[на этом первая глава окончена]

Download Die Toten Hosen Unsterblich for free from pleer.com

Поставив машину в гараж, Ингвар посидел еще какое-то время за рулем, потирая переносицу и ощущая легкое головокружение от отсутствия сна. Он осознавал всю опасность вождения в подобном состоянии, но уверял себя, что справится. Теперь, когда серое небо посветлело, и в Гамбург пришло утро, все казалось намного проще, чем ночью. Солнце придавало ему сил. Выбравшись из машины, он тщательно проверил гараж, сравнив местоположение предметов в данный момент времени с тем, как он оставил их перед отъездом. На первый взгляд ничего не изменилось, но он не мог быть уверен в этом. О том, что с его женой что-то случилось он не подозревал до того момента, как поднялся в их спальню на втором этаже. Закрыв гараж, Ингвар медленно вошел в дом, тяжело оперся на тумбу для обуви и закрыл за собой дверь. Затем прислонился к двери спиной и сполз по ней, чувствуя, что больше не может стоять. Дом встретил его тишиной и запахом сырого дерева. Фишер закрыл глаза и заставил себя сосредоточиться на звуках. На кухне из плохо закрытого крана капала вода. Ингвар не мог вспомнить, проверял ли он его перед тем, как уехать, и кран начал беспокоить его. В остальном все было спокойно. Не было шагов, не было скрипа двери, не было даже звука ветра, ворвавшегося в открытое окно. Дом был абсолютно пуст, и оставался бы таковым для любого нормального человека. Но Фишер не считал себя нормальным, и потому не мог считать дом пустым до тех пор, пока не разберется с Шафаком. С усилием он встал, поморщился от очередного приступа головокружения и направился в гостиную, где проводил большую часть своего времени, опираясь на аккуратно расставленные предметы, чтобы не упасть. Он предчувствовал такое развитие событий, и заранее подготовил то, что поможет ему пройти эти несколько метров до дивана. Еще вчера ему не требовались ни тумбочки, ни стулья, ни пуфики. Еще вчера он мог подняться на второй этаж. Ингвар тяжело опустил себя на разобранный диван, снял ботинки и закинул ноги на журнальный столик. До смерти хотелось закрыть глаза, запрокинуть голову и заснуть прямо так, но он не мог позволить себе этого. Сначала следовало зафиксировать документально изменения, которые с ним произошли. Выудив ноутбук из-под пледа, он водрузил его на колени, поднял крышку, дождался пробуждения системы и открыл текстовый документ, в котором вел подробный дневник с того момента, как силы начали покидать его, а образные тучи над ним – сгущаться. Это произошло не вчера, не неделю назад. Даже не в прошлом году. Этому уже много лет, но только теперь ему хватило ума додуматься до причины. Возможно, слишком поздно.

Читать дальше?

Фишер потерял Шафака из виду около восемнадцати лет назад. Ничто не предвещало этого, сам Кан не говорил ничего относительно своего будущего исчезновения. Так же строил фантастические планы, так же весело улыбался, так же уплетал за обе щеки пироги, которые пекла госпожа Фишер, мать Ингвара. Это был их выпускной год. И это был последний год, который они провели вместе. Шафак нравился родителям Ингвара. Он обладал удивительной способностью нравиться всем, и порой это раздражало. Не настолько, чтобы они ссорились, но достаточно, чтобы Фишер порой вспоминал его со злобой. Впервые это произошло, когда Магда, с которой Ингвар встречался с девятого класса, стала упоминать их общего друга слишком часто. Фишер был слишком молод, чтобы заметить изменения, которые произошли в ней. И слишком доверчив, чтобы обратить внимание на изменения, которые произошли с его другом. С человеком, который немало ночей провел в его доме, рассказывая страшные истории и мечтая об общем будущем.
Ингвар достал телефон и принялся крутить его в руке, раздумывая, кому бы позвонить. Умница Лина была уволена из-за необходимости принять на работу Ларса, и теперь он вряд ли мог рассчитывать на то, что она примчится к нему только за тем, чтобы сварить ему кофе, в котором он нуждался больше, чем в ней. Телефонная книга хранила сотни контактов, но ни один из них не мог помочь в его ситуации. Требовалось встать и дойти до кухни. Фишер видел ее со своего места. Еще вчера он преодолел бы это расстояние в несколько секунд, но сегодня каждый шаг давался с невообразимым трудом. Ингвар сделал глубокий вдох, снял ноутбук с колен и убрал ноги со столика. С сомнением и злостью посмотрел на собственные ступни, пошевелил пальцами. Поднялся, постоял немного, справляясь с головокружением и подступившей тошнотой. Тропа до кухни не была проложена, и он мог рассчитывать лишь на самого себя. Опереться по пути было не на что. Зажав телефон в кулаке, он медленно двинулся к двери, шатаясь и ругаясь сквозь зубы. Сработал дверной звонок. От неожиданности Ингвар выронил телефон и едва не упал, но быстро взял себя в руки и медленно побрел в противоположную сторону, отвлекая себя картинами тысячи казней, которые он обрушит на человека, вставшего между ним и чашкой кофе. С замками пришлось повозиться, пальцы отказывались повиноваться. Когда дверь медленно двинулась прочь от него, Ингвар понял, что падает, что сознание его угасает, и что за дверью может оказаться кто угодно. Он успел подумать о том, какой глупой может оказаться его смерть, но руки, которые подхватили его, оказались руками Ганса, и Фишер выдохнул с облегчением, прежде чем заснуть.
Когда он проснулся, солнце клонилось к закату. Внизу шумела вода, звенела посуда. Слышались какие-то голоса, скорее всего, работал телевизор. Ингвар осторожно сел на просторной постели и осторожно прикоснулся к голове. Признаков головокружения не наблюдалось, но приятная истома после сна еще не ушла, и вставать не хотелось.
- Ты действительно веришь во все это? – Ганс замер в проеме двери с подносом. – В то, что понаписал там в своем дневнике?
- Ты копался в моем ноутбуке, - Фишер откинулся на подушки и закрыл лицо ладонями. – Ты, гребаный бык , рылся в моих вещах.
- Послушай, - Ганс поставил поднос на тумбочку и присел на край кровати. – Я беспокоюсь за тебя.
- Ты беспокоишься за меня потому, что у меня на тебя кое-что есть, Штайнер, - прорычал Фишер, не отнимая ладоней от лица. – Если бы я согласился уничтожить все эти занятные фото и видео, я не увидел бы тебя больше никогда.
- Ты знаешь, что это не так. Ты странный человек, Инго. Ты веришь хоть во что-нибудь хорошее в людях?
- Только в женщинах, - Фишер вздохнул и опустил руки, заставив себя улыбнуться. – Но ты вряд ли поймешь меня в этом вопросе.
- Хочешь, чтобы я ушел?
- Нет. Останься. Мне нужно поесть. Потом я приму душ, и ты должен быть рядом, потому что я могу снова упасть. После этого ты поможешь мне спуститься.
- Будешь работать?
Фишер мотнул головой и потянулся за чашкой. К своему удивлению, он обнаружил, что вполне способен держать ее сам. Вероятно, сон все-таки вернул ему силы, хоть и не в полном объеме. Или все дело было в том, что он не был один. Ганс принес ему вполне сносный кофе с коньяком, три сосиски, явно купленные в каком-то дешевом магазине, и целую гору картофеля фри. Пока Фишер запихивал в себя нехитрый ужин, казавшийся после сна пищей богов, Ганс рассматривал комнату, изредка бросая взгляд на Ингвара, словно желая убедиться в том, что он не растворился в закате.
- Ты пишешь, что буквально исчезаешь, - протянул Ганс, забирая пустую тарелку и подавая Ингвару салфетки. – Как по мне, так все осталось, как прежде.
- Мне сложно объяснить это так, чтобы ты понял, - мягко произнес Фишер, откидываясь на подушки и закидывая руки за голову. – Можешь называть это упадком сил.
- Дело не в том, что я могу, а чего нет. Дело в том, что ты чувствуешь. Поверь, я хочу помочь тебе, я из кожи вон лезу, но не знаю…
- Просто делай то, о чем я тебя прошу. Не больше и не меньше, ладно?
- Если бы я не пришел к тебе сегодня…
- На рассвете?
- Мне показалось, что ты неважно себя чувствуешь.
- Ты оказался прав, но мне не хотелось бы, чтобы ты снова раздевал меня и укладывал в постель. Я не хочу, чтобы ты рылся в моих вещах и расхаживал по моему дому, пока я сплю.
- Я понимаю.
- Нет, не понимаешь.
Фишер сбросил одеяло и встал. Головокружения не было. Он покосился на Ганса, надеясь, что его взгляд не окажется слишком удивленным или хоть сколько-нибудь благодарным за это. Штайнер не смотрел на него. Фишер медленно пересек комнату, достал чистое белье из комода, но надевать не стал: ему еще предстояло принять душ, а Гансу необходимо было осознать последствия своих поступков.
- Послушай, Штайнер, - Фишер добавил в голос столько металла, сколько смог. – Ты, видимо, не очень хорошо понимаешь свое положение. Я проясню ситуацию специально для тебя. Ты представляешь собой то, что я ненавижу. Ты мало того, что бык, так еще и педик. Мерзкий, ничтожный, вонючий педик. Я срать хотел на твою личную жизнь и на то, чем ты там занимаешься. И все, в общем-то, срать на это хотели. Но я могу сделать так, что весь город будет говорить о тебе. А потом тебя посадят. И я не могу гарантировать тебе безопасности в тюрьме, хотя тебе, несомненно, понравится.
- Я знаю, - неожиданно спокойно ответил Ганс. – Ты уже говорил это.
- Говорю еще раз, потому что сейчас мне очень хочется отказаться от твоих услуг и найти кого-нибудь другого.
- Но ты не можешь, Инго, - Штайнер поднялся и сложил руки на груди. – Несколько часов назад ты и ходить-то не мог. И ты сам себя до этого довел. Сам довел себя до того, что мерзкий, ничтожный педик – единственный, на кого ты можешь рассчитывать. Не уволил бы Лину – был бы с ней, и она, а не я, повела бы тебя в ванную. Но ты сам сделал свой выбор, а значит, здесь и сейчас нет никакого смысла в том, чтобы угрожать мне. Пойдем.
Фишер выругался вполголоса и двинулся вслед за Гансом, отмечая про себя, что идти легко. Тьма временно отступила. Скорее всего, она просто изучала нового противника или выжидала. Солнце зайдет через два-три часа, и тогда ему лучше быть подальше от дома. Ингвар ускорил шаг и буквально влетел в ванную, приказав Гансу оставаться снаружи и ждать, пока он выйдет. Оказавшись в одиночестве, Фишер открыл воду и оперся на раковину, глядя на свое отражение в большом зеркале над ней. Круги под глазами исчезли, на щеках здоровый румянец. Глаза блестят, но не болезненно, всего лишь от злости.
- Эй! – Ганс ударил в дверь кулаком с другой стороны. – Мы не бросаемся на каждого мужика без штанов, в курсе ты? Сраный гомофоб.
Фишер рассмеялся и встал под душ, позволив тугим струям теплой воды смыть остатки усталости с его тела.
На покупку этого дома ушли все сбережения его родителей. С того времени мало что изменилось. Люди по-прежнему мечтали жить на берегу озера, но мало кому удавалось позволить себе сделать это. Иногда Фишеру казалось, что его окружают отели и толстосумы, которые наведываются в них, чтобы цеплять там девушек. Иногда он считал, что его дом – лучшее место на земле. Три этажа, два гаража, просторная лужайка. Было даже место для того, чтобы построить небольшой причал для лодок, если бы он решил обзавестись ими, но Фишер предпочел не делать этого. Вместо причала он собственноручно возвел мостки, с которых иногда наблюдал за тем, что творится на другом берегу. Он мечтал, что его дети будут играть на них, болтая ногами в воде. Большой дом для большой семьи. Он жил в нем с родителями, пока они не оставили его, уйдя в иной, более радостный и спокойный мир. С ними происходило то же, что происходило теперь с ним: силы покидали их, но никто не обращал на это внимания, списывая все на возраст. Так опустел первый этаж. Затем погибла его Марта, его золотоволосое сокровище. Она обладала удивительной способностью возвращать его к жизни одним поцелуем. Одного прикосновения ее нежной руки было достаточно, чтобы зарядиться энергией на целый день, и еще на половину ночи, которую они проводили в любви. Фишер был почти уверен, что тьма убила ее за это, чтобы добраться до него. Так опустел второй этаж. «Между землей и небом», как они его называли. Третий этаж предназначался для их детей. Они уже оборудовали детскую, хотя Марте еще не удалось забеременеть. Вряд ли Фишер когда-нибудь поднимется туда. Он пробовал в день похорон, но едва смог добраться до лестницы. Словно что-то выбило из него дух. Он еще долго стоял потом, восстанавливая равновесие. Несмотря на все эти несчастья, с самим домом все было в порядке. Ингвар верил в это. Дом новый, под ним никто не похоронен, земля копана-перекопана тысячу раз. Нет, дело было не в доме. Дело было в Шафаке. И он обязан найти его до того, как не сможет встать однажды.
- Останемся здесь или прогуляемся? – послышался приглушенный голос Ганса.
- Ты дашь мне прийти в себя, мерзость?
- Я хочу знать, вызывать ли такси.
- Вызывай, - согласился Фишер после недолгих раздумий и прикидок. – Отвези меня в какой-нибудь бар, я хочу напиться.
- Уверен, что хочешь напиваться в моей компании? – ядовито поинтересовался Штайнер.
- Вы же не бросаетесь на каждого мужика без штанов.
Глядя на дом, темнеющий в вечерних сумерках, Фишер не удержался и показал дому средний палец. Достал телефон, добавил в заметки: «Чем больше людей – тем меньше вероятность падения». Надолго ли? Он не знал. Но чувствовал себя в безопасности, слушая на удивление приятную песню, игравшую в такси, и ощущая мизинцем мизинец Ганса, глядевшего в окно на проплывающие мимо дома и призывно мигающие вывески.

