маленький принц
Да, я ввел тег Sehnsucht. Да, здесь будет не только Летопись, учитывая обстоятельства. Просто чтобы было. Просто чтобы работал мозг. Ага, в два-то часа ночи.
«… Я люблю свой язык за его многогранность. В одном слове подчас бывают зашифрованы чувства, для описания которых потребовалось бы несколько страниц. Утром в дождливый день первое слово, приходящее на ум – тоска . Но это же слово означает страсть. Говоря о словообразовании, я считаю показательным тот факт, что именно это любимое мной слово появилось на свет несколько сотен лет назад, в ту эпоху, когда человек еще желал искать и находить новые определения своему состоянию и своей душе. Это слово – прекрасный пример лиричности и чувственности нашего языка. Мы редко задумываемся над его значением, над тем, что хотели сказать наши предки, складывая его из обрывков мыслей и чувств. Тоска – это страстное желание достижения цели, которой нет. Это состояние, когда ты желаешь всего сразу и ничего одновременно. Это стремительный порыв, это жажда самого желания, это сама жизнь, весь человек в одном-единственном слове. Примечательно, что самое точное определение этому слову было дано иностранцем. «Тоска – это желание ночной бабочки долететь до звезды» . Разве этим предложением не описывается вся наша жизнь? И разве не сложено это уже в единственном слове?..»
Читать дальше?Мать Ларса умерла в его выпускной год. Шел дождь, как и всегда в этом городе. Она ехала на встречу с клиентом и не справилась с управлением на мокрой дороге. Так ему сказали. Он помнил, как капало с простыни, которой накрыли ее тело. Помнил запах, исходящий от нее. Марию Нойманн, прокурора и мать его лучшего друга, едва не вывернуло, когда простыню сняли. Она вцепилась в его плечо, превращая жест поддержки в молитву о помощи. Ларс смотрел на мать, почти не ощущая давления пальцев прокурора. Его мать, Магдалина Нойвилль, была чистой и белой. Ее волосы, мокрые и потемневшие, растекались по прозекторскому столу и были похожи на водоросли. Лицо ее было таким же, как и при жизни: спокойным и ласковым. Узкие плечи, выступающие ключицы, трогательные подробности ее вечно юного тела. Ларс гордился своей матерью, она умела держать себя в форме, и недостатка в поклонниках не испытывала никогда. Слова долетали до него словно через плотную ткань или воду. Он едва разбирал подробности произошедшего, но из того, что он видел, следовало, что его мать разрезало пополам, и теперь ее внутренности, покинувшие тело, заставляли его чувствовать болезненную пустоту внутри, словно это не она, а он сам лежал сейчас на столе под светом ламп. Госпожа Нойманн вывела его в коридор, как только он подтвердил, что это действительно его мать. Так начался его выпускной год.
В это же время случилось еще одно событие: господин Ингвар Фишер, главный редактор одного из печатных изданий Гамбурга, обнаружил свою жену мертвой. Случилось это, по странному стечению обстоятельств, ночью, когда тело Магдалины Нойвилль было извлечено из искореженного автомобиля. У господина Фишера было железное алиби на эту ночь. Он, как и несчастная Магда, ехал на встречу, но злой рок миновал его, и он добрался до пункта назначения в целости. Вероятно, ангел смерти оказался излишне избирательным, и забрал двух молодых и привлекательных женщин, обойдя чуть более взрослого и чуть менее привлекательного мужчину стороной. Таким образом, Магдалина выезжала из города, в то время как господин Фишер возвращался в него, и можно было бы заподозрить его в причастности к ее смерти, если бы впоследствии не было доказано, что виной всему был турок, управлявший транспортным средством в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения.
