль медленно поднялась, шатаясь, не находя опоры ни в одном из братьев. Только Михаил шагнул к ней, но Яхве остановил его повелительным окриком. Люцифер закрыл лицо руками. Ей показалось на мгновение, что он плачет, но вряд ли это было так. Принцесса вышла из зала, умылась водой из озера, которую принес Рафаил, чтобы остановить кровь. Приведя себя в порядок, она шагнула на лунную дорогу. Шагнула, чтобы, может быть, никогда больше не вернуться домой. Принцесса поймала себя на том, что уже давно плачет. Бессмертный глядел на нее молча. Вероятно, эта часть ее воспоминаний теперь стала ему доступна, и принцессе было стыдно за это.
- Сядь, - Кащей жестом пригласил ее опуститься на свои металлические колени. – Я расскажу тебе, что произошло сегодня.
И он начал свой рассказ, приобняв ее за плечи. Плач ее вскоре утих, а глаза заблестели, потому что королевство пошло в атаку, и объединенная армия Терры понесла первые потери. Кащей рассказывал увлекательно и ярко. Возможно, он использовал какую-то разновидность телепатии, потому что картинки в буквальном смысле возникали перед глазами принцессы, и она заворожено следила за ними, то и дело охая и вздыхая. А потом Черная Башня начала принимать раненых, и Бессмертный оставил ее наедине со своими мыслями. Долго стояла принцесса над одним из ирийцев. Выглядел он так, словно уже отошел в иной мир, но все еще дышал. Увидев ее, он замычал, привлекая ее внимание, а, когда она подошла, вцепился в подол ее платья, заставляя ее опуститься рядом с ним на колени.
- Я иду за тобой, - прохрипел он, и губы его окрасились кровью. – Послание тебе. Я обязан тебе… жизнью.
До утра он не дожил.

---

[пусть будет и здесь]

Я назвал это стихотворение "К С.А.", чтобы не повторяться дважды, ибо на читальне уже есть посвящение этому же существу. Человеком назвать не поворачивается язык, потому что "Есенин - ангел" (с), и я готов как Дункан писать это губной помадой на зеркалах. Я просто обнаружил, что мне стало внезапно очень легко говорить, потому что я перестал загонять себя в рамки стилей и размеров. Наверное, от этого моя поэзия перестала ею быть, но мне ее чисто субъективно приятнее воспринимать на слух. Это именно тот стиль, который надо читать вслух, с интонацией, и именно тогда она играет всеми цветами, что я в нее заложил. Возможно, я слишком переоцениваю ее значимость. Возможно, мое время давно ушло, но мне нужно было это сказать, и нужно было сказать это именно так. В каком-то смысле это и по тегу "персонажное" тоже можно провести...

На кончике языка такая боль,
Что хочется выпить.
Эй, слышишь ли ты меня,
Летящий в пустых небесах,
Кричащий голосом выпи?
И крылья мои с тобой,
И сердце мое - в тебя
Запихнуть бы, чтоб не зачах
Молот твой, гонящий
Кровь по венам.
Последней осенью,
Опавшим листом,
Я устремляюсь к тебе, чтоб
Соленой слезой
Окропить дорогое чело.
И рядом с тобой
Опустить себя
В гроб.

---

[.]

Не знаю, почему, но этот свиток нравится мне больше предыдущего. Во всяком случае, он рассказывает о том, что в небесном королевстве никогда и ничего не идет по плану. Только что был совет, на котором Михаил раздал ЦУ, и в итоге все пошло по одному месту, потому что, видите ли, тьма вырвалась на свободу. А это значит - снова вырабатывать стратегию, учитывая и это явление на этот раз. Ну или можно пойти к Кащею, который все разрулит. Возможно.
Во всяком случае, мне удалось удержаться от развития отношений между ним и Бриэль. Этого быть не должно, да Кащей к этому и не стремится, как ни странно. Именно как персонаж не стремится, я не чувствую этого в нем. Собственно, принцессе этого тоже не надо. Она еще не умеет любить и влюбляться, особого чувства к Михаилу у нее тоже пока нет. Пока - это ключевое слово. Но Кащей... Неееет. Кащей - друг, опора, защита. Кащей - символ чего-то большого и сильного, пусть и росточком не вышел. Опошлять его бескорыстное желание спасти и помочь мне совершенно не хочется.

Я чувствую себя одиноким как никогда.
Мне грустно.
Всё.

---

[свиток восемнадцатый]