Hier geht's uns gut, denn wir sind auf der Flucht,
Здесь нам хорошо, потому что мы сбежали,
Bis die Sonne uns am Morgen wieder zurückholt.
Пока Солнце утром нас снова не вернет обратно .

- Поедем на Рипербан, - Фишер хлопнул таксиста по плечу и улыбнулся. – До рассвета – самое то.
Таксист меланхолично кивнул. Дом окончательно исчез из вида.

Примечания: я не уверен, но пишут, что "бык" - это название полицейского в народе. Цитируется песня, выставленная перед отрывком.

---

[ну и для погружения - артов]

Download Rammstein Sehnsucht for free from pleer.com

Как же без несравненного автора со слэшными иллюстрациями.

---

[новый тег - новые сложности]

Да, я ввел тег Sehnsucht. Да, здесь будет не только Летопись, учитывая обстоятельства. Просто чтобы было. Просто чтобы работал мозг. Ага, в два-то часа ночи.

«… Я люблю свой язык за его многогранность. В одном слове подчас бывают зашифрованы чувства, для описания которых потребовалось бы несколько страниц. Утром в дождливый день первое слово, приходящее на ум – тоска . Но это же слово означает страсть. Говоря о словообразовании, я считаю показательным тот факт, что именно это любимое мной слово появилось на свет несколько сотен лет назад, в ту эпоху, когда человек еще желал искать и находить новые определения своему состоянию и своей душе. Это слово – прекрасный пример лиричности и чувственности нашего языка. Мы редко задумываемся над его значением, над тем, что хотели сказать наши предки, складывая его из обрывков мыслей и чувств. Тоска – это страстное желание достижения цели, которой нет. Это состояние, когда ты желаешь всего сразу и ничего одновременно. Это стремительный порыв, это жажда самого желания, это сама жизнь, весь человек в одном-единственном слове. Примечательно, что самое точное определение этому слову было дано иностранцем. «Тоска – это желание ночной бабочки долететь до звезды» . Разве этим предложением не описывается вся наша жизнь? И разве не сложено это уже в единственном слове?..»

Из эссе Ларса Нойвилля, 9 класс

Читать дальше?

