[свиток двадцать первый]

[[Золотце Колчака]]

Небесное Королевство строилось вопреки войне. Цитадель, возведенная первой, ширилась ввысь и вглубь, появлялись новые комнаты и новые открытые площадки, своды которых удерживали статуи предков короля. Демиурги не могли добраться до королевства без лунной дороги, и принцесса должна была удерживать Черную Башню от ее открытия. Недоступность королевства позволяла ему развиваться, и оно пользовалось каждой минутой отведенного ему времени, меняясь и продолжая удивлять своих жителей. Центральный вход цитадели начинался широкой лестницей с высокими ступенями, переливавшимися на солнце, словно речная вода. Поднявшись, любой житель королевства увидел бы искусно вырезанные двери, на каждой створке которых была изображена большая звезда в окружении маленьких лилий. Царствование утомляло Яхве, и в каждой мелочи, в каждом маленьком украшении проступали его намерения относительно своих сыновей, в руки которых он собирался передать власть сразу после окончательной победы. За исполинскими дверями начинался лабиринт светлых коридоров, в которых не знаешь, куда смотреть, ибо повсюду неизбежно видишь одну лишь красоту. Яркие мозаики на потолке, гобелены на стенах, статуи в тупиках, кажущиеся живыми. Этажи цитадели соединялись между собой преимущественно винтовыми лестницами, однако встречались и привычные особам, не принадлежащим к королевской семье, сложенные из гранита и мрамора. По винтовым лестницам сыновья творца могли запросто попасть не в коридор этажом выше, а прямо в комнату одного из братьев, посему такие лестницы тщательно охранялись, чтобы исключить возможность неловких моментов и «случайных» встреч. Среди солдат регулярной армии ходила легенда о том, что будто бы такие лестницы пронизывают цитадель насквозь ровно посередине, соединяя мастерскую Яхве с самым глубоким подземельем, под которым начинается Терра, и что будто бы комнаты сыновей расположены таким образом, чтобы покои младшего принца находились в доступности каждого из братьев, по какой бы лестнице они ни пошли. Конечно, в подобных слухах была доля правды, однако покои младшего принца не были доступны каждому. Правда заключалась в том, что соединялись они лишь с покоями творца этажом выше и покоями Михаила этажом ниже, при этом лестница в покоях Михаила находилась уже с другой стороны, и попасть по ней можно было в покои Рафаила, расположенные немного южнее, а не перпендикулярно. Таким образом, легенда о пронизывающих лестницах не была правдивой, но реальность оказывалась интереснее любых слухов. Лестницы охватывали абсолютно всю территорию цитадели, и королевская семья могла вообще не пользоваться коридорами, если бы все ее члены знали, где лестницы расположены, и какая куда ведет.
Смотровые площадки цитадели заслуживали отдельных толков и пересудов. Каждая из них украшалась тремя статуями, причем ни одна площадка не была украшена подобно другой. Никто не знал, кто создал статуи на них, Яхве или какой-нибудь мастеровой из простых жителей, но правда заключалась в том, что статуи были выполнены настолько искусно, что казалось, будто они дышат, и находиться на площадках подолгу не мог никто, кроме творца. Собственно, только на них его и можно было встретить, поскольку по коридорам он не передвигался, исключая те случаи, когда желал прогуляться с кем-нибудь из сыновей, а тронным залом не пользовался с момента его создания. Массивный трон с высокой спинкой стоял на внушительном возвышении, у дверей зала постоянно дежурили стражи, но никто не входил в этот зал, и никто не выходил из него. Впрочем, иногда оттуда вроде бы доносились какие-то звуки, но застать кого-нибудь, кто мог бы их издавать, не удавалось. Никто не знал, для чего были созданы площадки, но число их поражало воображение. Благодаря им, по коридорам цитадели постоянно гулял ветер, и невозможно было понять, природное ли это явление, или же крепость наводнена невидимыми.