Тьма сгущалась над Террой. Демиургам, не обладавшим особым зрением, не было этого видно, но они могли чувствовать, и даже самые храбрые из них ощущали порой, как страх оплетает сердце холодными щупальцами. Нечасто теперь можно было встретить кого-нибудь вне домашних стен после наступления темноты, и даже в солнечный день покидать относительно безопасное место не хотелось. По ночам бесшумно гасли факелы, словно деготь обволакивал огонь, поедая его. Ступая по ночной траве, не чувствовали росы босые ноги, но будто шли по плотному туману, неохотно отпускавшему ступню. Все чаще пряталась за облаками луна, и облака казались темными и страшными. Никогда не жгли демиурги такого количества костров, как в эти ночи. И никогда Белая Башня не сияла так ярко, как в этой тьме, оставаясь последним оплотом, последним маяком, последним знаком того, что тьма еще не окончательно пришла в этот мир, что есть еще места, ей неподвластные. Слабым, мерцающим казалось ее сияние с Черной Башни, но Бессмертный успокаивал себя тем, что находится слишком далеко, предпочитая не помнить, что в другие ночи свет Белой Башни доходил до него, освещал его лицо, и от света этого можно было различить каждый листик на ветках раскинувшегося под его ногами леса. Даждьбог проводил ночи на смотровой площадке Башни, отгоняя тьму мечом, закаленным в пламени одного из островных вулканов, но с каждым днем отходил все глубже и глубже в замок. В эту ночь он стоял у самых дверей, и тьма простиралась перед ним, и не было ветра, что освежил бы его лицо, и свет от огненного меча не проникал сквозь эту тьму. И тьма говорила с ним глубоким, грохочущим голосом. Даждьбог отступал.
В это же самое время воевал с тьмой Сет, кусая ее крокодильими зубами, но не чувствуя ее на языке. Воды вечной реки казались плотными и горячими, он упирался ногами в ил, скользил, но неумолимо двигался назад. Он уже не чувствовал плеча Осириса, стоявшего рядом с ним, только всепоглощающая ярость удерживала его на ногах и заставляла грызть и рвать. Тьма говорила и с ним тоже, и Сету казалось, что он уже слышал этот голос, но припомнить, где именно, не удавалось. Вгрызаясь во тьму, Сет думал о том, что сейчас пригодился бы Анубис, помнящий абсолютно все звуки и запахи, которые ему довелось услышать в своей жизни. Но Анубиса не было, и ярость от этого придавала ему сил. Осирис тяжело вздохнул неподалеку, послышался всплеск от его падения в воду, и Сет рванулся вперед, пытаясь нащупать тело брата, и не находя его. Река, тьма – все перемешалось в его сознании, и он не мог понять уже, где стоит, и в чем стоит, и сколько прошло времени. Вдалеке загорелись огни. Он подумал, что это Исида и Нефтида несут факелы, чтобы помочь разогнать тьму. Но чернота вокруг него смеялась, и он понял, что это не так. Сет отступал, не зная, куда, пока не уперся спиной в горячий потрескавшийся камень.
Один воевал с тьмой по-своему. Вороны его не вернулись из полета, или он просто перестал видеть их, но судьба их волновала его меньше всего. Локи швырнул во тьму огненный шар, и тьма поглотила его. Один отвел копье в сторону, готовясь ударить.
- Ты знаешь, что я хочу сказать тебе, братец, - сказал рыжий демиург, прижимаясь к побратиму плечом, мокрым от пота.
- Жалеешь, что вывернулся и прибежал сюда? – Один усмехнулся половиной рта, внимательно следя за передвижениями тьмы.
- Да, наверху я был бы в полнейшей безопасности, это точно. Младший с этой штукой управляется получше нас.
Один усмехнулся снова и бросил взгляд на небеса. Еще видно было, как плывет в вышине белоснежное облако, скрывающее от взгляда плавучую крепость с прекрасными садами и озерами. Только вот все ли там так спокойно и просто, как говорит Локи? Не пожрано ли королевство тьмой? И, если да, не лучший ли это стимул покончить со всем поскорее, и увидеть своими глазами? Копье прорезало тьму, не причинив ей особого вреда, но и не исчезнув в ней. Не последовало снисходительного смешка. Значит, он будет колоть и колоть, пока тьма не отступит. Локи сотворил еще несколько огненных шаров лишь для того, чтобы убедиться, что они окружены, и нет ничего вокруг, кроме тьмы. И маленького окошка в небо, через которое все еще видно…
Ветру хорошо было видно бледное лицо младшего принца. Хорошо было видно его дрожащие губы, и слышно было, как он скрипит зубами от страха, обхватывая себя за плечи трясущимися тонкими руками, вмиг растерявшими всю свою силу. Он бросался то в одну, то в другую сторону, натыкался на мягкую, живую, черную преграду, кричал и отскакивал прочь, но кольцо тьмы сжималось, и некуда уже было бежать. Он кричал и звал, но никто не приходил на помощь, потому что тьма – это отсутствие звука, и голоса его не слышал никто за пределами комнаты, в которой резвилась чернота. Ты обещал помочь мне, - напоминала тьма. – Ты обещал найти способ.
- Оставь меня в покое! – Гавриил взобрался на кровать, поджав под себя ноги. – Оставь меня! Уходи прочь! Прочь!
Я разорву этот мир. Пойми, я ничего не имею против, но мне надоело сидеть там и ждать.
- Прошло всего несколько дней!
Я жду миллиарды лет, и твои дни переполняют чашу моего терпения. Я отпустил тебя, и в моей власти забрать тебя назад, чтобы ты мог насладиться гибелью этого мира вместе со мной. В благодарность за то, что ты нашел меня.
Ветру хорошо было видно, как принц пытается скрыться от тьмы, как он отползает от нее все дальше и дальше, пока не упирается, наконец, в изголовье кровати. Упершись, он замер на какое-то мгновение, затем стал подниматься, пока не выпрямился полностью, прижавшись спиной к стене, стоя на цыпочках, вытянув перед собой в ужасе руки. Тьма уже поглотила его ладони, и тянулась теперь к локтям. Принц тонко скулил от ужаса и выглядел настолько жалко и глупо, что ветру почти не было его жаль. Когда от тьмы его стали отделять всего лишь сантиметры вытянутых рук, Гавриил закричал. От его крика разбились бы стекла, если бы тьма не закрыла их собой, но этот крик был ей приятен, она впитывала его. Гавриил кричал, но не было звука, потому что тьма проникла в его рот, и ее отражение видно было в широко раскрытых от ужаса синих глазах, белки которых понемногу начинали чернеть. Я знаю тебя, - говорила тьма, и тело принца билось в судорогах на черной кровати. Я знаю тебя, я – это ты. И, когда казалось, что сердце принца вот-вот остановится, произошло что-то, что никак не входило в планы ни тьмы, ни ветра. Все его тело выгнулось дугой, послышался хруст столь отвратительный, что впору было зажимать уши. И вместо тьмы изо рта принца внезапно хлынуло пламя. Рев этого пламени сравним был с ревом дракона, и ветер заметался по комнате, удивленный и немного испуганный, потому что пламя не просто выжигало тьму, оно заполняло собой комнату, вырывалось из окон, и неминуемо должно было сжечь ветер, если бы нашло его. Но, по счастью, принц ослабел раньше. Рухнул на постель без памяти, изломанный, мокрый от пота, и ветер вылетел в окно, чтобы не встретиться с Михаилом, спешившим на рев, который он, несомненно, слышал.