Мать Ларса умерла в его выпускной год. Шел дождь, как и всегда в этом городе. Она ехала на встречу с клиентом и не справилась с управлением на мокрой дороге. Так ему сказали. Он помнил, как капало с простыни, которой накрыли ее тело. Помнил запах, исходящий от нее. Марию Нойманн, прокурора и мать его лучшего друга, едва не вывернуло, когда простыню сняли. Она вцепилась в его плечо, превращая жест поддержки в молитву о помощи. Ларс смотрел на мать, почти не ощущая давления пальцев прокурора. Его мать, Магдалина Нойвилль, была чистой и белой. Ее волосы, мокрые и потемневшие, растекались по прозекторскому столу и были похожи на водоросли. Лицо ее было таким же, как и при жизни: спокойным и ласковым. Узкие плечи, выступающие ключицы, трогательные подробности ее вечно юного тела. Ларс гордился своей матерью, она умела держать себя в форме, и недостатка в поклонниках не испытывала никогда. Слова долетали до него словно через плотную ткань или воду. Он едва разбирал подробности произошедшего, но из того, что он видел, следовало, что его мать разрезало пополам, и теперь ее внутренности, покинувшие тело, заставляли его чувствовать болезненную пустоту внутри, словно это не она, а он сам лежал сейчас на столе под светом ламп. Госпожа Нойманн вывела его в коридор, как только он подтвердил, что это действительно его мать. Так начался его выпускной год.
В это же время случилось еще одно событие: господин Ингвар Фишер, главный редактор одного из печатных изданий Гамбурга, обнаружил свою жену мертвой. Случилось это, по странному стечению обстоятельств, ночью, когда тело Магдалины Нойвилль было извлечено из искореженного автомобиля. У господина Фишера было железное алиби на эту ночь. Он, как и несчастная Магда, ехал на встречу, но злой рок миновал его, и он добрался до пункта назначения в целости. Вероятно, ангел смерти оказался излишне избирательным, и забрал двух молодых и привлекательных женщин, обойдя чуть более взрослого и чуть менее привлекательного мужчину стороной. Таким образом, Магдалина выезжала из города, в то время как господин Фишер возвращался в него, и можно было бы заподозрить его в причастности к ее смерти, если бы впоследствии не было доказано, что виной всему был турок, управлявший транспортным средством в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения.
Господин Фишер и Ларс, еще не осознавший наступившего одиночества, встретились в морге. Юноша выходил из прозекторской. Мужчина входил. Госпожа Нойманн остановилась, чтобы выслушать его историю, и Ларс вынужден был остановиться тоже. Пустота, возникшая в нем при взгляде на мать, ширилась, грозя заполнить собой все его тело, и без давления извне он не мог сделать и шага. Слова входили в его сознание, не задерживаясь там надолго, а ведь их следовало слышать, и следовало запоминать. Возможно, многого удалось бы избежать, прислушайся он тогда к разговору двух взрослых людей, но разве мы способны мыслить глобально, когда весь наш мир сужается до пульсирующей болью точки? В частности, мир Ларса в этот момент сжался до стола, на котором лежала его мать, и до образа пустой квартиры, в которой ее голос никогда больше не зазвучит. Господин Фишер вошел в чистую комнату. Ларс двинулся следом за госпожой Нойманн.
Она привезла его к себе, выразив мысль, что ему не хотелось бы, наверное, оставаться одному. Но ему хотелось, и он был благодарен Лотару, с которым дружил с детского сада, что тот не стал ни о чем его спрашивать и молча постелил в гостиной. Ночь он провел в надежде, что все это окажется сном, следя остекленевшим взглядом за каплями дождя, ползущими по стеклу. Он не мог быть уверен в том, что заснул спустя какое-то время, потому что, если это и было так, то снился ему все тот же дождь и все те же мысли. Если он спал, то первые лучи солнца разбудили его, и он понял, что дождь давно прекратился, и даже капли на стекле исчезли. Если же он бодрствовал, то рассвет выдернул его из состояния отсутствия, и он впустил себя в мир, и впустил мир в себя, и разрыдался впервые в жизни. Поднявшись и завернувшись в одеяло (его знобило от слез и тяжелой ночи), он подошел к окну и вытер лицо рукавом пижамы. Нойманны жили на третьем этаже, с которого не очень-то разглядишь озеро, но в это утро оно блестело так ярко, что видно было даже дома за ним. Большие и просторные. Ларс когда-то хотел жить в таком доме, но вскоре большие пространства стали пугать его, и он удовлетворился небольшой квартиркой, в которой жил с матерью. Господин Фишер жил в таком доме. Ларс подумал, как ему должно быть пусто сейчас, после всего. Несколько этажей идеальной и пугающей пустоты, гулкость шагов, эхо собственных мыслей и пустые зеркала повсюду. Ларс подумал, что было бы правильно навестить его. Возможно, на эту мысль его толкнуло чувство сопричастности, какое бывает у каждого, кто, так или иначе, разделяет чужую потерю. Возможно, дело было в том, что Ларс по натуре своей был очень сострадательным человеком. Впрочем, причина его порыва не столь важна, сколь важен сам порыв, и то, что он был осуществлен. Не в тот же день, и даже не в ту же неделю, но порой время не имеет значения. Потому что для тех, кто внезапно остается совершенно один, оно просто перестает идти.