Господин Фишер и Ларс, еще не осознавший наступившего одиночества, встретились в морге. Юноша выходил из прозекторской. Мужчина входил. Госпожа Нойманн остановилась, чтобы выслушать его историю, и Ларс вынужден был остановиться тоже. Пустота, возникшая в нем при взгляде на мать, ширилась, грозя заполнить собой все его тело, и без давления извне он не мог сделать и шага. Слова входили в его сознание, не задерживаясь там надолго, а ведь их следовало слышать, и следовало запоминать. Возможно, многого удалось бы избежать, прислушайся он тогда к разговору двух взрослых людей, но разве мы способны мыслить глобально, когда весь наш мир сужается до пульсирующей болью точки? В частности, мир Ларса в этот момент сжался до стола, на котором лежала его мать, и до образа пустой квартиры, в которой ее голос никогда больше не зазвучит. Господин Фишер вошел в чистую комнату. Ларс двинулся следом за госпожой Нойманн.
Она привезла его к себе, выразив мысль, что ему не хотелось бы, наверное, оставаться одному. Но ему хотелось, и он был благодарен Лотару, с которым дружил с детского сада, что тот не стал ни о чем его спрашивать и молча постелил в гостиной. Ночь он провел в надежде, что все это окажется сном, следя остекленевшим взглядом за каплями дождя, ползущими по стеклу. Он не мог быть уверен в том, что заснул спустя какое-то время, потому что, если это и было так, то снился ему все тот же дождь и все те же мысли. Если он спал, то первые лучи солнца разбудили его, и он понял, что дождь давно прекратился, и даже капли на стекле исчезли. Если же он бодрствовал, то рассвет выдернул его из состояния отсутствия, и он впустил себя в мир, и впустил мир в себя, и разрыдался впервые в жизни. Поднявшись и завернувшись в одеяло (его знобило от слез и тяжелой ночи), он подошел к окну и вытер лицо рукавом пижамы. Нойманны жили на третьем этаже, с которого не очень-то разглядишь озеро, но в это утро оно блестело так ярко, что видно было даже дома за ним. Большие и просторные. Ларс когда-то хотел жить в таком доме, но вскоре большие пространства стали пугать его, и он удовлетворился небольшой квартиркой, в которой жил с матерью. Господин Фишер жил в таком доме. Ларс подумал, как ему должно быть пусто сейчас, после всего. Несколько этажей идеальной и пугающей пустоты, гулкость шагов, эхо собственных мыслей и пустые зеркала повсюду. Ларс подумал, что было бы правильно навестить его. Возможно, на эту мысль его толкнуло чувство сопричастности, какое бывает у каждого, кто, так или иначе, разделяет чужую потерю. Возможно, дело было в том, что Ларс по натуре своей был очень сострадательным человеком. Впрочем, причина его порыва не столь важна, сколь важен сам порыв, и то, что он был осуществлен. Не в тот же день, и даже не в ту же неделю, но порой время не имеет значения. Потому что для тех, кто внезапно остается совершенно один, оно просто перестает идти.
О своем намерении Ларс вспомнил за неделю до выпускного. Они с Лотаром остались, чтобы заполнить анкеты на профориентацию, о которых совершенно забыли. Ло решил пойти по стопам матери и стать юристом, так что его анкета заполнилась молниеносно, и теперь он сидел на подоконнике, болтая ногами, и всячески пытался помочь другу с определением собственной судьбы.
- Тебе всегда хорошо удавались эссе и рефераты, - вспомнил он. – Может, попробуешь себя в качестве писателя?
- Это не профессия, - простонал Ларс, укладывая голову на сложенные руки. – Госпожа Бергман меня живьем сожрет, если я напишу что-то в этом роде.
- Тогда напиши то же, что и я. Твоя мама была успешным адвокатом, я думаю, никто не удивится, если ты…
- И где она сейчас, Ло? – огрызнулся Ларс. – Извини, я не хочу и не буду этим заниматься. Это акт мазохизма какой-то.
- Тогда я не знаю, что тебе посоветовать, - Лотар пожал плечами и отвернулся, демонстрируя смертельную обиду.
Ларс открыл, было, рот, чтобы извиниться за вспышку гнева, но что-то заставило его промолчать. Какой-то звук. Он встал, знаком остановив рвущийся из друга вопрос, прислушался. По коридору кто-то шел. Это мог быть кто-то из учителей, это могла быть и сама госпожа Бергман, но отчего-то Ларс решил, что это не так. Комнату наполнил запах формальдегида, к горлу подступила тошнота, в ушах зашумело, и он упал бы в обморок, если бы оглушительный для него в этот момент звук открывающейся двери не вырвал его из этого состояния. Запах формальдегида сменился резким запахом дорогого одеколона, ударив по смущенному обонянию, встряхнув и заставив выпрямиться.