Тьма отступила повсеместно и внезапно, словно обжегшись. Даждьбог глядел на маленький огненный шар, таявший перед ним, но не от тьмы, а от обычного дуновения ветра, как это случается. Белая Башня вспыхнула, освещая собой лес вокруг, и достигая кончиками своих лучей лица Бессмертного, которого тьма сторонилась. Сет клацнул зубами в последний раз, проводив взглядом тающий огонек, извлек брата из реки и принялся с удовольствием лупить его по щекам, возвращая в сознание. Один коснулся огонька острием копья, и копье поглотило огонь, на мгновение вспыхнув ярким, почти нестерпимым светом.
- Я же говорил, - Локи улыбнулся немного устало. – Младший справляется с этой штукой получше.
- На твоем месте я бы это проверил, - задумчиво проговорил Один. – Если б справлялся, не ждал бы так долго.
- Что будем делать теперь?
- Идем к Черной Башне, - нехотя проговорил Один. – Сегодняшняя ночь ясно показала, что поодиночке эта дрянь сожрет нас всех. К тому же, что бы это ни было, оно не от небожителей. Оно было здесь. И кто-то из наших точно знает, что это такое.
Потянулись длинные процессии к цепи гор, за которыми высилась Черная Башня, касающаяся шпилем небес. Даждьбог вел за собой ирийскую армию, во главе которой стоял недавно выкованный Сварогом воевода. Его звали Мстислав, и вид он имел весьма внушительный, во многом благодаря огромному молоту, который он иногда подкидывал играючи так, словно тот был пушинкой. За Мстиславом тянулись конные, за конными – пешие, за пешими – те, кто не пожелал остаться в городе. Ирий оставался почти пустым, охранять его было некому, и Даждьбог должен был вернуться в белокаменную крепость, чтобы оставаться с теми, кто покинуть город не смог. Но он не был уверен, что сможет их защитить. С другой стороны шествовали воины Асгарда, ничем не отличающиеся от ирийской процессии. Не осталось в городе даже женщин и детей. Жители берегов Нила ничем не уступали ни тем, ни другим. На своих местах остались только представители мелких вассальных семей. Явился даже Кецалькоатль, и привел с собой множество воинов. Но, вопреки всеобщему настроению, этот демиург был весел и бодр, о чем недвусмысленно намекали перья в его волосах, имевшие на этот раз белоснежный цвет. Ворота кащеевого замка были широко открыты, и все армии Терры встретились перед ними почти одновременно. Не было суеты, не было склок и насмешек. Молча вошли они в сад, задумчиво глядя на белоснежные цветы, высаженные по периметру Башни. Возможно, именно они отогнали тьму в эту ночь. Бессмертный встретил их на ступенях лестницы, выложенной из черного мрамора. Жестом радушного хозяина пригласил демиургов внутрь, объяснил солдатам, где можно разместить себя и лошадей, придирчиво оглядел Мстислава, решая, с кем тому быть. Даждьбог, не чувствовавший себя в безопасности, попросил пригласить Мстислава внутрь. Бессмертный не смог ему отказать. Тяжелым и угнетенным было всеобщее настроение, и решено было отложить совет до следующего дня. Надо было отдохнуть с дороги, да и Бессмертный недвусмысленно намекнул, что ждет принца, который должен был принять их ультиматум. О каком ультиматуме можно было говорить после этой ночи? Даждьбог переглянулся с Одином и понял, что его извечный соперник тоже этого не понимает, но другого выхода признавать не желает. Тяжело вздохнув, Пресветлый отправился в отведенные ему покои, и не пожелал говорить с Бессмертным, забывшись тяжелым, горячим сном.
Он проснулся с наступлением темноты от страха. Свечи горели на столе и прикроватных тумбах, вероятно, об этом позаботился Бессмертный. Выглянув в коридор, Пресветлый встретил многих демиургов, последовавших его примеру. Вероятно, ни один из них не мог спокойно спать в темноте, и это можно было понять. Молча проследовали они в общий зал, где уже восседал во главе стола сумрачный Бессмертный, на котором по случаю Большого Совета были доспехи из неизвестного металла, черного, как сама тьма, что, конечно же, не добавило веселья. Только Локи пошутил относительно этого, назвав Кащея виновником всеобщих страхов, но голос его затерялся во всеобщем молчании, и рыжий демиург сел, понурившись, на свое место. Они ждали молча, и с каждым часом молчание становилось все тяжелее и тяжелее. Наконец, что-то вспыхнуло за окнами. «Лунная дорога открылась», - подумал Даждьбог, и посветлевшие лица демиургов подтвердили его догадку. Послышались легкие шаги на мраморной лестнице, и каждый повернулся, чтобы увидеть принца первым, но вместо него в зал вошел кто-то другой. И демиурги, не сговариваясь, встали, чтобы поприветствовать видение, явившееся им. Только Бессмертный остался сидеть, и только он не повернулся, но на лице его Даждьбог с удивлением увидел страх и какое-то странное страдание, несогласующееся с происходящим. Видение остановилось за его спиной и поклонилось. Когда оно выпрямило спину, по рядам демиургов прокатился легкий вздох.
- Яхве, наконец, задумался о продолжении рода? – Локи окинул принцессу внимательным взглядом, но откровенно хамить не пожелал. – Где он все это время прятал столь прелестное создание?
- Будет тебе, - Один страшно зыркнул на побратима.
- Не значит ли ваше появление, сударыня, что отец ваш, - Даждьбог оперся ладонями о стол, накрытый тяжелой алой скатертью, - Решил заключить мир с нами, послав вас представителю одной из семей?
- Мой отец не имеет отношения к моему появлению здесь, - голос принцессы оказался приятным и мягким, вызывав улыбки на лицах присутствующих. – Я здесь лишь для того, чтобы услышать вас и передать ваши слова отцу. И для того, чтобы говорить от его имени, поскольку я – его голос, и я – его глаза.