О своем намерении Ларс вспомнил за неделю до выпускного. Они с Лотаром остались, чтобы заполнить анкеты на профориентацию, о которых совершенно забыли. Ло решил пойти по стопам матери и стать юристом, так что его анкета заполнилась молниеносно, и теперь он сидел на подоконнике, болтая ногами, и всячески пытался помочь другу с определением собственной судьбы.
- Тебе всегда хорошо удавались эссе и рефераты, - вспомнил он. – Может, попробуешь себя в качестве писателя?
- Это не профессия, - простонал Ларс, укладывая голову на сложенные руки. – Госпожа Бергман меня живьем сожрет, если я напишу что-то в этом роде.
- Тогда напиши то же, что и я. Твоя мама была успешным адвокатом, я думаю, никто не удивится, если ты…
- И где она сейчас, Ло? – огрызнулся Ларс. – Извини, я не хочу и не буду этим заниматься. Это акт мазохизма какой-то.
- Тогда я не знаю, что тебе посоветовать, - Лотар пожал плечами и отвернулся, демонстрируя смертельную обиду.
Ларс открыл, было, рот, чтобы извиниться за вспышку гнева, но что-то заставило его промолчать. Какой-то звук. Он встал, знаком остановив рвущийся из друга вопрос, прислушался. По коридору кто-то шел. Это мог быть кто-то из учителей, это могла быть и сама госпожа Бергман, но отчего-то Ларс решил, что это не так. Комнату наполнил запах формальдегида, к горлу подступила тошнота, в ушах зашумело, и он упал бы в обморок, если бы оглушительный для него в этот момент звук открывающейся двери не вырвал его из этого состояния. Запах формальдегида сменился резким запахом дорогого одеколона, ударив по смущенному обонянию, встряхнув и заставив выпрямиться.
- Мальчики, - осуждающий голос госпожи Бергман. – Так и знала, что вы все еще здесь! Вы закончили?
- Ларс еще не придумал, как хочет угробить свою жизнь, - весело отозвался Лотар. – А я уже избрал свой скорбный путь.
- Ох, когда же ты отучишься зубоскалить, - директор поморщилась. – Это вряд ли пригодится тебе в будущем. Бери анкету и идем со мной, я проверю, тот ли скорбный путь ты избрал. Ларс, возможно, кое-кто поможет тебе определиться. Господин Фишер хочет поговорить с тобой, он заинтересовался твоими достижениями. Обрати на это внимание.
- Хорошо, госпожа Бергман, - Ларс ответил автоматически, с удивлением отметив, что слышит свой голос как бы со стороны.
Директор вышла, пропустив Лотара вперед, и закрыла за собой дверь, отрезав путь школьным запахам и звукам. Класс наполнился тишиной, нарушаемой лишь тиканьем часов и дыханием двух людей, не знающих, с чего начать разговор.
- Пожалуйста, сядь, - голос Фишера неожиданно успокоил, словно Ларс окунулся в ванну с душистой пеной. – Разговор не будет долгим, но я чувствую себя не очень уютно в такой атмосфере. Его бы не было вовсе, если бы Магда была жива.
Ларс послушно опустился на стул и окинул мужчину взглядом. Он знал его и знал о нем, его имя всегда было на слуху, но после той ночи он никогда не видел его так близко. Фишер был богат. Не так, чтобы слишком, но достаточно, чтобы ему завидовали. И чтобы о нем писали. Впрочем, ни в одном из изданий, не говорилось о том, как он выглядит. Как акула в морской пучине. Да, именно так. Естественно и устрашающе. Даже в том случае, если смотришь передачу по телевизору, а не проплываешь мимо. Но Ларс проплывал, и ему казалось, что он плывет прямо в раскрытую пасть. Фишер сам по себе не вызывал страха. Если отбросить его личность, о которой ходили самые невероятные слухи, и отбросить ощущения, которые он вызывал, оставался вдовец тридцати семи лет от роду, находящийся в отличной физической форме. Лицо его было простым и даже в чем-то отталкивающим, но в то же время почему-то притягивало. Возможно, именно из-за своих недостатков, на которые хотелось смотреть снова и снова, как хочется смотреть на все необычное. Глаза его были посажены слишком глубоко, из-за чего казалось, что он всегда смотрит на тебя слишком пристально. Господин Фишер являлся счастливым обладателем так называемого «тяжелого взгляда», который хорошо служил ему все эти годы, помогая произвести нужное впечатление на нужных людей. Он был брюнетом с темно-карими глазами, когда-то сломанным, но от этого еще более красивым носом, тонкими губами, бледной кожей и хорошей фигурой. Он не был высок и не был низок, шея его была чуть длиннее, чем нужно, как и пальцы, что наталкивало на мысль, что он знаком с фортепиано, но все это не имело никакого значения, потому что единственное, что стоило внимания – его голос. Не слишком низкий и не слишком высокий, тот голос, который мы порой слышим в своей голове, когда читаем или думаем. Самый опасный тембр голоса, потому что все его слова, все его приказы мы воспринимаем как свои собственные, и, если наша воля слаба, мы можем лишь соглашаться с ним. И Ларс кивнул в подтверждение его слов, потому что знал и сам, что, если бы мать была жива, жизнь его была бы совершенно другой, и ему не приходилось бы благодарить богатых людей за внимание к своему горю, и не приходилось бы принимать от них помощь, потому что он сам не способен добиться чего-либо в этой жизни. Потому что он ничего не хочет.
- Я понимаю, что сейчас тебя мало волнует собственное будущее, - Фишер продолжил его собственные мысли, словно прочитал их на лице юноши. – Поэтому я хотел бы предложить тебе помощь на первое время. Кто знает, возможно, ты захочешь остаться, раскроешь себя в этом деле. Если нет, то, по крайней мере, займешь себя на какое-то время. Тебе нужно отвлечься, Ларс, тебе нужно чем-то себя занять. То, что я тебе предлагаю – лучший вариант. Ты будешь общаться со многими людьми, их истории помогут тебе разобраться со своей собственной.
- Я думал поступить в университет для начала, - сказал Ларс просто потому, что чувствовал потребность что-то сказать, как-то прервать гипнотизирующий голос Фишера.
- Идея хороша для тех, кто точно знает, чего хочет, - мужчина улыбнулся, отчего его лицо перестало быть страшным. – Ты действительно хочешь потратить лучшее время своей жизни на изучение того, чем ты, скорее всего, не будешь заниматься? Учиться никогда не поздно, мальчик мой, но не стоит опрометчиво бросаться в первый попавшийся омут. К тому же, тебе нужны деньги. Университет – хорошая идея для тех, у кого они есть. На что ты будешь жить? Согласен, тебе положена стипендия, но будь я проклят, если мне в твоем возрасте ее хватало.
- Ну, студенческая жизнь имеет свои плюсы, - Ларс улыбнулся. – Я мог бы жить в общежитии, завести друзей…
- Которые исчезнут из твоей жизни, едва ты защитишь диплом.
- Встретить девушку…
- С профессией в рукаве встретить достойную девушку намного проще.
- Научиться полезным вещам…
- О которых тебе придется забыть, едва ты устроишься на свою первую работу. Послушай, Ларс, не хочу хвастаться, но я – лучший учитель, который может у тебя быть. Не каждому дается такой шанс.
- А кем, собственно, вы хотите меня взять?
- Честно говоря, мне нужен помощник, - Фишер сцепил пальцы в замок и прищурился. – Толковый, способный, с неограниченным свободным временем. Я работаю много и усердно, и жду того же от своих сотрудников. К сожалению, сейчас хорошие помощники – редкость. И, как правило, все они требуют непомерную заработную плату лишь за возможность вызвать их ночью. И многие из них понимают мои просьбы превратно.
Ларс рассмеялся и понял, что согласится. Желание было безотчетным, но сильным, и он не хотел противостоять ему. Фишер не сулил ему золотых гор, и не обещал оберегать от трудностей, но почему-то именно это заставило Ларса согласиться, пока только внутренне, но озвучивать согласие и не требовалось, потому что Фишер каким-то одному ему известным образом понял это и протянул ему руку, которую Ларс с удовольствием пожал.
Позже, вечером, после того, как Фишер высадил его у дома Нойманнов, Ларс рассказывал Лотару, что сам не понял, как это произошло, а Лотар кипел от зависти. Он убеждал друга в том, что другого такого шанса в его жизни никогда не будет, следовательно, он принял верное решение, но все равно ублюдок и садист, потому что в то время как Лотар будет просиживать штаны в аудиториях, Ларс будет разъезжать по городу, а то и по миру, купаясь в лучах славы. В том, что слава не заставит себя долго ждать, Лотар не сомневался. В это же самое время господин Фишер парковал свой «Мерседес» у здания, которое сложно было принять за офис редакции. Строение явно было старше него, окна его были разбиты, и весь его вид наводил на невеселые мысли. Заглушив двигатель, Ингвар посидел еще какое-то время в салоне, откинувшись на спинку сидения и приводя мысли в порядок. В одном из разбитых окон загорелся свет, что-то разбилось, раздался приглушенный смех, и Фишер недовольно поджал губы. Он вышел из машины, подбросил ключи и поймал их, постоял немного, раскачиваясь с пятки на мысок, затем поставил машину на сигнализацию и вошел в здание, пренебрегая фонариком, лежавшим в кармане его пиджака. Он хорошо ориентировался здесь, и мог бы найти нужный зал с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись об арматуру и не наступив на осколки пивных бутылок. Смех смолк, едва он вошел в нужный зал.
- Здравствуй, Ганс, - Фишер прислонился к дверному косяку и прикрыл ладонью глаза от яркого света. – Что у нас сегодня?
Коротко стриженый светловолосый парень лет двадцати в тяжелых ботинках и одежде армейской расцветки отсалютовал Ингвару и кивнул в сторону стула, к которому был привязан молодой турок, лицо которого напоминало подгнившую грушу. По залу снова пробежал неприятный смех, и пленник мелко задрожал, но не издал ни звука: видимо, ему уже объяснили, что лишние звуки здесь наказуемы. Господин Фишер снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку свободного стула. Затем медленно стянул галстук и закатал рукава белоснежной рубашки. Поинтересовался обманчиво спокойно:
- Знаешь ли ты человека по имени Шафак? Уверен, тебя уже спрашивали об этом.
- Я знаю много людей с таким именем, уважаемый, - откликнулся турок. – О котором ты меня спрашиваешь?
- Кан. Шафак Кан, это имя тебе знакомо?
- Если бы и было знакомо, стал бы я отвечать, когда меня спрашивают не учтиво? – откликнулся турок. – Нужно уметь спрашивать, если хочешь получить ответ.
- Сейчас я выйду на улицу, - Фишер кивнул в сторону окна и улыбнулся. – Мои друзья останутся здесь, с тобой. Возможно, им ты захочешь ответить.
- Возможно, - согласился пленник. – Только поймут ли они то, что я захочу сказать? Уверен, только ты сможешь понять правильно послание, которое Шафак передаст тебе через каждого из нас. Кого бы ты ни спрашивал, и как бы ты ни спрашивал, все скажут тебе одно и то же. «Для настигнутого проклятием рассвет не наступит». Вот, что Шафак велел сказать тебе.
- Я не желаю знать, что он велел передать мне. Я желаю знать, где он. Ты, видимо, не знаешь.
В момент, когда в старом здании прозвучал выстрел, Ларс и Лотар чокались горлышками пивных бутылок, отмечая приближение выпускного и начало взрослой жизни для каждого из них. Окна комнаты, в которой они сидели, были распахнуты настежь. Пахло дождем и ночной прохладой, шелест листвы ненавязчиво переплетался с тихой музыкой, доносящейся из ноутбука Ларса. Он всегда предпочитал спокойную и легкую музыку, Лотар же любил динамичную и жесткую. Так было во всем, чего ни коснись. Друзья представляли собой яркий пример притяжения противоположностей, и никогда не ссорились по-настоящему, даже когда между ними вставала девушка, что случилось лишь однажды, после чего они принесли торжественную клятву не скрывать друг от друга ничего, и, в случае какого-нибудь спора, отказываться от предмета одновременно. Как и все мальчишки в их возрасте, они не были готовы жертвовать чем-то ради друга, но считали, что легко смогут найти замену чему угодно, кроме их самих. Их дружба была парадоксом, и каждый из них был парадоксален до крайности. Этим они отличались от всех, но в остальном оставались такими же подростками, как и все. Казалось, ни один из них не сможет тосковать подлогу, поскольку юность такова, что ее энергичность и стремление вперед попросту не позволяют делать этого. Как бы глубока ни была печаль, время продолжает идти. Но не время лечило Ларса, а веселый смех его друга, его бунт против семейных традиций, саботированный им же самим. Нойвилль пил холодное пиво маленькими глотками, в то время как его друг выпивал полбутылки залпом и фантазировал об их будущем, отчаянно жестикулируя и проливая остальную половину на кожаные штаны и ковер. Он смотрел на него, классический блондин с голубыми глазами, «скучный», как называл его Лотар, на черноволосого (все знали, что Ло красится), зеленоглазого парня с множеством сережек в ушах и улыбался. Улыбался потому, что это несуразное существо в скором времени должно было стать юристом, и Ларс любил представлять его в какой-нибудь конторе в таком виде. С какими лицами люди должны уходить от него. Правда была в том, что он, конечно, завидовал другу. Потому что, с каким бы лицом от него ни уходили, его запомнят. А «скучного» Ларса – нет. Он ни для кого не станет особенным, и потому жизнь его даже теперь течет по классическому руслу. Не будет никогда приключений, которые придумывает Лотар, и от этого немного грустно, и бутылка заканчивается раньше, чем предполагалось. Ларс смотрел на мокрый асфальт, от которого отражался свет фонарей, пока Лотар нес новую порцию, и спрашивал себя, какую жизнь он хотел бы прожить. В нескольких километрах от дома Нойманнов Фишер смотрел на серое небо и курил, пока гиены запихивали бесчувственное тело турка на заднее сидение полицейской машины. Ганс стоял рядом и молчал. Фишер любил его за немногословность и надежность. Не было нужды повторять, что следует делать теперь, потому что Ганс прекрасно знал свою работу. В том, что турок будет молчать, Ингвар был уверен. В конце концов, он сохранил ему жизнь, а это должно что-то значить. Фишер не был гиеной. Если бы виновным во всем оказался немец, в машину запихивали бы немца. Такого подхода к делу было явно не достаточно, и, как бы ему не хотелось обойтись без гиен, только они могли привести его к нужному человеку. Потому что гиены чувствуют слабость лучше, чем он.
- Я могу пробить его по своим каналам, - голос Ганса вырвал Фишера из полудремы.
- Это ничего не даст, - мужчина покачал головой и затушил окурок о стену. – Если Шафак желает спрятаться, он спрячется.
- Почему ты уверен, что он до сих пор в городе? На его месте я сбежал бы на другой конец света.
- Потому что он захочет понаблюдать за тем, что со мной будет. С другого конца света это сделать не так-то просто. Поезжай, Ганс. Не будем говорить об этом сейчас, хорошо?
- Как знаешь. Позвони мне.
Рукопожатие вышло сухим и крепким. Фишер проводил машину полицейского взглядом, проследил за тем, как гиены растворяются в темноте, заложил руки за голову и снова уставился в серые небеса. Казалось, что внутри него копошится насекомое, раздирая лапками внутренности, перемалывая их жвалами, но в эту ночь, находясь в сомнительном состоянии полусна, Ингвар старался этого не замечать. Дождавшись рассвета, он сел за руль, пересчитал оставшиеся сигареты, бросил полупустую пачку на заднее сидение и медленно двинулся в сторону озера.