- Мальчики, - осуждающий голос госпожи Бергман. – Так и знала, что вы все еще здесь! Вы закончили?
- Ларс еще не придумал, как хочет угробить свою жизнь, - весело отозвался Лотар. – А я уже избрал свой скорбный путь.
- Ох, когда же ты отучишься зубоскалить, - директор поморщилась. – Это вряд ли пригодится тебе в будущем. Бери анкету и идем со мной, я проверю, тот ли скорбный путь ты избрал. Ларс, возможно, кое-кто поможет тебе определиться. Господин Фишер хочет поговорить с тобой, он заинтересовался твоими достижениями. Обрати на это внимание.
- Хорошо, госпожа Бергман, - Ларс ответил автоматически, с удивлением отметив, что слышит свой голос как бы со стороны.
Директор вышла, пропустив Лотара вперед, и закрыла за собой дверь, отрезав путь школьным запахам и звукам. Класс наполнился тишиной, нарушаемой лишь тиканьем часов и дыханием двух людей, не знающих, с чего начать разговор.
- Пожалуйста, сядь, - голос Фишера неожиданно успокоил, словно Ларс окунулся в ванну с душистой пеной. – Разговор не будет долгим, но я чувствую себя не очень уютно в такой атмосфере. Его бы не было вовсе, если бы Магда была жива.
Ларс послушно опустился на стул и окинул мужчину взглядом. Он знал его и знал о нем, его имя всегда было на слуху, но после той ночи он никогда не видел его так близко. Фишер был богат. Не так, чтобы слишком, но достаточно, чтобы ему завидовали. И чтобы о нем писали. Впрочем, ни в одном из изданий, не говорилось о том, как он выглядит. Как акула в морской пучине. Да, именно так. Естественно и устрашающе. Даже в том случае, если смотришь передачу по телевизору, а не проплываешь мимо. Но Ларс проплывал, и ему казалось, что он плывет прямо в раскрытую пасть. Фишер сам по себе не вызывал страха. Если отбросить его личность, о которой ходили самые невероятные слухи, и отбросить ощущения, которые он вызывал, оставался вдовец тридцати семи лет от роду, находящийся в отличной физической форме. Лицо его было простым и даже в чем-то отталкивающим, но в то же время почему-то притягивало. Возможно, именно из-за своих недостатков, на которые хотелось смотреть снова и снова, как хочется смотреть на все необычное. Глаза его были посажены слишком глубоко, из-за чего казалось, что он всегда смотрит на тебя слишком пристально. Господин Фишер являлся счастливым обладателем так называемого «тяжелого взгляда», который хорошо служил ему все эти годы, помогая произвести нужное впечатление на нужных людей. Он был брюнетом с темно-карими глазами, когда-то сломанным, но от этого еще более красивым носом, тонкими губами, бледной кожей и хорошей фигурой. Он не был высок и не был низок, шея его была чуть длиннее, чем нужно, как и пальцы, что наталкивало на мысль, что он знаком с фортепиано, но все это не имело никакого значения, потому что единственное, что стоило внимания – его голос. Не слишком низкий и не слишком высокий, тот голос, который мы порой слышим в своей голове, когда читаем или думаем. Самый опасный тембр голоса, потому что все его слова, все его приказы мы воспринимаем как свои собственные, и, если наша воля слаба, мы можем лишь соглашаться с ним. И Ларс кивнул в подтверждение его слов, потому что знал и сам, что, если бы мать была жива, жизнь его была бы совершенно другой, и ему не приходилось бы благодарить богатых людей за внимание к своему горю, и не приходилось бы принимать от них помощь, потому что он сам не способен добиться чего-либо в этой жизни. Потому что он ничего не хочет.