Бессмертный медленно обернулся и замер. Видно было, как сжимаются и разжимаются его пальцы, и слышно было в наступившей тишине, как бьется его сердце. Он и так был невысокого роста, но сидя на стуле, пусть и высоком, и с высокой спинкой, казался еще меньше, и даже доспехи не придавали ему роста. Принцесса высилась над ним мраморным изваянием, сияющим в полумраке зала. Пышные волосы ее волнами спадали на грудь, делая и без того бледное лицо почти белым. Казалось, словно сияет сама ее кожа. Большие синие глаза с пушистыми черными ресницами казались болезненно воспаленными, но от этого их блеск лишь сильнее будоражил воображение. Талия ее была так тонка, что многие задумались, смогли бы они обхватить ее одной рукой, и на этих мыслях остановились, позволяя улыбкам блуждать по губам. Принцесса была облачена в узкое синее платье со шлейфом, имеющее глубокий вырез на груди и спине, и перехваченное в талии широким поясом с драгоценными камнями. Ноги ее оказались босыми. Чувственные алые губы дрогнули и приоткрылись, но Бессмертный поднял руку ладонью вверх, запрещая ей говорить.
- Зачем ты здесь в таком виде? – спросил он, и голос его был хриплым и глухим. – Чего ты добиваешься, являясь нам в приятной глазу форме, и делая вид, что похожа на нас? Одним этим ты доказываешь, что не похожа, что никогда похожа не будешь. Чего ты ждешь? Что мы отменим свое решение, сраженные твоей красотой? Этого не будет. Знание, которым ты обладаешь, ничего не изменит. Все, собравшиеся здесь, пришли просить у меня защиты, и я не имею права им отказать.
- Ты переменил свое решение относительно меня, - грустно проговорила принцесса. – Только лишь потому, что теперь я в платье вместо доспехов?
- Ты испробовала все возможные способы оттянуть неизбежное, в этом твоя заслуга, и я преклоняюсь перед твоим желанием остановить бессмысленное кровопролитие. Но, находясь здесь сейчас, ты ничего не изменишь. Если только не останешься здесь, со мной.
Локи присвистнул, но остался одинок в своем порыве. Даждьбог медленно опустился на свое место и закрыл лицо руками. Он не хотел опускаться до заложника, да еще такого беззащитного. Помнится, в прошлый раз это окончилось бедой. Остальные, кажется, мнения его не разделяли. Во всяком случае, никаких возражений, кроме свиста Локи, слышно не было.
- Если я останусь здесь, что это даст? – мелодично проговорила принцесса, опускаясь на подлокотник стула Бессмертного. – Не думаешь ли ты, что отец будет рад подобному исходу?
- Он не станет атаковать Черную Башню, пока ты здесь, - Кащей старался не смотреть на принцессу, но выражение его лица тревожило Пресветлого. – Больше мне ничего не нужно. Ты будешь залогом того, что беженцы выживут, пока солдаты будут умирать.
- Твое предложение справедливо, Бессмертный. И, в знак того, что мои намерения не изменились со времен нашего последнего разговора, я остаюсь здесь. Как пленница, или как гостья – решать тебе.
Кащей взглянул на принцессу впервые за все это время, и смотрел долго, пытаясь найти на ее лице свидетельство лжи или хотя бы притворства. Смотрел и не находил. Принцесса улыбалась, но глаза ее оставались грустными. И только. Разве можно винить ее в этом? Бессмертный взял ее руку и осторожно коснулся губами кончиков ее пальцев.
- Надо же было из всех выбрать этого тощего бирюка, - буркнул Локи. – В Асгарде тебе бы больше понравилось.
- Я была там, - принцесса нежно улыбнулась и неожиданно подмигнула рыжему демиургу. – Но в конце все равно оказалась здесь.
Локи надолго задумался, а, догадавшись, не стал ничего говорить. Только переглянулся с Одином. Но и тот, казалось, был удовлетворен исходом беседы. Даждьбог глядел на Бессмертного и принцессу поверх сцепленных в замок рук. Во всем этом он видел огромный риск. Не зная, что происходит в королевстве, нельзя было идти на подобное. Братья принцессы ни за что не остановятся, пока не сровняют Черную Башню с землей. И для них это будет прекрасным поводом не щадить никого. С другой стороны, нельзя не признать правоту Кащея. Возможно, они не войдут в Башню, опасаясь навредить принцессе. Но станут ли они от этого менее яростны в боях? Вряд ли.
- Утро вечера мудренее, - заключил Бессмертный, поднимаясь и предлагая принцессе руку. – Ваши комнаты вам известны. Я провожу принцессу в ее покои. Отдыхайте и набирайтесь сил. Завтра утром мы решим, что будем делать дальше. Что-то за ночь должно проясниться.
- Например, то, насколько кардинально ты отличаешься от нас, и насколько небожители материальны, - не удержался Локи.
Впрочем, и на этот раз его выпад остался без ответа, да он его и не ждал.
Едва закрылась за ними тяжелая дубовая дверь, принцесса опустилась на пуховую перину и приложила ладонь ко лбу.
- Я все равно пришла бы, даже если бы не было совета, - сказала она. – И пришла бы именно в таком виде, потому что мне стыдно носить другой. Этой ночью я поступила как трусиха, как… как… Я ужасно поступила.
- Мне тяжело разговаривать с тобой так, - буркнул Кащей, снимая тяжелый нагрудник и отбрасывая его в сторону. – Я привык… к другому.
- Потерпи меня, пожалуйста, хотя бы пару дней, - взмолилась Бриэль. – Я правда не могу быть другой сейчас. Мне так страшно, что я… Можешь ты остаться со мной сегодня?
- Это мои покои, если ты не обратила на это внимания, - Бессмертный сбросил оставшиеся части доспехов и размял затекшие конечности. – Я подумал, что было бы глупо оставлять тебя одну, учитывая собравшийся контингент.
- Завтра начнется война, - неожиданно прошептала принцесса, словно не могла больше владеть собственным голосом. – Завтра… Завтра начнется смерть. Тьма приходила ко мне тоже. Она была во мне. Внутри… Мне было так страшно, Барт!
- Тихо, - Бессмертный обнял принцессу за плечи, опускаясь на постель рядом с ней. – Тихо, не кричи так. Будет плохо, если кто-нибудь услышит.
Бриэль плакала, уткнувшись носом в грудь Кащея, и он слушал ее сбивчивый рассказ. И с каждым ее словом лицо его становилось все темнее и темнее, и широкие брови сходились на переносице, превращая и без того грубое лицо в ужасную маску. Он гладил ее по вздрагивающей спине, пока она не заснула, прижавшись к нему. И немного после этого. Затем уложил на постель, заботливо укрыв одеялом, и долго смотрел на ее все еще влажное от слез лицо. И на шкатулку, в форме яйца, в которой его жена когда-то хранила свои женские штучки, а осталась лишь одна-единственная игла, которой, наверное, можно было сшить все, что угодно. Даже ткань мироздания. Даже трещину в пространстве и времени. Наверное. Во всяком случае, ему представился шанс попробовать, и кто он такой, чтобы его упускать?