Примечания:

В эпиграфе (эссе) используется "тоска" именно в значении "Sehnsucht". Я посчитал глупым писать это слово на немецком, учитывая, что все остальное пишется все-таки по-русски.
Приведена цитата английского поэта Перси Биши Шелли (1792-1822г.г.) Спасибо Википедии за это, угу.

---

[нет повести печальнее на свете]

Для себя:

Шафак Кан (или Кан Шафак, у этих турков с именами-фамилиями беда просто какая-то): Рассвет и Жизнь. Прекрасное сочетание, я считаю, и, главное, отражает суть.

Самое характерное слово немецкого Романтизма, Sehnsucht можно перевести как «томление», «тоска». Это не Heimweh, то есть «ностальгия» («weh» — «горесть» и «heim» — «домой», то есть «желание возвратиться» к прошедшему, но определимому счастью); это желание, которое никогда не сможет достигнуть своей цели, так как она неведома, так как нет стремления познать ее: это «страсть, мания» («sucht») «желания» («sehnen»). Но даже сам глагол Sehnen очень часто обозначает неосуществимое стремление, потому что оно является неопределенным, — жаждать все и ничего одновременно. Sehnsucht это поиск самого желания, это желание жаждать; порыв, который чувствуется как неутолимый и который именно через это находит в себе свое удовлетворение. (с) Википедия

Прости меня, Википедия, за то, что я спиздил твои определения этого слова. Надеюсь, никто не засудит меня, если я все-таки напечатаю это однажды.

---

[прекрасного пост]

Иногда воспоминания о семье могут нахлынуть во время прочтения очередной манги. Манга, к слову, прекрасна сама по себе.


Download Rammstein Alter mann for free from pleer.com

Плюс три.

---

[продолжая тему повести]

Я так упоролся по "Тоске", что искал по интернетам турецкие проклятия. Нет, я не хотел превращать повесть в аналог подражания Стивену Кингу, но мне показалось, что это можно было бы обыграть, не нарушая сюжета, который хромает, учитывая тот факт, что первоначальный замысел я изменил, и теперь сюжет, мягко говоря, сосет. В итоге я доебался до сестры, которая дала мне ссыль на карачаево-балкарскую филологию, где, по идее, должно быть что-то схожее, что можно взять за основу и потом заюзать гугл-переводчик.

Вот такой вот я дебил.

---

[о других бумагомараниях]

Летопись пока отложена, ибо мозг перегружен другими вещами. Я не буду засорять этот дневник старым-старым романом, который оказался повестью, как в известной песне, напишу только, что пока занимаюсь им. Слушаю Гамбургское радио, смотрю на Гамбург ночью с помощью онлайн вебок, негодую на самого себя за то, что не могу посмотреть на него днем, потому что постоянно забываю. Рассматриваю фото, ругаю себя за грубые ошибки в описаниях, сожалея о том, что время, когда я мог писать о Гамбурге, не ошибаясь, и совершенно его не зная, безвозвратно утрачено.
Все приходит в свое время. Полагаю, эта история просто должна быть рассказана, и потому она подняла меня в два часа ночи с постели несколько дней назад и усадила за клавиатуру. И сегодня я буду заниматься ею снова. Сегодня я снова заварю кофе и стану писать о Фишере и Ларсе. И гори оно все...

---

[вдохновения пост]

Раз уж давно не было свитков, запощу-ка я сборную солянку из вдохновляющих артов. Чтобы было.


Download Clutch Mice and Gods for free from pleer.com

Больше прекрасного.

---

[праздничный арт]

А вообще - вот вам концептуальный Гавриил. Неожиданный поворот, ага. Да, я в курсе длины его шеи, ТАК И ЗАДУМАНО БЛЯТЬ!

---

[о рождественских стихотворениях]

Прослушать или скачать Бетховен Людвиг Ван Симфония № 7 бесплатно на Простоплеер

Каждую ночь Рождества
Я смотрю на звезды
Прекрасные и родные,
Умирающие и молодые.
Когда Он был создан,
Я удивился сам,
И сразу пришел к тебе.
Ты меня не ждала:
Тянула женскую долю,
Сердцем рвалась на волю.
Ты была еще так мала!
С лилией на гербе
Я вошел в твой просторный дом.
И с порога озвучил весть.
Ты сперва всплеснула руками,
А затем на "останься с нами"
Я зачем-то ответил "есть",
Не задумываясь об ином.
Каждый месяц я был с тобой,
Помогая тебе по дому,
Провожая вас в Вифлеем,
Ведь тебе я обязан всем,
И, тебя обеспечив кровом,
Помогал тебе вынести боль
От рождения Сына и Бога.
Без отца зачатого
Приветствовали трое из семерых.
В ароматах цветов полевых
Я праздновал рождение брата,
Но меня ожидала дорога.
Две тысячи долгих лет
Я храню твой взгляд и улыбку,
И его заливистый смех.
Вы мне были роднее всех,
И я не считаю ошибкой
То, что ответил "нет"
Узурпатору Королевства.
Я за вами брожу по миру,
Умираю, рождаюсь вновь.
Нас друг к другу влечет любовь,
А запах ладана и мирра
Напоминает мне детство.

---

[очень простая история]

