[свиток одиннадцатый]

[[Золотце Колчака]]

- Да уж… - Локи пнул какую-то головешку, отправив ее точно в щиколотку побратима. – Живописно, ничего не скажешь.
Один хранил молчание. Пока. Зацелованное всеми возможными ветрами, суровое лицо его темнело от гнева с каждой минутой все сильнее. Он стоял, опираясь на старое копье, сумрачно обозревая то, что осталось от города, в который начинали возвращаться жители. Возвращаться и рыдать у сожженных домов, мертвых кур, заклевал бы их дракон, и прочих радостей войны. Буря должна была разразиться с минуты на минуту, но Локи, против обыкновения, не стал запираться в своих покоях, делая вид, что его, вроде бы, и нет вовсе. То, что случилось с городом, было общей бедой, и разбираться с этим предстояло общими силами.
- Итак, - обманчиво спокойно протянул Один, не поворачивая головы. – Что ты думаешь обо всем этом?
- Сказал уже, - поморщился рыжий демиург. – Живописно. Но дешево и убого.
- Поясни.
- Скажи мне, славный Один, неужели вот это все тебя пугает? И, если да, то что именно?
- Не пугает. Злит. Меня чрезвычайно злит, Локи, вот это все, как ты изволил выразиться. Меня злит то, что младший принц был у тебя в руках, но, вместо того, чтобы использовать его как козырь, ты отпустил его, надеясь, что он подарит тебе Асгард. Ну как, братец? Подарил? Сделал он тебя королем Асгарда? – Один неожиданно рассмеялся, и смех этот неприятно резанул слух, словно воронье карканье. – Ты его отпустил. Но, видимо, твоя несдержанность проявилась на его теле настолько сильно, что его братья совершенно справедливо решили прийти к нам, и спросить у нас, какого дракона трахнутого у нас здесь делается. Пришли, и, видишь ли, не нашли тебя в городе. Конечно, они разозлились. И решили оставить тебе записку. Мол, повезло тебе, Локи, что ты слинял. Потому как, если б не слинял, то твою тушку мы прибили бы к воротам города, чтобы Одину отрадно было любоваться ею каждое сучье утро. Клянусь тебе, кобылий потрох…

читать дальше!

- Не надо, - резко осадил побратима Локи. – Не надо клясться. Ты уже поклялся однажды, когда смешал свою кровь с моей, и все, что произошло после этого, на твоей совести тоже.
- Сглупил я тогда, - огрызнулся Один. – До сих пор жалею.
Демиурги замолчали. Ветер приносил запах миндаля с гор, немного скрашивая картину общей разрухи. Один стоял, глядя куда-то далеко, туда, куда взгляд Локи не проникал, никогда не мог проникнуть. Куда-то за грань, в бездну, где обычно находились ответы на все вопросы. По его суровому, угрюмому лицу было ясно, что в этот раз с ответами вышла накладка. Локи не чувствовал вины за собой, потому что знал, что никому другому не удалось бы даже взглянуть на принца, не то, что поймать его. А уж за то, как он впоследствии распорядился своей добычей, винить его никак нельзя, потому что, во-первых, принцу был оказан поистине царский прием (большую часть пути до Черной Башни Локи пронес его на закорках), во-вторых, любой бы на его месте попытался выторговать что-то лично для себя, и, в-третьих, помимо принца Локи разжился важной информацией и наладил путь в Небесное Королевство, а это, при отсутствии так называемого козыря, было как нельзя кстати. Он едва открыл рот, чтобы напомнить об этом, как Один поднял ладонь, призывая демиурга к молчанию. Постояв еще немного, правитель Асгарда тяжело вздохнул и взглянул, наконец, на побратима. Взгляд его был тверд и тяжел.
- Твоя задача состоит в том, чтобы узнать, что происходит у небожителей. Я хочу знать все. Я хочу знать, чем занят их король. Я хочу знать численность их армии. Я хочу знать, что они планируют делать дальше, почему не довершают начатого. И еще ты узнаешь, каким путем младший принц приходил сюда. Я хочу знать, достаточно ли широка эта дорога. Потом ты, конечно, будешь наказан, - тон Одина неожиданно смягчился, став едва ли ни извиняющимся. – Сам понимаешь, им нужен кто-то, кто ответит за их страдания.
- И это, конечно, непременно должен быть я, - Локи невесело усмехнулся и потрепал побратима по плечу. – Я постараюсь устроить самое увлекательное представление на этот раз, братец. Постарайся не разочаровать меня.