Сама цитадель была сотворена из камня, аналога которому на тверди не было. Близкой к цитадели по материалу была Белая Башня Ирия, накапливающая за день солнечный свет и сияющая в ночной темноте. Цитадель Небесного Королевства сияла всегда, и стены ее всегда были теплыми, даже порой горячими. Не было видно ни одного скола, ни одного шва, словно цитадель являлась единым массивом, единым организмом, величественным и прекрасным. Возможно, так оно и было на самом деле. Во всяком случае, душа у нее определенно имелась, ведь в подвалах ее до сих пор не умер ни один раненый солдат. Свет ее распространялся на все королевство, и в лучах этой утонченной крепости, представлявшей собой истинную вершину архитектурного гения Яхве, распускались цветы, которых никогда не росло на Терре, росли деревья, взятые с Терры еще семенами и приспособленные для жизни в атмосфере, плескались озера, серебрились пляжи. Королевство изобиловало тенистыми парками и аллеями. На площадях журчали фонтаны с великолепными скульптурными композициями. Беседки и скамьи из белого дерева никогда не знали недостатка в гостях: жизнь в королевстве била ключом, и не останавливалась ни на одно мгновение. Оно никогда не бывало пустым. Даже во время самых яростных атак фонтаны извергали ввысь потоки небесной воды, листва деревьев нежно шептала, а цветы источали одурманивающий, томный аромат. И сновали по дорожкам жители королевства, с легкостью меняющие мечи на поэзию, столь утонченную, что казалось, будто они никогда не знали ничего иного.
В одной из таких беседок, склонив на резной столик гудящую от дубовой настойки голову, сидел Михаил. Неподалеку журчал фонтан, скульптурная композиция которого изображала то ли его деда, то ли младшего брата, склонившегося над чьим-то бездыханным телом и льющего над ним слезы. Поверхность воды белела от лилий, возникавших, казалось, совершенно самостоятельно абсолютно где угодно. Запах их ничуть не способствовал улучшению самочувствия архистратига, но лишь здесь он чувствовал себя свободным и достаточно одиноким, чтобы позволить себе положить голову на стол, опустив руки и касаясь кончиками пальцев холодного мрамора пола беседки. Скосив глаза в сторону скульптуры, он пришел к выводу, что это все же его младший брат. Те же буйные волосы, находящиеся в беспорядке, тот же изгиб бровей, те же губы и те же руки с красивыми тонкими пальцами, затерявшимися в волосах мертвого тела. Михаил нахмурился, гадая, кого скульптор желал изобразить бездыханным, и над кем, по его мнению, Гавриил мог рыдать. На ум не приходило ничего путного, впрочем, это не было для него удивительно. В этот момент времени он вряд ли мог быть способен на размышления, и вряд ли мог к чему-то прийти в них. С трудом поднявшись, Михаил заставил себя подойти к фонтану и склонился над ним, разглядывая неизвестного. При первом же внимательном взгляде его личность установилась, отчего брови Михаила поползли вверх. Гавриил рыдал над собственным отцом. Архистратиг медленно отступил от фонтана, потирая лоб. Кому могло прийти в голову создать такое и поставить в самом центре королевства? Если отцу, то откуда такое мрачное пророчество собственной судьбы, отчего он так уверен в том, что непременно так и будет? Говорить с ним об этом не хотелось. Строго говоря, с отцом не хотелось говорить ни о чем. После изгнания Бриэль он заперся в мастерской, не реагируя ни на что, и, конечно, бдительно следя за ней с помощью невидимых. Сыновьям он не рассказывал ничего, и никто не знал, что с ней, и жива ли она еще. Сердце говорило Михаилу, что жива, но уверенным в этом он быть не мог. И поэтому прорывался к Черной Башне, истощая королевства Терры, сравнивая их с землей, зная, что с наскоку взять Башню не выйдет. Пока держался даже Олимп. Новоиспеченный невидимый генерал с докладом задерживался, от этого Михаил злился. Образ принцессы преследовал его во снах, образ скорбный и едва живой. От этого Михаил пил. Словно в ответ на его мысли, гравий на дорожке скрипнул, являя его взору Мефодаила.
- Прошу простить, - генерал поклонился, храня набившее оскомину невозмутимое выражение лица. – Я вынужден был задержаться.
И он поведал ему о битве с воеводой Ирия, в результате которой лишился обеих рук и потратил несколько дней на восстановление. Таким образом, взятие Олимпа отложилось снова, и Михаил вышел из себя окончательно.