Эй, человек, закурить не найдется? Что вы все такие нервные?! Или ты, вот конкретно ты - не человек? Тогда чего сразу ощерился на меня? Я же имени твоего не знаю. Гражданин... гражданин чего, позвольте узнать? Страны? А что, другому миру ты не принадлежишь, и он не принадлежит тебе? Ах, гражданин мира... А какого? Нет, просто интересуюсь. Меня? Для тебя - Галя. Например. Чтобы понятнее было. Тебе действительно интересно, почему я тут сижу? В драном пальто с одной пуговицей, в старых варежках. Наблюдательный какой. Ну, садись, раз интересно. Истории-то как раз на одну сигарету. Понимаешь, гражданин этого мира, я сбежала из дома.
Отец мой был биологом. Почему был? Потому что помер, ясно же. Не соболезнуй. Так вот, отец мой был биологом. Не скажу, чтоб гениальным, но поумнее прочих. Нас у него было шестеро. Вы вот одного-то с трудом воспитываете, а он шестерых воспитал один. Представь? То-то же. В общем, сначала все было хорошо. Жил он с самой старшей нашей, с Люсей, в государственной квартире. Квартирка - что твой дворец. Хорошо жил или плохо - не знаю, меня тогда еще, как говорится, в проекте не было, но Люся рассказывала, что там было намного лучше, чем здесь. Ну, благо, что отец его генерал какой-то, все для сына делал. Хочешь учиться - на тебе ВУЗ заграничный. Хочешь гулять - на тебе проход во все клубы, какие хочешь. Хочешь работать - на тебе протекцию в лучший НИИ на свете. Только протекция протекцией, а папкины амбиции до добра его не довели. Выселили его и из квартирки, и из райончика поперли, а потом вообще из страны. Да, да, научные опыты, все дела. Я же говорю, он биологом был. Хорошим.
Короче, перебрался он сюда. С Люсей маленькой на руках, без гроша за душой. В коммуналку. Понятно, жильцы его не очень-то встретили. Он-то со своим гонором, светило, мать его. Жили, короче, в контрах. А там, хрен его знает, как, но нагулял он себе сыночка, а вслед за ним и дочек до кучи. Зачем он нас пер в эту чертову коммуналку - не знаю. Я слышала, дедушка хотел нас забрать, но отец встал в позу. В итоге имеем то, что имеем. Эх... Жила бы сейчас... Ну да ладно. В общем, как говорится, родил Исаак... Мишку. Вслед за ним дочурку по имени, только не смейся, ладно? Саманта. Ты обещал не ржать! Так вот. Вслед за ней у нас идет Рахиль... Да, папка горазд был имена придумывать. Потом пироманка наша... Имени не назову, ее разыскивают. Ну а потом я. Галечка, свет его очей. В общем, можешь ты себе представить, как нам в коммуналке всемером жилось?
Папка, ясное дело, пил. Пил страшно, но руки на нас не поднимал. Пока я маленькая была. Люся истерила, конечно, по-черному. Она-то помнила еще те хоромы, в которых жила, и тех людей, которые туда хаживали. Не чета нынешним соседям. Истерила она, пока Мишка не подрос, и не стал ее поколачивать за крики к месту и не к месту. Потом единственный наш мужик выучился на юриста и одному ему известным способом жильцов наших выселил. На время Люська успокоилась, потому что вот они - хоромы, умей только прибирать, да еще и ремонт надо сделать... Капитальный. В общем, пока мы ремонтом занимались, папка наш на радостях снова ударился в свои опыты. Даже ездил в старый дом, вроде как с дедом повидаться. Всего не знаю, но на сей раз его выперли насовсем. Наворотил он там чего-то, не пойму, чего, врать не буду. Вернулся совсем поехавший. Все хотел кому-то что-то доказать. В результате стало у нас по квартире шариться такое... Ужас. Бывало, пойдешь ночью в уборную, да и не дойдешь: такая жуть на тебя из-за угла выпрыгнет. Да не вру я! Про него даже книжки писали! Захочешь - найдешь.
В общем, настала пора переходного возраста. Я тогда маленькой еще была, но уже не дурой. Первой взбрыкнула Саманта. Ее папкины опыты не устраивали совершенно, она прилюдно обозвала его полудурком старым или чем-то в этом роде... В общем, из квартиры он ее выгнал и из завещания вычеркнул. Вслед за ней и Люся подалась. С ней вообще неприятность вышла. Она молча-то уходить не собиралась, собрала семейный совет. И вынесла на него вопрос о папкиной вменяемости. Мол, взрослый уже дядька, а все со своими "новыми видами" носится. Орала, что он по миру нас пустит, а его самого его же изобретения и сожрут как-нибудь со всеми потрохами. Тут он разозлился вконец, обозвал ее шалавой, она на него с поварешкой кинулась, Мишка ее оттолкнул, она и навернулась. Мало того, что с тех пор умом не отличается, так еще и бедро себе распорола... А ведь была первая красавица. Да ты посмотри на меня, мы близняшки с ней. Я по малолетству себе бедро ножичком порезала, чтоб память о ней осталась. Нет, не покажу, дружок. Ты лучше дальше слушай.
В общем, остались мы без Саманты и без Люсеньки. Уж не знаю, куда они подались, да только вестей от них долго никаких не было. Я скучала, конечно. Люся же меня воспитала. Считай, вместо отца родного была мне. Папка-то все в своих "лабораториях" самостройных пропадал. В соседних комнатах, то есть. Как она ушла, он вообще не знал, что с нами теперь делать. Мишка взял дом на себя. По первости-то все нормально было. С соседями подружились, они даже ходили на папкины изобретения смотреть, уважали его, подарки ему всякие приносили. А потом... Потом обезьянки его что-то там начудили. То ли разбили чего, то ли сожрали. Так он так разозлился, что выпер их из дому. Представь? Макак! На улицу! Ужас, что творилось. Орал, что это одна из дочерей отступниц ночью в дом пробралась, потому как без чьего-то наущения макаки до такого бы не додумались. Глупые же. А я вот считаю, что додумались бы. Фиг его знает, что он им там вкалывал, может, и им все это надоело...
Пить он стал пуще прежнего. Единственные образцы сам профукал, заново начинать - никакой жизни не хватит... Вот и запил. Сильно. Однажды ушел из дому, да и не вернулся. Искали его с фонарями по всем селам и весям. Не нашли. Он звонил потом... Иногда... Я не плачу, милый, просто ветер сильный, это же Питер. И без него все как-то... Все совсем развалилось. Мишка пытался что-то сохранить, заботился о нас. Откопал даже папкиных питомцев. Они в саду каком-то окопались, по деревьям лазали, так он их снял, в зоопарк пристроил, навещать ходил. Потом Рахиль подалась в медицинский, да так там и осталась. Пироманка наша, за что ее и ищут, кстати, однажды не рассчитала чего-то, да и спалила к чертям полгорода. Не вру, про это тоже писали, только преувеличили, там про целый город написано. Остались мы с Мишкой вдвоем.
А потом последняя беда пришла. Уж не знаю, чем и кого мы прогневали, что на нас столько бед посыпалось одна за другой, но то было последней каплей в моей чаше. Пришли какие-то люди, мол, папкины друзья. Все сплошь в капюшонах, лиц не показывают, но говорят по-ученому, и вещи, о которых отец часто говорил. Мы их впустили, места-то много, а одним грустно. Все расспрашивали про обезьянок. Мишка обещал им показать. Больше я его не видела. Как отца. Ушел, и... Даже не звонил. Страшно мне стало, тем более, что один из этих "капюшонов", главарь их, недвусмысленно стал намекать на отношения. Нет, я не плачу. Не смотри на мое лицо. Слушай лучше. В общем... Я так думаю, они действительно отца знали, в этом спору нет. Но я с самого начала чувствовала, что что-то в них не так. Пугали они меня. Мне казалось, что они-то отца с ума и свели своими расспросами постоянными, своими требованиями результатов. А главарь их знал, что все отцовские наработки, все документы его, я храню у себе. Вот здесь. А что? Самое надежное место, между прочим, это вы головой не пользуетесь, гражданин, а я все помню. Потому-то он ко мне и пристал. Надеялся, что очарует меня, и я эту самую голову потеряю, и все ему расскажу. А я не стала. Задумала бегство. Спасибо Люсе, вовремя она мне позвонила, узнать, что да как. Если бы не она, не было бы меня здесь, а где была бы - страшно представить. В общем, помогла она мне сбежать прямо со свадьбы. Шуму было - жуть. Да, ищут меня. А я ищу Мишку. Хочу верить, что он живой. К Люське мне нельзя, это первое место, где меня теперь искать станут. И ни к кому вообще нельзя...
Да, дружок. История горше табака. Вот такие дела. Спасибо, что выслушал. Нам тоже, знаешь, иногда хочется... Пожаловаться на все. Ты чего это? Шарфик? Вот спасибо! Я запомнила тебя, милый. И ты меня не забывай. Время придет - скажи, что был третьим. Когда придет - тогда поймешь, что за вопросы глупые. Сколько всего нужно? Ну, когда меня полностью оденут, тогда и все. Конец моей истории. Пойду домой. А пока посижу тут еще немного. Хочу посмотреть, сколько вас таких хороших обезьянок. Ты не смейся, дружок. Не смейся. Ну, удачи тебе, а курить бросай. И так живете мало и больно. Что? Как моего отца звали? Не скажу. Но веселым он был... Веселым.



ПРИМЕЧАНИЕ:

lascivus
a, um
1) весёлый, игривый, резвый, шаловливый

---

[Туо и Лео]

Прослушать или скачать Pink Family Portrait бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать ДДТ Пропавший без вести бесплатно на Простоплеер