Черты лица рыжего демиурга начали изменяться, едва Один озвучил последний приказ. К концу диалога они изменились совершенно, и теперь перед правителем Асгарда стоял небожитель, лицо которого кривила издевательская усмешка. Этому лицу она не шла совершенно.
- Надеюсь, ты выбрал правильную крылатую тварь, - сварливо проговорил Один. – Будет неприятно, если тебя вычислят.
- Не вычислят, - все еще развязно ответил Локи чужими губами, сопроводив свои слова игривым подмигиванием. – На этот раз я выбрал офицера разведки. Ну, бывай.
Демиург исчез, щелкнув пальцами перед носом Одина, и некоторое время еще звенел его веселый смех, диссонирующий с картиной разрушенного города.

Анубис брел вдоль Нила, поджидая солнце. Предрассветный холод нравился ему больше, чем дневной зной, и потому он всегда старался встать до восхода, чтобы успеть прогуляться вдоль реки, успеть надышаться ее сонным запахом. К тому же, недавно он стал замечать присутствие новых запахов, и хотел добраться до их источника. Чаще всего запах был один, был он очень сложным, трудно было вычленить из него составляющие, разложить их по полкам разума, чтобы понять, из чего состоит тот, кто приносит этот запах. Но иногда попадался и второй запах, вплетаясь в первый так, что казалось, будто запах один. Любой другой не заметил бы разницы, но Анубис замечал. Слабый цветочный аромат в общем безумии северного ветра с привкусом нездешних трав вспыхивал в его памяти каждый раз, как демиург приближался к реке. Острые шакальи уши шевельнулись, розовый язык мелькнул меж острых зубов. Анубис почуял и взял след. Теперь он старался двигаться бесшумно. Опустившись на четвереньки, пригибаясь к земле, он медленно двигался к источнику запаха, интенсивность которого увеличивалась, щекоча его чувствительный нос. Пахнуло влагой Нила, повеяло верхними ветрами небес, вспыхнул, ослепляя, сладкий аромат лилий. Анубис мотнул головой, задыхаясь, упал на колени, растерянный, сбитый с толку. На какое-то время нос его потерял чувствительность, и он напряг слух, ловя малейшее движение. Легкий всплеск со стороны реки заставил его подобраться и ринуться к источнику звука, не беспокоясь более о скрытности. Темный силуэт на фоне светлеющих небес. Словно женщина наклонилась, чтобы набрать воды. Длинные темные волосы ниспадают волнами, скрывая лицо. Тонкие кисти рук. Из-под странного нездешнего наряда виднеются беззащитные щиколотки. Анубис вытянулся в струну и прыгнул, вылетев из кустов как стрела, лязгнув зубами над ухом жертвы, подминая ее под себя. Грудь обдало теплым дыханием. Демиург замер, ожидая сопротивления, но жертва лежала неподвижно, раскинув руки.
- Что ты делаешь здесь в такой час? – хрипло поинтересовался Анубис, не успевший восстановить дыхание после броска.
- Я жду, когда появится Ра, и принесет солнце на своей голове, - донесся приглушенный голос.
Демиург поднялся на руках и с интересом взглянул на добычу. Добыча воспользовалась относительной свободой, смущенно закрыв руками лицо.
- Я не стану тебя есть, - уточнил Анубис на всякий случай. – Мы не едим детей неба.
- Как ты узнал? – добыча отняла ладони от лица, на котором явственно читалось неподдельное изумление.
- Ты пахнешь небом, - терпеливо пояснил демиург. – Не так, как мы. Ни от кого из нас так не пахнет. Даже от Ра, хоть он и утверждает, что бывал там. Ты не женщина.
- Нет, - добыча улыбнулась.
- И не мужчина.
- Нет.
- Почему?
- Ты очень любопытен. Не кажется ли тебе, что разговор лучше было бы продолжить в более удобном положении? Ты компрометируешь меня перед моими братьями.
- Они смотрят?
- Нет, - добыча рассмеялась. – А ты понимаешь шутки?
- Иногда, - Анубис пошевелил ушами, размышляя. – Ра скоро появится, но нельзя, чтобы он тебя видел. Пойдем.
Демиург поднялся, увлекая небожителя за собой. Прикосновение нежной кожи было ему приятно. Ни у кого из его родных такой кожи не было. Иссеченная песком, она была груба и тверда, как и они сами. Даже руки Исиды были грубыми. Остановившись в тех же кустах, из которых он недавно выпрыгнул, Анубис молча опустился на землю, ожидая, пока небожитель последует его примеру, и украдкой изучая его, склоняя голову то на один, то на другой бок. Теперь он казался более женщиной, чем мужчиной, но запах, исходящий от него, не был ни женским, ни мужским. Искусно сотканная иллюзия плоти, но не сама плоть. К ней можно было прикоснуться, и она была бы так же мягка, как настоящая, возможно, даже мягче. Но эта плоть не могла умереть, не могла стать плодородной почвой для взращивания потомства, не могла познать тяжесть бремени, и предшествующее тому наслаждение. Она была такой же замысловатой одеждой, как те, что скрывали ее от взглядов. Анубис ткнулся носом в живот небожителя, и тот рассмеялся, без страха положив ладонь на его голову точно между ушами.