---

[свиток семнадцатый]

Солдаты регулярной армии говорили, что сначала Яхве создал Светоносного, а после, устав от его безупречности – Самаила. Они плохо знали членов королевской семьи. У тех, кто знал их хорошо, язык не повернулся бы назвать Люцифера безупречным. Впрочем, в отношении Самаила они были солидарны с мнением солдат. Но любили его. Его нельзя было не любить.
У Самаила были золотые волосы и небесно-голубые глаза. Улыбчивый рот, красивые ровные зубы, бархатистый смех. Самаил любил смеяться, и многие пали жертвой его веселого и легкого нрава. Мастерство иллюзий он освоил в совершенстве еще будучи малышом, неспособным передвигаться прямо, и с тех пор не уставал пользоваться им не только на благо королевства, но и на благо самого себя. Самаил любил смотреть, как медленно поднимается над Террой солнце, энергия которого дала ему жизнь. Волосы его в этот момент отливали медью. Волнистые, кокетливо спадающие прядью на лоб - расплавленный металл, тончайшие шелковые нити. Он обладал мягким овалом лица с пухлыми щеками, на которых проступали трогательные ямочки, стоило ему улыбнуться, и невозможно было заподозрить его в коварстве до тех пор, пока в глазах его не начинали плясать опасные искорки. Братьев своих Самаил любил крепкой и нежной любовью. Отца старался уважать, но любви к нему не испытывал, как ни старался. Яхве дал ему жизнь, но в этом до сих пор была единственная его заслуга. Ошибок же набиралось достаточно. Самаил не был критичным или циничным, он старался лишь быть объективным, досадуя, что ни один из его братьев на это до сих пор не сподобился. Никому своего общества не навязывал, часто и надолго оставался один, и после недель такого вынужденного одиночества небесно-голубые глаза его меняли цвет, становясь холодными, серыми, в цвет дождливого неба.

Один день из жизни Самаила и...