На старой фотографии двое. У них одинаковые улыбки и аристократичные горбинки на носах. Волосы одинакового черного цвета. Оба в белоснежных халатах. Оба с какими-то бумагами. Они соприкасаются головами и плечами. Один обнимает другого за талию. Рука того, что выглядит младше, крепко сжимает плечо старшего. На второй фотографии запечатленных уже трое. Очевидно, третий настраивал фотографический аппарат, и потому его не было на первом фото. Волосы его так же черны, но коротки по-военному. У него широкие плечи и гордая осанка. Он стоит между похожими сыновьями Альдебарана и улыбается почти победно, но видно, что аппарат запечатлел его на вдохе. Он одет в черное, к бедрам приторочены парные клинки. Тот, что выглядит старше, улыбается так же широко, как на первой фотографии, но его ладонь навеки застыла в движении. Он взял военного за руку уже после щелчка затвора, и на фотографии их руки только стремятся соединиться. Тот, что выглядит младше, слегка отодвинулся, по сравнению с первым фото. Его зовут Ласкивус, и никто еще не называет его Яхве. Того, кто стоит посередине, зовут Лионель. Последним стоит Туомас. Он старший брат Ласкивуса и лучший друг Лионеля.
- Вечно ты жмешься, - хохочет Лео. – Хоть раз бы состряпал лицо попроще!
- С тобой стоять-то страшно, - бормочет Ласкивус, смущаясь. – Такой важный стал.
- Тю, важный! Можно подумать, это мне сегодня пожаловали собственную аудиторию!
- Скажешь тоже… Собственную.
- Помяни мои слова, Ласка, - тепло произносит Туомас, выглядывая из-за плеча Лео. – Ты станешь лучшим биологом во всей империи. Еще один кадр?
Они молоды, и потому улыбаются так широко. Их пьянит открывшаяся перед ними взрослая жизнь, полная удивительных открытий и великих свершений. У них впереди уйма времени для того, чтобы превзойти все достижения прошлых поколений. На третьем фото появляется еще один участник. Он стоит позади, но одно его присутствие резко меняет все. Улыбка Лео все еще широка, но Ласкивус больше не улыбается. Он стоит, сжавшись, прижимая бумаги к груди, и явно нервничает. Туомас крепко сжимает ладонь Лео, и выражение его лица непримиримо и холодно. Позади троицы стоит воплощенное божество. Его ледяная красота сохранилась, несмотря на то, что фотографию явно часто доставали, из-за чего она измялась и кое-где даже порвалась. Он высок и статен, подбородок его высоко поднят. Длинные иссиня-черные волосы забраны в высокий хвост. Лицо рассекает тонкая волнистая прядь. Руки сложены на груди, вся его поза говорит о силе и уверенности, но тонкие губы растянуты в улыбке, обнажая жемчужные зубы, между которых розовеет высунутый язык. Генерал великой армии короля дракона стоит за спинами недовольных его присутствием сыновей и показывает фотографическому аппарату язык, зная, что это фото увидят не скоро, если вообще захотят рассматривать. В этом был весь он. В совмещении невозможного. И в том, чтобы показывать язык из-за спины.
Младшего брата можно выбросить из истории. Достаточно упомянуть лишь, что отношения между братьями не были натянутыми, но не были и глубоко дружескими. Они общались друг с другом, как общались с коллегами. Иногда навещали друг друга, в праздники дарили друг другу подарки. Не было между ними и соперничества. Ласкивус был прекрасным специалистом в своем деле. Туомас был гением во всем, но в область брата не лез, предоставляя тому самостоятельно во всем разбираться. Возможно, именно благодаря этому о нем сохранились лишь хорошие воспоминания.
Детей воспитывает государство. Сразу после появления на свет они отправляются в учреждение, которое помогает им расти, и так до тех пор, пока они не найдут свой путь и не последуют за новыми знаниями, не удовлетворяясь более теми, что может дать им государство. Лео и Туо вместе с детства. Отец Лео – капитан имперской гвардии, отец Туо – генерал армии короля дракона. Кто-то говорил, что их детям суждено было подружиться, но их отцы, конечно, не имели к этому никакого отношения. Ребенок империи с самого рождения отдельная, самостоятельная личность. И родословная в этом смысле не имеет никакого значения. Лео и Туо мгновенно выделяют друг друга из упорядоченной толпы малышей, едва научившихся ходить, и тут же идут друг к другу. Вместе они учатся говорить, вместе они тянутся к новым знаниям, но Лео все больше любит набивать синяки, а Туо – познавать смысл вещей и алгоритм деятельности вселенной. Несмотря на это различие, они поступают в одну и ту же академию, лишь выбирают разные факультеты. Видятся в коридорах, выбивают один студенческий коттедж, чтобы не разлучаться никогда. Ласкивусу в этой дружбе места нет, хоть ни Туо, ни Лео, не говорят ему об этом прямо и даже не задумываются над этим. Туомас любит младшего брата, как бывает редко, но полного взаимопонимания между ними нет. Единственное, в чем они полностью солидарны, так это в том, что их отец – чудовище, каких поискать. Об этом они могут говорить часами, и в такие моменты даже Лео не может им помешать, потому что не знает их отца лично, но заочно трепещет перед ним.
- Всегда пытается быть лучше всех, - Туо морщит нос, намазывая на булку джем из ягод, привезенных отцом из мира, которого больше нет. – Постоянно прикармливает нас. Скажи, Ласка?
- Есть такое, - младший брат с сомнением разглядывает фиолетовый джем, но все же решается последовать примеру Туомаса и попробовать его. – Он его сам делал, представляешь?
- Но это же… классно, нет? – недоумевает Лео, в лицо которого Туомас тычет намазанной булкой.
- Ничего классного. Он это делает только для того, чтобы мы говорили, какой он замечательный, и как заботится о нас, несмотря на то, что не обязан этого делать. Прогрессивный родитель, чтоб его дракон задрал.
- Загнал нас на чердак и устроил очередную гулянку, - фыркает Туо. – Почти целый день тут сидим. Так что это можно считать платой за то, что мы до сих пор не испортили ему праздник.
- А что за праздник-то? – Лео справляется с особенно большим куском, Туо вытирает ему рот салфеткой.
- Праздник его величия. Когда все ходят вокруг и восхищаются, какой он очаровательный, внимательный, восхитительный и так далее, и так далее. Не может жить без осознания собственной исключительности. Я слышал, король тоже придет.
- Да ладно! – лицо Лео вытягивается, и булка выпадает из руки. – Сам король?!
- Да, отец очень гордится тем, что дракон его якобы ценит. Интересно, как он поместится здесь?
- Мы услышим, - хмыкает Ласкивус.
По лестнице грохочут чьи-то шаги, и троица замолкает, почти переставая дышать. Тяжелая, уверенная поступь и стук каблуков следом. Приглушенные голоса за дверью, шипение, звон разбитого бокала. Друзья переглядываются и бросаются к двери, отталкивая друг друга, теснясь, сталкиваясь плечами и головами. Замирают, прислушиваясь и глядя в маленькую щель. Видно только кусочек чего-то темно-синего. Отец братьев стоит у двери, закрывая ее собой.
- Смирре, нет, - приглушенное шипение генерала.
- Смирре, да, - мягкий, обволакивающий, вибрирующий голос. – Что ты там прячешь? Я чую вкусненькое.
- Там внизу… - голос генерала срывается от негодования. – Там внизу столы ломятся от вкуснейшей еды, а тебя потянуло именно сюда! Имей совесть, в конце-то концов, это мой дом! Что подумают гости? Только пришел, и тут же ломанулся…
Спина генерала упирается в дверь, и она со щелчком закрывается. Троица отпрыгивает от нее и застывает в нелепых позах. Слышно тяжелое дыхание, скрежет когтей по двери, затем приглушенный смех и удаляющиеся шаги. Ласкивус смотрит на Лео. Он ошарашен, но восхищен. Еще бы, так разговаривать с королем не каждый может себе позволить. Его судьба предрешена в этот момент. Туомас недоволен. Он хотел посмотреть на дракона.
Случилось так, что король исчез. Никто не знал, как это случилось, и где конкретно он теперь находится. Он никому не сказал, куда направляется, просто исчез в одну ночь, оставив армию и генерала в растерянности и ужасе. Ласкивус в этот момент уже получил предупреждение за свои эксперименты с узниками тюрем. Его блестящая речь о том, что он делает всем одолжение, не была оценена по достоинству. После разбирательства к нему пришел Туомас. И отец. Туо мягко пожал ладонь брата, взглядом выразив то, что не мог сказать при отце. «Я на твоей стороне, Ласка», - говорил его взгляд. Отец бушевал больше трех часов. Отчасти потому, что действительно был возмущен, отчасти потому, что ему требовалось выместить на ком-то свою злобу и растерянность. Лео не пришел. Он был одним из тех, кто обнаружил деятельность Ласкивуса, ему нечего было делать здесь. Сохранилась фотография, на которой они с Туо вместе выходили из зала, в котором проводилось разбирательство. Лео выглядел раздраженным, он что-то говорил Туомасу. Вероятно, просил его повлиять на брата. Туо выглядел почти безмятежно. Несмотря ни на что, в младшего брата он верил до последнего. И еще он верил, что цель оправдывает средства. Как и все в семье. На обороте фотографии размашистым почерком написано: «Бездна бездну призывает». И верно, это была первая беда из череды последующих.
Стопка личных фотографий Туо. На самой первой он получает степень и возможность обучать студентов. Ласкивуса на фотографии нет, в этот момент он как раз сдавал выпускные экзамены. Туомас сидит на столе, улыбаясь и глядя на руки Лионеля, который наматывал на его шею длинный красный шарф. На всех последующих фотографиях Туомаса можно увидеть только в этом шарфе. Он никогда его не снимал. На следующей фотографии Лео получает должность командующего внутренними имперскими войсками. Туомаса можно увидеть в толпе на площади, он машет другу шарфом. Лео и Туо в лаборатории. Лео и Туо на вершине горы. Лео и Туо в зале суда, после которого Ласкивуса изгонят. Туомас закрыл лицо шарфом. Лионель тоже не выглядит довольным. Он всего лишь хотел остановить эксперименты Ласкивуса, он вовсе не хотел, чтобы суд принимал такое резкое решение. Но генерал королевской армии решил иначе. Он решил изгнать собственного сына, чтобы на него самого не пала тень. Чтобы никто не посмел сказать за его спиной, что он ничего не сделал. Народ все еще думает, что он ищет короля. Как и братья. Как и Лео.
Последняя фотография потемнела вовсе не от времени. На нее немало было пролито слез и горячительных напитков, но все еще можно разобрать лица и композицию. Туомас и Лео стоят, глядя в фотографический аппарат. Ни тени улыбки нет на их повзрослевших лицах. Один шарф на двоих, но ладони снова находятся в движении. На последней их совместной фотографии их руки так и не соприкоснулись. Ласкивус думает, что они были бы лучшими братьями. Туо и Лео. У них было все для этого, но мироздание не дало им одного отца. Возможно, это и к лучшему.
В тот день давление на генерала превысило все возможные пределы. Время шло, но никаких новых данных о местонахождении короля он не давал, и, в конце концов, указал место на карте, где, по его разумению, должен был находиться дракон. Сканирование местности показало, что дракона там нет, но генерал настаивал, обвиняя собравшихся в том, что они желают королю смерти. Лео возглавил отряд, который должен был отправиться в указанный квадрат. Туомас нервничал, предчувствуя что-то, но не доверяя предчувствиям. Ласкивуса уже не было там, обо всем он узнавал от брата, который с риском для жизни находил способы связываться с ним и рассказывать обо всем, что происходило в его отсутствие. Передавать необходимые инструменты и вещи. Он писал длинные обстоятельные письма. Писал об области, которую обнаружил совсем недавно. Туда не проходил звук и свет, ни один радиосигнал не пробивал ее, и казалось, словно за этой областью скрыто что-то особенное. И еще он писал о том, что отправляется туда, потому что…
Я просил его связаться со мной, как только он прибудет на место. Когда я услышал его голос, то сразу понял… Нет, наверное, я не понимал до самого конца. Отец отправил их на смерть. Сознательно, понимаешь? Он знал, что там ничего нет, он знал это с самого начала, но земля под ним уже горела, и он выворачивался, как мог. Слепой ко всем, кроме себя, он представить не мог, что Лео свяжется со мной. Что он расскажет мне, что мир, в который они прибыли, умирает. Я видел смерть этого мира, я смотрел, я был так далеко… Кто-то вернулся. Кто-то – нет. Лео не вернулся. Его считают пропавшим без вести, и я не теряю надежды. Связь оборвалась, когда звезда рванула. Он не единственный ведь. Пропавший. Никто ничего не делает. Я пришел на заседание, чтобы взглянуть отцу в глаза. И знаешь, что? Этот мудак был обдолбан. Я клянусь тебе, он накачался какой-то дрянью и в таком виде пришел на заседание парламента! Я сказал ему, что мне стыдно, что он мой отец. Я сказал при всех. Я поступил плохо? Ласка, мне так жаль, что тебя нет сейчас. Мне нужно поговорить с тобой, услышать твой голос. Я просто описываю свои мысли и чувства… Я думал, у меня их нет, как и у многих… Ты всегда поддерживал меня. И я всегда старался поддерживать тебя, и теперь я не уверен совсем, что… Я не уверен, что твое место там. Послушай, я, возможно, навещу тебя. Сообщи мне свои координаты, хорошо? Я помню, никакой радио-, психо-, и прочей связи, но… Если ты можешь, пожалуйста, поговори со мной. Мне очень важно услышать тебя. Узнать, что у тебя все хорошо. Я отправляюсь искать его. Потому что никто больше не в состоянии, очевидно. У них теперь другая задача, они копают под отца, и я не хочу оставаться здесь, пока это происходит. Надеюсь, ты смог создать семью, о которой мечтал. Хочется верить, что однажды мы заживем все вместе в лучшем мире, чем наш… Ты, я, Лео… Твои сыновья… Сколько их у тебя уже? Передавай им привет от меня. Передай им, чтобы они…
Ласкивус откладывает письмо в сторону и достает из ящика последний предмет. Длинный красный шарф, почерневший от крови и пепла. Прижимает его к лицу.
- Они нашли друг друга?
- Что? – творец резко оборачивается, инстинктивно пряча шарф, который все равно уже был замечен.
- Ну, Туо и Лео. Они нашли друг друга?
Гавриил смотрит требовательно и любопытно. Вероятно, Яхве опять говорил вслух, и младший сын решил, что это очередная сказка, выдуманная наспех, чтобы он поскорее заснул. У младшего сильно болит спина, это очень усложняет жизнь и ему, и всем остальным.
- Да, - Яхве улыбается, и от уголков его глаз разбегаются тонкие паутинки пока еще неглубоких морщин. - Конечно, нашли. Разве может быть иначе?
Он обнимает сына, чтобы спрятать в его волосах темное от пепла лицо, на котором белеют чистотой кожи дорожки от горько-соленых слез.
- Но, если вдруг нет, - неожиданно заявляет малыш, неумело обнимая отца в ответ. – Если вдруг нет, я найду обоих. Обязательно. Веришь?
Яхве не отвечает. Маленькая ладошка младшего принца размазывает по грязному отцовскому лицу остатки фиолетового джема из ягод давно погибшего мира.