- Неважно у тебя с руками, как я погляжу, - обманчиво добродушно заметил он. – Нравится тебе, что ли?
- Прошу заметить, что в данном случае я лишился их добровольно, - к удовольствию Михаила, генерал явно разозлился.
- Ну я и говорю – нравится. Добровольно лишился рук, добровольно подарил врагу жизнь. Ты сказал, что мог убить его, так почему не убил?
На какое-то время Мефодаил лишился дара речи. Он стоял, пораженный, возмущенный, оскорбленный до глубины души, и губы его дрожали, потому что он не мог найти слов для ответа.
- Если в следующий раз, - спокойно проговорил Михаил, опускаясь на скамью беседки и жестом приглашая генерала присоединиться. – Ты принесешь мне такие же вести, я запрещу Рафаилу лечить тебя. Подаришь врагу жизнь – лишишься своей. Ты хорошо меня понимаешь?
- Я…
- Ты хорошо меня понимаешь? – архистратиг обхватил невидимого за плечи и привлек к себе, с улыбкой глядя в побледневшее лицо. – Да или нет?
- Да.
- Отлично. Мне нужно, чтобы ты всегда хорошо понимал, что я тебе говорю. Поэтому теперь я всегда буду тебя спрашивать. Ответив мне утвердительно, ты не имеешь права поступить иначе, чем я тебе приказал. Невидимые подчиняются тебе, факт, но ты по-прежнему принадлежишь мне, и твоей жизнью распоряжаюсь я. До тех пор, пока ты не приносишь пользы, мне будет казаться, что я не испытываю в тебе потребности. Это ясно?
- Да.
- Хорошо. Продолжим. Ты потерял взвод, но добрался до противника. Он стоял прямо перед тобой, и его смерть решила бы наши будущие проблемы, если он так силен, как ты говоришь. Но ты ушел, оставив его торжествовать победу и подарив ему несколько дней для оценки твоих действий и твоих возможностей. Я приказывал тебе сделать это?
- Я…
- Я приказывал тебе сделать это? – Михаил коснулся лбом холодного лба генерала и взглянул ему в глаза.
- Нет.
- Ты не выполнил приказ и посмел явиться, утверждая, что проявил себя с лучшей стороны.
- Нет!
- Нет? – пальцы архистратига сомкнулись на шее генерала у основания.
- Да, - сдавленно ответил Мефодаил, глядя на Михаила так, как на главнокомандующего смотреть нельзя, с яростью, достойной лучшего применения.
- Раз так, я назначаю тебе наказание. Ты пойдешь на главную площадь и скажешь всем, что просрал Олимп. Скажешь им, что целый взвод бесценных разведчиков погиб зря. Скажешь, что ты стоял лицом к лицу с тем, кто это сделал, и решил, что он достоин жизни, а они нет.
- Мой господин…
- Ты пойдешь и сделаешь это. И, если ты вернешься, я продолжу разговор с тобой. Тебе хорошо понятно, что я тебе только что сказал?
- Хорошо, - Мефодаил освободился от руки архистратига, но не отпустил ее, сжав собственными пальцами до боли и неприятно улыбнувшись. – Но, если они убьют меня, ты никогда не узнаешь, что происходит с твоим драгоценным братом. Никакая весточка к нему не прилетит. И не прилетит от него. Ты хорошо понимаешь, что я тебе только что сказал?
- А вот за это, - Михаил медленно поднялся, увлекая генерала за собой. – Я лично тебя поблагодарю.
Улыбка не успела сойти с лица Мефодаила, и кулак архистратига впечатался в нее. Губы генерала лопнули, как спелые вишни, он безотчетно взметнул руки к лицу, но новый удар сломал и их. Михаил бил его легко, играючи, так, как бил бы, наверное, тонкую яблоню, чтобы добраться до плодов. Отвесив ему почти дружеский подзатыльник, архистратиг с удовольствием проследил за тем, как потерявший равновесие невидимый встречается с колонной беседки и оседает на пол, оставляя на белом мраморе черный кровавый след. Дождавшись, пока он сползет на пол полностью, Михаил поддел его носком сапога и подбросил в воздух, придав направление второй ногой. Невидимый генерал с глухим шлепком опустился точно на статую бездыханного Яхве, но не издал ни звука, потому что потерял сознание еще до того, как отправиться в полет. Эта скульптурная композиция понравилась Михаилу намного больше. Прохладная вода, льющаяся из глаз его каменного младшего брата, смыла кровь с лица Мефодаила, и она смешалась с водой фонтана, сделав ее темной и грязной. Несколько капель осели на лилиях, и теперь сверкали на солнце, словно драгоценные камни.