Покои его представляли образец самого творческого беспорядка во всем мироздании, но при этом Самаил умудрялся выглядеть опрятно всегда. Подолгу оглядывал он свой гардероб критическим взглядом, после чего тратил многие часы на то, чтобы привести одежду в надлежащий вид. Одевшись, занимался своими волосами, которые любил распушить так, чтобы они вихрились в свободном беспорядке, при этом над прядью, спадавшей на лоб, старался особо. Примерял перед зеркалом десятки улыбок и ужимок, подмигивал своему отражению, поворачивался то одним, то другим боком и выходил лишь полностью удовлетворенным своим внешним видом и настроением, созданным самим собой себе же самому. С ним в королевство приходило солнце, и с его уединением в покоях оно покидало иллюзорный королевский небосвод. Братья любили его за простоту и веселость, солдаты – за скабрезные частушки, сочиненные про каждого из демиургов в отдельности и всех вместе, невидимые – за вежливость и обходительность. Яхве любил его по рассеянности, хотя бы уж за то, что после его шалостей королевство оставалось целым и невредимым. Сам себя Самаил любил за сообразительность. И за это же ненавидел.
Маленький домик в лесу, больше похожий на избушку какой-нибудь ирийской целительницы. Если не знать, что стены его изнутри увешаны картами Терры, ни за что не догадаешься, что именно здесь еженедельно происходят собрания, переставшие быть исключительно братскими. Самаилу это не нравится, но сделать с этим ничего нельзя. Высочайший указ. Кто подписал его, Яхве? Или Гавриил? Самаил не знал точно, но подозревал, что не отец. Не мог отец пойти на такое. Глаз Михаила, склонившегося над столом, не видно. Волосы, освобожденные от обруча, с удовольствием падают на лицо, скрывая его выражение от любопытных глаз собравшихся. Михаила трясет. Самаил видит это лучше всех. Первый невидимый генерал стоит, вытянувшись по струнке, смотрит отсутствующим взглядом в потолок. Лицо его спокойно, и будет таким до тех пор, пока Михаил не позволит ему сесть. Самаил разглядывает его с интересом. Что в нем такого, что его младший брат пожаловал ему столь высокий титул? И дал ли он себе труд задуматься над тем, что Мефодаил навечно останется первым генералом, вне зависимости от того, сколько их будет после его смерти? Он дал ему намного больше, чем титул. Он подарил ему вечность. Высокий, стройный, с узкой талией и длинными пальцами. Это ими он, интересно, вырывал демиургам глаза? Такими-то удобненько, наверное. Глаз, небось, сам в такие руки выскочит. Левая рука пришита на славу, Рафаил не упустил случая протестировать целительные способности озерной воды, извлеченной из естественного места ее пребывания. Оказалось, и вне озера она так же полезна, что чрезвычайно облегчит будущие операции и снизит количество погибших бойцов. Надо же, сколько пользы с одного невидимого оказалось. Самаил не может сдержать усмешки и ловит возмущенный взгляд Люцифера. Этот-то, конечно, не упустит случая проявить себя с внимательной и собранной стороны. А сам полночи под дверью младшего канючил впустить его. Что за лицемерие, откуда в нем только столько самоуверенности взялось после ночного-то? Самаил подмигивает старшему брату, наслаждаясь его побледневшим лицом, словно он только что пощечину схлопотал. Рафаил меланхолично вяжет что-то наподобие шарфа. Впрочем, с тем же успехом это могут быть и носки. Уриил развлекается с маленьким огненным шариком, летающим по комнате, следуя указаниям его пальца. Открывается дверь, и на пороге появляется запыхавшийся младший брат.
- Прошу простить за опоздание, господа, - неожиданно хриплый голос обращает на себя внимание Самаила.
Младший брат выглядит так, словно только что вернулся из битвы. Волосы растрепаны так, как не были растрепаны никогда. Уголок рта темнеет капелькой запекшейся крови. Гавриил кутается в плащ, хотя в королевстве никогда не бывает холодно. Босые ноги выглядят так, словно по ним прошла рота солдат. Михаил не поднимает головы, но его злость ощущается каждым. Самаил едва удерживает себя от едкого комментария по этому поводу. Гавриил осторожно закрывает за собой дверь. Первый невидимый генерал смотрит на него, не поворачивая головы. Самаилу кажется, что он едва сдерживает улыбку. И принц совершенно точно уверен, что подбородок его взлетел еще выше. Эге, это так его младший покоряет невидимое войско? Хочется встать и навечно сделать генерала ветром, но его вина не доказана. Все молчат. Почему все молчат? Почему никто не хочет ничего сказать, если все видят то же, что и он?
- Где ты был? – обманчиво спокойно спрашивает Михаил.
- Тренировался.
Ну да, конечно, это все объясняет. Даже то, как выглядят твои ноги, братишка. Но только не уголок рта. Если ты, конечно, не бил сам себя в лицо. Самаил не раскрывает рта, но пальцы младшего сжимаются и разжимаются, доказывая, что он его слышал. К чести брата, он не покраснел, как бывало всегда, когда его вина раскрывалась. И не побледнел, как бывало всегда, когда он чувствовал приближение наказания. Гавриил бросил на Самаила короткий хлесткий взгляд и прошествовал к своему креслу, гордо подняв подбородок. Ни дать ни взять, от Мефодаила понабрался.
- Я не разрешал тебе садиться.
Гавриил замирает, с удивлением глядя на старшего брата. Михаил, наконец, отрывается от стола. Лицо его выглядит ужасно. Он смотрит на младшего так, словно готов убить его на месте.
- Ты заставишь нас всех смотреть на это? – спрашивает Самаил, забыв, что все остальное думал молча, и теперь его вопрос выглядит как минимум глупо.
- Что именно? – Михаил на секунду теряется, и этого оказывается достаточно, чтобы разрядить атмосферу.
- Ну, как ты будешь его убивать. Я не хочу на это смотреть, - Самаил начинает раскачиваться на своем стуле, натянув на губы глумливую усмешку. – И на то, как ты будешь его пороть, я тоже смотреть не хочу.
- Ну так выйди, - шипит Люцифер со своего места. – И не встревай, когда не просят.
- Как хорошо, что ты подал голос, о луч света, не дающий мне переломать ноги, когда я в ночи иду до сортира, - Самаил переводит взгляд на первенца и прищуривается. – Нам как раз не хватало твоего компетентного мнения. Может быть, ты, как тот из нас, кто не отходит от мелкого ни на секунду, подтвердишь или опровергнешь его утверждение?
- Гавриил говорит правду, - Люцифер поворачивается к Михаилу, и глаз его, к удовольствию Самаила, едва заметно подергивается. – Я лично сопровождал его в зал.