- Не пытайся понять меня, - попросил он. – У тебя выйдет не больше, чем у твоих братьев.
- Никто из них не слышит твоего запаха, - пояснил демиург. – А я слышу.
- И что же он говорит тебе?
- Многое. Я знаю тебя так, как не знает никто из них. Мне жаль тебя. И жаль себя. Мы никогда не поймем друг друга. Горести и радости у нас разные.
Небожитель не ответил. Анубис почувствовал, как дрогнула легкая рука между его ушами, но и только. Солнце медленно поднималось из-за горизонта. Ладья Вечности, как все называли ее, медленно выплывала на место, видное молчаливым зрителям. Отсюда действительно казалось, будто Ра несет солнечный диск на собственной голове, но это впечатление проходило так же быстро, как солнце поднималось над берегами Нила. Ладья медленно проплыла мимо, оставив после себя едва различимый скрип уключин и сварливое бормотание Сета, сидевшего на носу. Рассвет настал, и забрал с собой недомолвки и тени предрассветной тишины. Анубис подумал, что совершенно не хочет видеть небожителя теперь, когда солнце освещает его, потому что непременно что-то изменится, если он увидит его четко. Если он увидит его глазами, а не носом.
- Здесь проплыли твои горести, не так ли? – нарушил молчание небожитель.
- Откуда знаешь?
- Я тоже слышу кое-что, получше запаха.
- Что?
- Я слышу твою душу.
Анубис повернулся к собеседнику и безотчетно облизнулся. Весь он вызывал в демиурге небывалый диссонанс. Нос твердил ему, что плоть, в которую он облек себя, иллюзорна. Глаз видел тонкую шею и ложбинку между грудей, видел полные губы и подведенные глаза, цвет которых казался глубже из-за тени ресниц.
- Я смутила тебя, - небожитель улыбнулся красивыми женскими губами. – Прости. Я всего лишь стараюсь понять вас. Попытаться быть… такой же.
- Ты не сможешь, - демиург мотнул головой. – А отец накажет меня, если узнает, что я говорил с тобой.
- Тебе нужно подумать и осмыслить, - женщина покачала головой. – Я понимаю. Ты не будешь против, если я приду сюда снова?
- Прячься, - посоветовал Анубис. – Другие не понимают, какой ты. Они могут сделать тебе больно. И ты запомнишь только боль, и навсегда перехочешь быть таким, как мы.
- Я бы хотела, чтобы ты тоже приходил. Мне понравилось говорить с тобой. Ты кажешься мне не таким, как твои братья.
- А какими тебе кажутся мои братья? – заинтересовался демиург.
- Они врут, - неожиданно грустно ответила женщина. – Они убивают друг друга. Из-за глупых, плохих чувств. Вы и без нас находитесь в состоянии бесконечной войны, но воспринимаете это как нечто совершенно нормальное. Вы ничего не приносите Терре. Вы только используете ее. Подумай над этим, пожалуйста. Анубис…
Она подняла голову, и демиург внезапно осознал, что все звуки куда-то исчезли. Остался только ее запах, дурманящий, тяжелый аромат цветов, которые он видел лишь однажды, в саду Черной Башни. Теперь он думал, что Кащей высадил их, чтобы спрятать от него запах этой женщины. И понимал его.
- Я подумаю, - пообещал он. – Если тебе так хочется.
- Я хочу спасти как можно больше демиургов, - сказала она, и Анубис сразу ей поверил. – Я говорю, с кем удастся, и предлагаю одно и то же. Оставьте свой дом, примите наш. Живите в нашем доме, пока идет война, а потом селитесь на прежних местах, как наши братья. Ведь мы предлагали это в самом начале, но ваши хозяева решили все за вас. Я говорю хозяева, потому что даже наш король не позволяет себе принимать решения, не посоветовавшись с нами. Я не хочу войны, но, раз ее не избежать, хочу успеть спасти хотя бы кого-нибудь. Пожалуйста, Анубис, - руки женщины прошлись ласкающим движением по предплечьям демиурга. – Будь благоразумен.
- Я вырос здесь. Здесь мой дом.