Мысли Михаила вернулись к брату и принцессе. Он не разделял их в своем сознании. Возможно, потому, что недостаточно знал обоих, но сам он считал принцессу неотъемлемой частью самого Гавриила и радовался, что она, наконец, нашла выход. Смутная тревога терзала его, поскольку сам он, как ни пытался, не мог добиться того же результата. Он полагал, что брату будет легче справиться с новой ипостасью, если кто-нибудь поступит так же, как он. Опираясь на его слова относительно дуальности каждого из них, Михаил перестраивал свое тело, как мог, но добился лишь незначительных изменений в росте и внешнем виде. Так же дела обстояли у остальных братьев. Ближе всего к принцессе оказались эксперименты Рафаила, однако выглядели они призрачно и искусственно, принцесса же была живой и полностью материальной. Возможно, это должно было раскрыться со временем, возможно – причина крылась в самом Гаврииле. Было в нем что-то, чего не было у остальных. Поэтому так трясся над ним Яхве, поэтому к нему безотчетно тянулись все, кто его знал. И последнее обстоятельство неизменно повергало Михаила в ярость. Он любил брата всю свою жизнь, с того самого момента, как впервые увидел, и не собирался допускать, чтобы кто-нибудь вмешался, навсегда разделив их, как вмешивались братья, отец и теперь Мефодаил, возомнивший о себе невесть что. Демиургов Михаил в расчет не брал, Гавриил со временем должен был понять, что его отношения с Идзанами обречены на гибель, и это станет для него бесценным опытом, поэтому мешать им Михаил не собирался. Однако притязания Мефодаила злили его, как и надежды Люцифера, которому Михаил на месте отца ни за что не доверил бы трон. Появление принцессы облегчило признание, которое архистратиг тщательно готовил тысячи лет и повторял каждый день словно заклинание. Но хотел ли он, чтобы она осталась навсегда? Нет, не хотел бы, ни в коем случае. Ее появление – результат влияния демиургов, для которых дуальная система воспроизводства была естественной. Если бы они росли в других условиях, если бы они родились на Родине, все было бы иначе. Возможно, принцесса никогда не появилась бы, и тогда…
Мефодаил застонал, привлекая к себе внимание Михаила, и тот досадливо поморщился от неприятного звука.
- Ты возьмешь Олимп, - сказал он, накидывая плащ и поворачиваясь, чтобы уйти. – Я не собираюсь удовлетворять желаний воеводы. Если он выбьет тебя с этой горы… Тогда, возможно, я встречусь с ним. Но лучше бы тебе не допустить этого, генерал.
- … ит.
- Что?
- Она не допустит, - прохрипел Мефодаил, смеясь разбитыми губами. – Чтобы ты убил меня, Михаил. Она вырвет тебе глаза, если со мной что-то случится. И плюнет в глазницы.
- О, - архистратиг вернулся к генералу, все еще лежащему на статуе Яхве. – Но ведь ты можешь пасть в бою, как думаешь?
И от души добавил ему окованным железом сапогом по животу, с удовольствием наблюдая за тем, как невидимый корчится, задыхаясь от подступившей тошноты. Смутная тревога снова посетила его, но Михаил не смог понять, чем она вызвана. Архистратиг покинул тенистый парк, оставив генерала отплевываться и сквернословить, и убеждал себя в том, что поступил правильно, и, следовательно, должен чувствовать удовлетворение. Но чувствовался только страх. Ничем не мог он объяснить для самого себя твердость, с которой Мефодаил ему противоречил. Михаил боялся не его, конечно же. Он боялся того, что невидимый мог скрывать. И того, с какой уверенностью он говорил о том, как отреагирует принцесса на любое несчастье с ним. С тяжелым сердцем ступил архистратиг на ступени цитадели, и мрачное чрево ее поглотило его.