- Я понимаю, что сейчас тебя мало волнует собственное будущее, - Фишер продолжил его собственные мысли, словно прочитал их на лице юноши. – Поэтому я хотел бы предложить тебе помощь на первое время. Кто знает, возможно, ты захочешь остаться, раскроешь себя в этом деле. Если нет, то, по крайней мере, займешь себя на какое-то время. Тебе нужно отвлечься, Ларс, тебе нужно чем-то себя занять. То, что я тебе предлагаю – лучший вариант. Ты будешь общаться со многими людьми, их истории помогут тебе разобраться со своей собственной.
- Я думал поступить в университет для начала, - сказал Ларс просто потому, что чувствовал потребность что-то сказать, как-то прервать гипнотизирующий голос Фишера.
- Идея хороша для тех, кто точно знает, чего хочет, - мужчина улыбнулся, отчего его лицо перестало быть страшным. – Ты действительно хочешь потратить лучшее время своей жизни на изучение того, чем ты, скорее всего, не будешь заниматься? Учиться никогда не поздно, мальчик мой, но не стоит опрометчиво бросаться в первый попавшийся омут. К тому же, тебе нужны деньги. Университет – хорошая идея для тех, у кого они есть. На что ты будешь жить? Согласен, тебе положена стипендия, но будь я проклят, если мне в твоем возрасте ее хватало.
- Ну, студенческая жизнь имеет свои плюсы, - Ларс улыбнулся. – Я мог бы жить в общежитии, завести друзей…
- Которые исчезнут из твоей жизни, едва ты защитишь диплом.
- Встретить девушку…
- С профессией в рукаве встретить достойную девушку намного проще.
- Научиться полезным вещам…
- О которых тебе придется забыть, едва ты устроишься на свою первую работу. Послушай, Ларс, не хочу хвастаться, но я – лучший учитель, который может у тебя быть. Не каждому дается такой шанс.
- А кем, собственно, вы хотите меня взять?
- Честно говоря, мне нужен помощник, - Фишер сцепил пальцы в замок и прищурился. – Толковый, способный, с неограниченным свободным временем. Я работаю много и усердно, и жду того же от своих сотрудников. К сожалению, сейчас хорошие помощники – редкость. И, как правило, все они требуют непомерную заработную плату лишь за возможность вызвать их ночью. И многие из них понимают мои просьбы превратно.
Ларс рассмеялся и понял, что согласится. Желание было безотчетным, но сильным, и он не хотел противостоять ему. Фишер не сулил ему золотых гор, и не обещал оберегать от трудностей, но почему-то именно это заставило Ларса согласиться, пока только внутренне, но озвучивать согласие и не требовалось, потому что Фишер каким-то одному ему известным образом понял это и протянул ему руку, которую Ларс с удовольствием пожал.
Позже, вечером, после того, как Фишер высадил его у дома Нойманнов, Ларс рассказывал Лотару, что сам не понял, как это произошло, а Лотар кипел от зависти. Он убеждал друга в том, что другого такого шанса в его жизни никогда не будет, следовательно, он принял верное решение, но все равно ублюдок и садист, потому что в то время как Лотар будет просиживать штаны в аудиториях, Ларс будет разъезжать по городу, а то и по миру, купаясь в лучах славы. В том, что слава не заставит себя долго ждать, Лотар не сомневался. В это же самое время господин Фишер парковал свой «Мерседес» у здания, которое сложно было принять за офис редакции. Строение явно было старше него, окна его были разбиты, и весь его вид наводил на невеселые мысли. Заглушив двигатель, Ингвар посидел еще какое-то время в салоне, откинувшись на спинку сидения и приводя мысли в порядок. В одном из разбитых окон загорелся свет, что-то разбилось, раздался приглушенный смех, и Фишер недовольно поджал губы. Он вышел из машины, подбросил ключи и поймал их, постоял немного, раскачиваясь с пятки на мысок, затем поставил машину на сигнализацию и вошел в здание, пренебрегая фонариком, лежавшим в кармане его пиджака. Он хорошо ориентировался здесь, и мог бы найти нужный зал с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись об арматуру и не наступив на осколки пивных бутылок. Смех смолк, едва он вошел в нужный зал.
- Здравствуй, Ганс, - Фишер прислонился к дверному косяку и прикрыл ладонью глаза от яркого света. – Что у нас сегодня?