- Твоя мать выбросила тебя! Выбросила! – женщина вскочила и принялась ходить вокруг ошалевшего демиурга. – Своего ребенка! Единственное ваше счастье, единственный ваш смысл, она выбросила, только лишь потому, что не перед тем раздвинула ноги! Чем, скажи мне, чем думала она?! Ею руководила одна лишь похоть, и я могу ее понять, потому что Сет выглядит ужасно… Но, задери вас дракон, разве так можно!? Вы только и делаете, что уничтожаете друг друга, уничтожаете жизнь! Мы же хотим подарить ее! Спасти Терру! Неужели ты не видишь, - женщина наклонилась, и глаза ее заполнили все. – Неужели ты не видишь, как прекрасен мир, в котором ты живешь?
- Ты любишь наш дом? – Анубис слышал свой голос словно со стороны, весь он был собран в центре груди, слушал, как громко бьется его сердце.
- Я безумно люблю его. И безумно люблю вас. Тебя. В этом моя погибель.
- Почему? Почему ты меня любишь?
- Ты славный, - женщина улыбнулась и провела ладонью по шакальей морде. – Умнее всех остальных. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне однажды. Но, умоляю тебя, успей сделать это до того, как ваши короли начнут войну. Они не простят моему отцу…
Анубис молча ткнулся носом в ее ладони. Она долго гладила его между ушами. До самого заката они больше не проронили ни слова. С последним лучом солнца она ушла, но запах ее остался, и демиург берег его, как самую дорогую свою драгоценность, пока северный ветер не набросился на воды Нила, сбив запахом илистого дна счастье Анубиса.

Идзанами сидела, поджав под себя ноги, водя кистью по темной воде. Ее брат и муж Идзанаги располагался неподалеку. Он полулежал на меховой подстилке, внимательно следя за ее движениями, изредка отправляя в рот кусочки фруктов. Между супругами только что состоялся важный разговор, и никто из них еще не решил для себя, что из этого вышло. Молчание нарушил супруг.
- То, что ты делаешь, печалит меня, - сказал он. – Это трудно, должно быть.
- Для женщины нет ничего проще, - мелодично откликнулась супруга. – Это убережет нас от войны, которая неминуемо наступит.
Идзанаги промолчал, осмысливая ее ответ. Идзанами выводила узоры на воде, пряча лицо, бледное и мокрое от слез. Супруг явился неожиданно, в тот момент, когда она, полуодетая, расчесывала волосы, чтобы уложить их к визиту принца. Все ее предприятие оказалось под угрозой, и она извела себя, пытаясь придумать, как доставить принцу предупреждение о том, муж вернулся с совета. Мысль о том, чтобы написать на воде, пришла неожиданно. Идзанами даже подумала сначала, что сошла с ума, но вскоре поняла, что кто-то вложил эту мысль в ее голову. Окончательно она уверилась в этом, когда на водной глади проступил ответ. «Расскажи ему», - говорила вода. Идзанами не могла не повиноваться. Значило ли это, что визиты принца закончатся, что больше никогда не увидит она его лица, такого красивого, такого странного? Что больше никогда не прикоснется она к его волосам, и руки его больше никогда не обнимут ее за плечи? Идзанами плакала и врала, и голос ее не смел дрогнуть, потому что она спасала не только самое себя, она спасала свою любовь, на которую прежде считала себя не способной.
- Ты любишь его? Скажи мне. Любишь?
Идзанаги приподнялся на локте, требовательно глядя на прямую спину своей жены. Никогда он не видел ее такой, никогда он не слышал такого спокойного ее голоса. Во всем этом было что-то странное, и в том, что она затеяла упражняться в каллиграфии на волнах, тоже было что-то необъяснимо глупое, и потому пугающее. Никогда его супруга не вела себя так, и не должна была вести. «Расскажи ему», - потребовала вода снова, и Идзанами закрыла свободной рукой рот, чтобы не издать горестного вскрика. Значит, говорила она себе, все действительно кончено. Как и любой мужчина, принц отступил при одной только опасности быть обнаруженным. Но, едва она раскрыла рот, чтобы признаться во всем, водная гладь покрылась рябью. «Расскажи ему об узнике Бездны, глупая Идзанами», - говорила новая надпись. – «Расскажи принцу обо всем. Посейдон». Женщина уронила кисть и едва удержалась от того, чтобы покрыть водную гладь поцелуями. Ничего еще не было кончено, все еще только начиналось, все еще могло быть спасено! И, когда ее супруг повторил свой вопрос, Идзанами легко и весело ответила:
- Конечно, нет, мой дорогой супруг. Что за глупости?
И он, почему-то, сразу ей поверил.