- Таким образом, тебе либо придется обвинить звезду нашего небосклона в сговоре с невидимым, - Самаил смакует фразу, наблюдая за тем, как действуют его слова на всех свидетелей происходящего. – Либо признать, что твой брат никогда не научится играть с палками без вреда для здоровья.
Самаил смеется, но ему не смешно. Совсем не смешно. Люцифер не мог сопровождать его в зал, младший спал, когда первенец покинул пределы цитадели. С этого момента до начала собрания прошло много часов, но в цитадель Люцифер не возвращался. Самаил знал это, потому что был тем, с кем первенец провел все эти часы. Точнее, с его иллюзиями, но суть от этого не меняется. Зачем ему врать? Выгораживать невидимого генерала? Смешно. Люцифер не переносит его, как и все, кроме младшего. Значит, невидимый действительно не при чем. Но он усмехался, пусть и внутри себя, но усмехался. Значит, он знает. Он не при чем, но он знает, что произошло, и гордится этим. Михаил провел утро здесь, Уриил не отходил от него, помогая корректировать направление огня. Рафаил окопался в подвалах, и отправился сюда прямо оттуда. Соответственно, в цитадели вместе с младшим оставались несколько десятков неизвестных солдат, перемещавшихся хаотично и явно с какими-то важными делами. И отец. Самаил чувствует, как сводит скулы. Это он с тобой сделал? Гавриил едва заметно кивает и бросает на брата испуганный взгляд, умоляющий: не говори никому, никому не говори, заткни свой говорливый рот и помалкивай, не смей никому разболтать об этом, не смей!
- Мы начнем уже когда-нибудь? – скучающе тянет Самаил.
Михаил медленно опускается в кресло, не сводя злого взгляда с младшего брата, вынужденного стоять на саднящих ногах. Он все еще уверен в том, что Гавриил наказан справедливо. Он честен и горяч, но порой его слепота поражает Самаила. Ревность ослепляет и заставляет видеть только то, что тебе самому удобнее.
- Можете садиться, - Михаил подбородком указывает невидимому на кресло Гавриила.
Он наверняка считает, что таким образом указывает брату на то, в какое положение он сам себя поставил своим сумасбродным возвышением никому не нужного офицера.
- Прошу прощения, - Мефодаил смотрит на Михаила так, как на главнокомандующего смотреть нельзя. – Я позволю себе отклонить ваше предложение. Я не могу сидеть, когда принц стоит.
Люцифер тут же вскакивает с собственного кресла, наверняка ругая себя последними словами за то, что не додумался до этого первым. За ним встает Уриил, толкая локтем задумавшегося Рафаила. Тот поднимается следом. Самаил, крякнув, поднимается тоже. Михаил обводит братьев тяжелым взглядом.
- Склоки внутри семьи нужны нам меньше всего, - заявляет Гавриил, приближаясь к главнокомандующему и становясь позади него. – Если тебе так хочется, чтобы я стоял, то мое место здесь, за твоей спиной.
Он кладет руки на широкие плечи брата, Михаил мягко пожимает узкую ладонь, и мир в семье восстанавливается. Самаил с облегчением плюхается в кресло. Остальные следуют его примеру. Мефодаил остается стоять, но Самаил видит, как ему хочется сесть в это кресло напротив главнокомандующего. Сесть, закинуть ногу на ногу и взглянуть ему прямо в глаза. О, эту натуру Самаил знает хорошо. Мастер иллюзий всегда разглядит эмоции за масками.
Михаил говорит долго и сухо. Каждому достается задание, выполнимое, но требующее серьезных усилий. Уриил должен окружить королевство стеной огня, через которую никто не смог бы пройти. Рафаил должен увеличить число целительных озер. Люцифер должен взять на себя обучение младшего брата, чтобы уменьшить риск травматизма последнего в бою. Самаилу кажется, что это очень плохая идея. Сам он получает самое ответственное и важное задание. На протяжении месяца он должен творить иллюзии, не покладая рук. Каждый город Терры должен ежедневно подвергаться атаке королевства. Таким образом, ожидая атаки каждый день, они, в конце концов, потеряют бдительность, и не смогут отреагировать должным образом, когда они нападут на самом деле. Михаил в это время увидит их сильные и слабые места. Через месяц регулярная армия будет поделена между братьями, после чего Гавриил должен будет предоставить карту, на которой отметит места, которые должны остаться нетронутыми, чтобы сократить риск открытия новых «окон» в Бездну. Мефодаил не получает никакого задания, потому что Михаил не хочет обращаться к нему напрямую. Его приказ получен через Гавриила. Чтобы младший мог предоставить карту к концу месяца, невидимые должны исследовать Терру вдоль и поперек, под водой и в небесах, везде. И при этом постараться не умереть, потому что демиурги, обозленные постоянными «атаками», будут рады любой возможности поквитаться.
Когда Михаил дает знак, что все могут расходиться по своим делам, Самаил встает первым. Вразвалочку он выходит из дома, потягиваясь и во все горло заявляя, что жизнь кажется ему еще прекраснее после того, как он может отправиться, наконец, восвояси. Завернув за угол дома, он скрывает себя от любого взгляда и останавливается напротив окна, за которым видно часть комнаты, в которой он только что был. Первый невидимый генерал перед уходом отдает Михаилу честь. Его не в чем упрекнуть, визуально он все делает правильно, но Самаил не может относиться к нему хорошо. Впрочем, он ни к кому не может так относиться. Последним выходит Люцифер и заворачивает ровно за тот же угол. Не видя Самаила, он останавливается рядом с ним и не очень умело пригибается, чтобы его черноволосую макушку не было видно из дома. Самаил оглядывается, надеясь, что остальные братья более благоразумны. Так и есть, больше шпионить не захотел никто. Имитируя порыв ветра, Самаил приоткрывает форточку, чтобы слышать, о чем младший говорит с главнокомандующим.
- Это смешно просто! – звонкий голос младшего вырывается из форточки, дрожа от смеха. – Тебе самому-то не стыдно?
Михаил бубнит что-то в ответ, но слов разобрать невозможно. Люцифер осторожно высовывается, стараясь услышать и увидеть побольше. Его руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но из-за его спины Самаилу ничего не видно, и остается только гадать, что послужило тому причиной.
- Что ты сказал?
Гавриил выходит на середину комнаты, его хорошо видно, но Люцифер все равно вытягивается чуть ли не в струну. Младший стоит, растерянно крутя брошь на плаще, щеки его пылают как закат над Террой, большие глаза широко раскрыты, пушистые ресницы подрагивают от напряжения.