Коротко стриженый светловолосый парень лет двадцати в тяжелых ботинках и одежде армейской расцветки отсалютовал Ингвару и кивнул в сторону стула, к которому был привязан молодой турок, лицо которого напоминало подгнившую грушу. По залу снова пробежал неприятный смех, и пленник мелко задрожал, но не издал ни звука: видимо, ему уже объяснили, что лишние звуки здесь наказуемы. Господин Фишер снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку свободного стула. Затем медленно стянул галстук и закатал рукава белоснежной рубашки. Поинтересовался обманчиво спокойно:
- Знаешь ли ты человека по имени Шафак? Уверен, тебя уже спрашивали об этом.
- Я знаю много людей с таким именем, уважаемый, - откликнулся турок. – О котором ты меня спрашиваешь?
- Кан. Шафак Кан, это имя тебе знакомо?
- Если бы и было знакомо, стал бы я отвечать, когда меня спрашивают не учтиво? – откликнулся турок. – Нужно уметь спрашивать, если хочешь получить ответ.
- Сейчас я выйду на улицу, - Фишер кивнул в сторону окна и улыбнулся. – Мои друзья останутся здесь, с тобой. Возможно, им ты захочешь ответить.
- Возможно, - согласился пленник. – Только поймут ли они то, что я захочу сказать? Уверен, только ты сможешь понять правильно послание, которое Шафак передаст тебе через каждого из нас. Кого бы ты ни спрашивал, и как бы ты ни спрашивал, все скажут тебе одно и то же. «Для настигнутого проклятием рассвет не наступит». Вот, что Шафак велел сказать тебе.
- Я не желаю знать, что он велел передать мне. Я желаю знать, где он. Ты, видимо, не знаешь.
В момент, когда в старом здании прозвучал выстрел, Ларс и Лотар чокались горлышками пивных бутылок, отмечая приближение выпускного и начало взрослой жизни для каждого из них. Окна комнаты, в которой они сидели, были распахнуты настежь. Пахло дождем и ночной прохладой, шелест листвы ненавязчиво переплетался с тихой музыкой, доносящейся из ноутбука Ларса. Он всегда предпочитал спокойную и легкую музыку, Лотар же любил динамичную и жесткую. Так было во всем, чего ни коснись. Друзья представляли собой яркий пример притяжения противоположностей, и никогда не ссорились по-настоящему, даже когда между ними вставала девушка, что случилось лишь однажды, после чего они принесли торжественную клятву не скрывать друг от друга ничего, и, в случае какого-нибудь спора, отказываться от предмета одновременно. Как и все мальчишки в их возрасте, они не были готовы жертвовать чем-то ради друга, но считали, что легко смогут найти замену чему угодно, кроме их самих. Их дружба была парадоксом, и каждый из них был парадоксален до крайности. Этим они отличались от всех, но в остальном оставались такими же подростками, как и все. Казалось, ни один из них не сможет тосковать подлогу, поскольку юность такова, что ее энергичность и стремление вперед попросту не позволяют делать этого. Как бы глубока ни была печаль, время продолжает идти. Но не время лечило Ларса, а веселый смех его друга, его бунт против семейных традиций, саботированный им же самим. Нойвилль пил холодное пиво маленькими глотками, в то время как его друг выпивал полбутылки залпом и фантазировал об их будущем, отчаянно жестикулируя и проливая остальную половину на кожаные штаны и ковер. Он смотрел на него, классический блондин с голубыми глазами, «скучный», как называл его Лотар, на черноволосого (все знали, что Ло красится), зеленоглазого парня с множеством сережек в ушах и улыбался. Улыбался потому, что это несуразное существо в скором времени должно было стать юристом, и Ларс любил представлять его в какой-нибудь конторе в таком виде. С какими лицами люди должны уходить от него. Правда была в том, что он, конечно, завидовал другу. Потому что, с каким бы лицом от него ни уходили, его запомнят. А «скучного» Ларса – нет. Он ни для кого не станет особенным, и потому жизнь его даже теперь течет по классическому руслу. Не будет никогда приключений, которые придумывает Лотар, и от этого немного грустно, и бутылка заканчивается раньше, чем предполагалось. Ларс смотрел на мокрый асфальт, от которого отражался свет фонарей, пока Лотар нес новую порцию, и спрашивал себя, какую жизнь он хотел бы прожить. В нескольких километрах от дома Нойманнов Фишер смотрел на серое небо и курил, пока гиены запихивали бесчувственное тело турка на заднее сидение полицейской машины. Ганс стоял рядом и молчал. Фишер любил его за немногословность и надежность. Не было нужды повторять, что следует делать теперь, потому что Ганс прекрасно знал свою работу. В том, что турок будет молчать, Ингвар был уверен. В конце концов, он сохранил ему жизнь, а это должно что-то значить. Фишер не был гиеной. Если бы виновным во всем оказался немец, в машину запихивали бы немца. Такого подхода к делу было явно не достаточно, и, как бы ему не хотелось обойтись без гиен, только они могли привести его к нужному человеку. Потому что гиены чувствуют слабость лучше, чем он.