Михаил стоял , погруженный в воду по пояс. Босые ступни его увязали в мягком дне, маленькие рачки кусали его ноги, медузы облепляли тело. Он чувствовал, как становится частью моря, как оно все, вместе со всеми его жителями, льнет к нему, затягивает его, и потому абсолютно не удивился, обнаружив себя погруженным под воду совершенно.
- Как тебе нравится мой дом? – проговорило море знакомым, низким голосом. – Хочешь ли ты остаться здесь?
- Мне будет здесь слишком одиноко, - честно ответил Михаил. – Вся моя семья останется в другом месте.
- Ты только что ответил на вопрос, который изволил задать мне в нашу прошлую встречу.
- Следует ли мне понимать это так, что ты отказываешься? – Михаил не дал своему голосу дрогнуть, но окружавшие его воды внезапно показались ему темными и враждебными.
- Тебе следует помнить об этом, небожитель, - лицо Посейдона возникло прямо перед ним столь внезапно, что архистратиг невольно отпрянул. – Тебе следует всегда об этом помнить. Я продемонстрировал свою лояльность только что, но ты еще не знаешь об этом, и, может статься, не узнаешь никогда. Если однажды ты захочешь знать, почему я принял твое предложение, то вспомни то, что я скажу тебе сейчас, ибо я больше никогда этого не повторю. Из всей моей семьи нашелся лишь один желающий обойтись без войны. Это я. В твоей семье многие носят подобные мысли. Это убедило меня. Правда, тот факт, что ты сам отказываешься это замечать, несколько портит дело.
Михаил рассмеялся, поднимаемый огромными ладонями над поверхностью. Солнце в этой части Терры клонилось к закату, и его последние лучи не могли дать достаточного тепла. Архистратиг дрожал, промокший до нитки, побледневшее от холода лицо его выглядело слишком юным. Посейдон задумался над тем, сколько ему лет. Главнокомандующий войсками Небесного Королевства выглядел юнцом, которому олимпийцы не доверили бы настоящего оружия. Однако Яхве поручил ему командование, дал ему оружие и возложил на его плечи ответственность за своих братьев, за их жизни и за их смерти. У всех небожителей были лица безусых юнцов, и на каждом из них уже алели капли крови. Понимал ли Михаил, через что ему предстоит пройти? И, если да, то не искал ли он поддержки у Посейдона потому, что знал, что может не выдержать?
Долгие, серьезные разговоры велись в эту ночь глубоко в море. Счастливо вздыхала спящая Идзанами, прядал ушами Анубис, ожидающий рассвета. Черная Башня упиралась шпилем в небеса. Кащей стоял у огромного окна, одинокий, покинутый всеми. Игла, что он дал Исиде, все еще оставалась у нее, и надо было сниматься с места, идти к ней, униженно просить вернуть то, что всегда принадлежало ему. С демиургами так бывало всегда. Добившись от него вмешательства, они снова забыли о его существовании, как и о необходимости быть благодарными. Забыл о его существовании и принц, от которого не приходило ни одного известия с тех пор, как Асгард был атакован. Возможно, Гавриил предполагал, что Кащей осудит его, и предполагал совершенно зря, потому что Бессмертный отличался от демиургов хотя бы тем, что имел способность сопоставлять и размышлять, что позволило ему прийти к выводу, что в атаке на Асгард вины Гавриила не было никакой. Попросту потому, что она не была ему выгодна. Личные мотивы принца оставались для Кащея загадкой, и в его лояльность он ни капельки не верил. Поэтому, распалив себя мыслями о собственной брошенности и незначительности, Кащей раскрыл окно и взмахнул руками, творя прямо из воздуха лунную дорогу, по которой принц всегда приходил к нему. Он прождал у окна до рассвета, но дорога осталась пуста. Ни шелеста, ни вздоха не донеслось со стороны Королевства. Возможно, в эту ночь принц отсутствовал. Возможно, в эту ночь он безмятежно спал. Возможно, томился в подземельях цитадели за то, что не подчинился отцу. Возможно было все. С каждой секундой нового дня лицо Бессмертного становилось все темнее, взгляд его становился все жестче. Поэтому он не раздумывал ни минуты, когда Локи явился к нему в обличии невидимого офицера и заявил, что ему нужна лунная дорога. Рыжий демиург успел зацепиться за последние мгновения ее существования. Ноги его коснулись тверди небесной аккурат в тот миг, как дорога растаяла, отрезав демиурга от Черной Башни. Приняв самый беспечный вид и насвистывая, Локи отправился прямиком в цитадель. Неприкрытая скорбь на лице Бессмертного подсказывала ему, что он легко найдет то, что ищет.