---

[/]

Неписец. Нерисец. Нежилец.

Я хотел написать сказку о друзьях, но у меня не получилось. Не могу, физически не могу писать. Ненавижу себя, ненавижу всё. Я настолько отвратен и мелочен... Господи, я просто мерзок! Как можно читать это?! КАК?! Девочки про еблю мальчиков пишут лучше, чем я про такие вещи!!!!! Когда уже это пройдет, когда я смогу.... Никогда, наверное.

- Но они же нашли друг друга, папочка? Нашли, правда?
- Да, - Яхве улыбается, и от уголков его глаз разбегаются тонкие паутинки пока еще неглубоких морщин. - Конечно, нашли. Разве может быть иначе?
Он обнимает сына, чтобы спрятать в его волосах темное от пепла лицо, на котором белеют чистотой кожи дорожки от горько-соленых слез.

---

[переношу с основного дневника]

Как всегда не могу нормально сфоткать. Работал над доспехами и решил, что они должны быть более... эльфийскими, чтоле. Мне кажется, это Яхве.

---

[летописное]

Я временно не пишу, потому что получается фанфик, а не летопись. Меня это бесит неимоверно. Раздражает. Стыдно говорить, но мне нужна помощь. Откуда ее взять такому социопату, как мне, интересно. Мне нужно выстроить план, мне нужно систематизировать мысль. Для всего этого нужен помощник. Но, черт возьми. У меня есть только я сам. Я в такой депрессухе, товарищи, что конца-края не видно.

---

[о трудностях]

Летопись пока не пишется. Возможно, я снова ею недоволен. Я не знаю, как вообще можно ее закончить, если я постоянно недоволен тем, как это выглядит. Возможно, все дело в том, что я взялся за слишком серьезную тему, и теперь все это для меня похоже на фанфик не особо грамотной и взрослой особы. Я ведь понятия не имею о тех величинах... Господи, именно поэтому все скатывается к одним лишь отношениям. А ведь мне хотелось бы рассказать намного больше важного. Важного для всех, наверное...

А пока я могу только думать о том, что внутри засела какая-то гадость слезливая. И не позволяет мне писать дальше. Потому что я говно, как всегда.

---

[ночной активности пост]

Жить на два дневника очень тяжело. Всегда забываю скопировать сюда то, что уже выложил там. Зачастую выкладываю там то, что уместнее было бы выложить здесь. Вероятно, все дело в том, что мне, как и любому другому писарю, хочется, чтобы как можно большее количество людей прочитало и оценило. Но я забываю о том, что тот дневник пуст по умолчанию. А значит - разницы нет. В итоге оставлю здесь одно из последних стихотворений. Не знаю, чем оно мне так нравится. Наверное, тем, что его все-таки можно спеть. Или тем, что оно понравилось рыжему.

В волосах средь тьмы - пара тысяч звезд,
На губах всегда горько-сладкий смех.
Благовест тебе: коль устал от всех,
Строй-ка к небесам разноцветный мост.
Там не ждут тебя, но и не прогнать:
Всякий гость желанн меж пустых садов.
Благовест тебе: коль не надо слов,
Приходи к тому, кто охоч молчать.
Там вино рекой, словно божья кровь,
Там всегда палит беспощадный зной.
Благовест тебе: коль пошел со мной,
Подарю тебе, так и быть, любовь.
Был я палачом на чужой войне,
И спасеньем был для таких, как ты.
Благовест тебе: все твои кресты
Заберу, мой друг, так и быть, себе.
Тяжело ли мне? Непростой вопрос.
Я хотел бы знать на него ответ,
Но поскольку, брат, нас с тобою нет,
Отвечать тебе может лишь Христос.
Был тяжел ли крест, что он сам тащил?
И была ль любовь, что спасла его?
Мог ли воду он обратить в вино?
И напрасно ль он нас за все простил?
Под ногой моей догорает мост,
Оставайся, тот, кто смелее всех.
На губах моих гаснет сладкий смех,
В волосах средь тьмы не увидеть звезд...

---

[тем временем]

ГЛОНАСС божий смотрит на тебя с умилением и приязнью. Вернуть, что ли, тему с типичными братьями...

---

[неожиданно]

 Adar_N, приветствую! Не буду спрашивать, что привело, ибо это очевидно, я почитал ваш дневник. Надеюсь, вам здесь понравится, и вы не останетесь разочарованы.

---

[жзн бль]

Сейчас я нахожусь в столице нашей Родины, на окраине продажной девки Москвы. Можно сказать - на кончике ее туфли, а именно - в Одинцово. Уезжать мне отсюда уже послезавтра, но до ноутбука я дорвался лишь сейчас. И, конечно, стоит отметить количество различных мерзостей, которые не замедлили произойти, едва я переступил порог родного дома. Издевательства мироздания свалились на меня, грозя явить миру мою ярость во всей красе. Но я стойко держался. К одной из таких мерзостей можно отнести тот факт, что мы все это время мучились с интернетом. Покупали новую симку, выкидывали тысячу рублей на счет, чтобы получить нормальный интернет, позвонили провайдеру, чтобы нам этот интернет провели, бесились из-за того, что все равно пришлось ждать несколько дней. И вот в итоге провод протянут завтра, и уже этой ночью появился не запароленный вай-фай! Ах, как чудно, ах, как неожиданно совпало. Где ж ты раньше был, сволочь?!
Говоря о насущном, мне не удалось написать ни одного свитка. Так как приехал я не один, ноутбук превратился в игрушку и отправился в руки мужебрата, а я вынужден был коротать время иными способами. В итоге дождался, пока он уедет на футбол, с радостной улыбкой уселся за ноут, и... И ничего. Как отрезало. Вероятно, сказывается усталость или болезнь. Возможно, сказывается так же и тот факт, что уверенности до сих пор не прибавилось. Я действительно не знаю, зачем делаю это. Почему не могу остановиться, несмотря на то, что это, в общем-то, никому не нужно.

Оставлю вам Рейко. Он-то уж никогда не сомневался. Точно.