- Я могу пробить его по своим каналам, - голос Ганса вырвал Фишера из полудремы.
- Это ничего не даст, - мужчина покачал головой и затушил окурок о стену. – Если Шафак желает спрятаться, он спрячется.
- Почему ты уверен, что он до сих пор в городе? На его месте я сбежал бы на другой конец света.
- Потому что он захочет понаблюдать за тем, что со мной будет. С другого конца света это сделать не так-то просто. Поезжай, Ганс. Не будем говорить об этом сейчас, хорошо?
- Как знаешь. Позвони мне.
Рукопожатие вышло сухим и крепким. Фишер проводил машину полицейского взглядом, проследил за тем, как гиены растворяются в темноте, заложил руки за голову и снова уставился в серые небеса. Казалось, что внутри него копошится насекомое, раздирая лапками внутренности, перемалывая их жвалами, но в эту ночь, находясь в сомнительном состоянии полусна, Ингвар старался этого не замечать. Дождавшись рассвета, он сел за руль, пересчитал оставшиеся сигареты, бросил полупустую пачку на заднее сидение и медленно двинулся в сторону озера.
Примечания:
В эпиграфе (эссе) используется "тоска" именно в значении "Sehnsucht". Я посчитал глупым писать это слово на немецком, учитывая, что все остальное пишется все-таки по-русски.
Приведена цитата английского поэта Перси Биши Шелли (1792-1822г.г.) Спасибо Википедии за это, угу.
«… Я люблю свой язык за его многогранность. В одном слове подчас бывают зашифрованы чувства, для описания которых потребовалось бы несколько страниц. Утром в дождливый день первое слово, приходящее на ум – тоска . Но это же слово означает страсть. Говоря о словообразовании, я считаю показательным тот факт, что именно это любимое мной слово появилось на свет несколько сотен лет назад, в ту эпоху, когда человек еще желал искать и находить новые определения своему состоянию и своей душе. Это слово – прекрасный пример лиричности и чувственности нашего языка. Мы редко задумываемся над его значением, над тем, что хотели сказать наши предки, складывая его из обрывков мыслей и чувств. Тоска – это страстное желание достижения цели, которой нет. Это состояние, когда ты желаешь всего сразу и ничего одновременно. Это стремительный порыв, это жажда самого желания, это сама жизнь, весь человек в одном-единственном слове. Примечательно, что самое точное определение этому слову было дано иностранцем. «Тоска – это желание ночной бабочки долететь до звезды» . Разве этим предложением не описывается вся наша жизнь? И разве не сложено это уже в единственном слове?..»