- Что ты сказал? – повторяет он. – Ты серьезно? Ты серьезно это говоришь?
Михаил, наконец, выходит из-за стола и становится напротив младшего. Он выше него на две головы, и Гавриил запрокидывает голову, чтобы видеть его лицо. Это выглядит почему-то очень трогательно и волнующе, Самаил прикладывает руку к груди, и понимает, что она дрожит. Люцифер дрожит весь. Иллюзионист никогда раньше не видел принцессы. Он слышал рассказы о ней, восхищенные перешептывания солдат и сплетни демиургов, но никогда не видел своими глазами. И вот теперь, наконец, получил возможность. С его точки обзора нельзя было сказать, красива она или нет. Маленькая хрупкая женщина, каких тысячи на Терре, с такими же, как у брата, иссиня-черными волосами, волнами спадающими на спину. С тонкими кистями и красивыми пальцами, с длинной шеей и маленькими ушами. Она стоит вполоборота, видно ее пухлые щеки и мягкий изгиб дрожащих губ. Видно, как умоляюще смотрит она на главнокомандующего, и как срывается с ресниц первая соленая капля. Михаил проводит по ее щеке тыльной стороной ладони, смахивая слезу, и она поворачивает голову, словно не желая прерывать прикосновения.
- Мне не нужны, - говорит Михаил тихо, но его слышно поразительно хорошо. – Не нужны подношения Идзанами, которые она предлагает в качестве залога мира. Не нужны красавицы Асгарда и ворожеи Ирия. Ты не понимаешь?
- Не говори этого, - шепчет Люцифер.
- Почему? Если бы мы могли заключить брачный союз с кем-нибудь из них, Терра была бы нашей без войны. Отец бы принял это, он верит тебе больше всех. Он никогда не позволит мне сделать этого, но ты можешь. Ты можешь остановить войну.
- Я не хочу, - Михаил берет принцессу за руку и подносит ее к губам. – Я не хочу никого из них. Мне нужна ты. Я хочу, чтобы ты всегда стояла за моей спиной. Я хочу сделать так, чтобы тебя никогда не коснулся никто, кроме меня. Чтобы ты никогда не плакала.
- Тогда останови войну! – Бриэль упрямо поджимает губы, и выглядит в этот момент очаровательно. – Останови ее, и я…
- Нет, - Михаил обрывает ее твердо и властно. – Не остановлю. Отец отдал мне приказ. Я не могу и не хочу не подчиниться ему, это подрывает все устои нашего общества, нашей семьи и нашего королевства. Ты хочешь быть королевой?
- Я…
- Ты хочешь?
- Хочу.
- Тогда будь ей уже сейчас. Умей принимать тяжелые решения, а не только поощрять недостойных.
- Меф достоин…
- Ты поэтому отказываешь мне?
- Отказываю в чем?! Я первый раз слышу о твоих чувствах! Все, что я слышала до этого – необоснованные претензии и придирки, и как я должна была понять…
- Все это время ты была моим братом, - Михаил пожимает плечами. – Мудрость отца была сокрыта от меня и от многих других, и я счастлив, что был первым, кто увидел тебя. Я завоюю Терру. И подарю ее тебе. Я обещаю, что не стану убивать тех, кто решит сдаться нам. Твоя дорогая Идзанами не пострадает. Тогда ты станешь моей?
- Я и так… уже…
- Скажи-ка, звезда моя, не желаешь ли ты выпить? – спрашивает Самаил, разворачивая Люцифера лицом к себе аккурат в тот момент, когда Михаил наклоняется к принцессе слишком близко, чтобы просто поддерживать разговор. – Я знаю один замечательный кабак в Асгарде.
- Что ты здесь делаешь? – Люцифер шипит, вырываясь, но хватка Самаила сильна. – Я не желаю пить с тобой, тем более в Асгарде!
- О, тебе стоит взглянуть на тамошних девок, если ты не сделал этого до сих пор. У них поистине потрясающие формы. И, заметь, все они прекрасно владеют топором. Впрочем, об этом тебе, как раз, говорить не следовало… Пойдем, пойдем, звезда моя. Здесь нам делать нечего.
Много позже, напиваясь в компании ничего не подозревающих демиургов, Самаил пришел к выводу, что не было никакой отцовской мудрости. Был отцовский расчет и жестокость. Никак иначе это назвать было нельзя. Все они – всего лишь орудие для достижения его цели. Как только Михаил принесет ему Терру, голова полетит с его плеч. За что? Да хотя бы за то, что он делает сейчас, если принцесса еще не продемонстрировала ему свои новоприобретенные в тренировочном зале навыки. Или за то, что он допустил Мефа в совет. Впрочем, голова последнего полетит еще раньше, в этом Самаил не сомневался. Как только роль братьев будет сыграна, все они будут аннигилированы. Их полезность будет исчерпана. Яхве завоевывал Терру для себя и только для себя, но младшего Самаил жалел больше всех. Его голова не расстанется со всем остальным телом, если только он не наложит на себя руки. Потому что ему придется остаться, чтобы честно исполнять свою роль до самого конца. До конца Яхве. Под конец жизни творца он станет ему отцом, и забудет о том, кем был все это время. Возможно, его личность с течением времени изменится окончательно. Возможно, его брат перестанет существовать очень скоро. Возможно, уже завтра какой-нибудь хитрый процесс, запущенный Яхве еще при его создании, превратит брата в другое существо. И Самаил пил, потому что не хотел, чтобы наступало завтра. Михаил нравился ему, из всех братьев для принцессы он предпочел бы именно его. У Люцифера не было ничего, кроме самомнения, которое он нес, как знамя, с высоко поднятой головой. Его требовалось восхвалять, а это требует изобретательности и усилий. Рафаил не проявлял интереса к созданию собственной семьи, и вряд ли когда-нибудь проявит. Уриил вырос свободолюбивым, и любил только просторы Терры и ее леса, в которых можно было затеряться, скача по деревьям. Сам он любил разнообразие и богинь, готовых на все, если наколдовать себе лицо посимпатичнее. Нет, ради принцессы он не смог бы расстаться с десятками прелестниц и пьяными ночами то тут, то там. Михаил нравился ему, потому что казался созданным для принцессы. Но она не была создана для него. Она была создана для Яхве, только для Яхве, исключительно для него. Утро принесло Самаилу озарение. Он растолкал брата, чтобы сообщить ему свою мысль, и мысль эта нашла в нем отражение, это было видно по тому, как вспыхнули его глаза. Если они не хотят, чтобы Яхве убил их всех, получив Терру, и превратил жизнь младшего в вечные страдания, нужно было убить Яхве раньше. Пусть творец умрет героически, пусть падет на поле боя, защищая кого-нибудь, пусть ему на голову упадет взвод невидимых – не важно. Важно, что он должен умереть раньше, чем полетят их головы.