Из эссе Ларса Нойвилля, 9 класс
Читать дальше?Мать Ларса умерла в его выпускной год. Шел дождь, как и всегда в этом городе. Она ехала на встречу с клиентом и не справилась с управлением на мокрой дороге. Так ему сказали. Он помнил, как капало с простыни, которой накрыли ее тело. Помнил запах, исходящий от нее. Марию Нойманн, прокурора и мать его лучшего друга, едва не вывернуло, когда простыню сняли. Она вцепилась в его плечо, превращая жест поддержки в молитву о помощи. Ларс смотрел на мать, почти не ощущая давления пальцев прокурора. Его мать, Магдалина Нойвилль, была чистой и белой. Ее волосы, мокрые и потемневшие, растекались по прозекторскому столу и были похожи на водоросли. Лицо ее было таким же, как и при жизни: спокойным и ласковым. Узкие плечи, выступающие ключицы, трогательные подробности ее вечно юного тела. Ларс гордился своей матерью, она умела держать себя в форме, и недостатка в поклонниках не испытывала никогда. Слова долетали до него словно через плотную ткань или воду. Он едва разбирал подробности произошедшего, но из того, что он видел, следовало, что его мать разрезало пополам, и теперь ее внутренности, покинувшие тело, заставляли его чувствовать болезненную пустоту внутри, словно это не она, а он сам лежал сейчас на столе под светом ламп. Госпожа Нойманн вывела его в коридор, как только он подтвердил, что это действительно его мать. Так начался его выпускной год.
В это же время случилось еще одно событие: господин Ингвар Фишер, главный редактор одного из печатных изданий Гамбурга, обнаружил свою жену мертвой. Случилось это, по странному стечению обстоятельств, ночью, когда тело Магдалины Нойвилль было извлечено из искореженного автомобиля. У господина Фишера было железное алиби на эту ночь. Он, как и несчастная Магда, ехал на встречу, но злой рок миновал его, и он добрался до пункта назначения в целости. Вероятно, ангел смерти оказался излишне избирательным, и забрал двух молодых и привлекательных женщин, обойдя чуть более взрослого и чуть менее привлекательного мужчину стороной. Таким образом, Магдалина выезжала из города, в то время как господин Фишер возвращался в него, и можно было бы заподозрить его в причастности к ее смерти, если бы впоследствии не было доказано, что виной всему был турок, управлявший транспортным средством в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения.
Господин Фишер и Ларс, еще не осознавший наступившего одиночества, встретились в морге. Юноша выходил из прозекторской. Мужчина входил. Госпожа Нойманн остановилась, чтобы выслушать его историю, и Ларс вынужден был остановиться тоже. Пустота, возникшая в нем при взгляде на мать, ширилась, грозя заполнить собой все его тело, и без давления извне он не мог сделать и шага. Слова входили в его сознание, не задерживаясь там надолго, а ведь их следовало слышать, и следовало запоминать. Возможно, многого удалось бы избежать, прислушайся он тогда к разговору двух взрослых людей, но разве мы способны мыслить глобально, когда весь наш мир сужается до пульсирующей болью точки? В частности, мир Ларса в этот момент сжался до стола, на котором лежала его мать, и до образа пустой квартиры, в которой ее голос никогда больше не зазвучит. Господин Фишер вошел в чистую комнату. Ларс двинулся следом за госпожой Нойманн.
Она привезла его к себе, выразив мысль, что ему не хотелось бы, наверное, оставаться одному. Но ему хотелось, и он был благодарен Лотару, с которым дружил с детского сада, что тот не стал ни о чем его спрашивать и молча постелил в гостиной. Ночь он провел в надежде, что все это окажется сном, следя остекленевшим взглядом за каплями дождя, ползущими по стеклу. Он не мог быть уверен в том, что заснул спустя какое-то время, потому что, если это и было так, то снился ему все тот же дождь и все те же мысли. Если он спал, то первые лучи солнца разбудили его, и он понял, что дождь давно прекратился, и даже капли на стекле исчезли. Если же он бодрствовал, то рассвет выдернул его из состояния отсутствия, и он впустил себя в мир, и впустил мир в себя, и разрыдался впервые в жизни. Поднявшись и завернувшись в одеяло (его знобило от слез и тяжелой ночи), он подошел к окну и вытер лицо рукавом пижамы. Нойманны жили на третьем этаже, с которого не очень-то разглядишь озеро, но в это утро оно блестело так ярко, что видно было даже дома за ним. Большие и просторные. Ларс когда-то хотел жить в таком доме, но вскоре большие пространства стали пугать его, и он удовлетворился небольшой квартиркой, в которой жил с матерью. Господин Фишер жил в таком доме. Ларс подумал, как ему должно быть пусто сейчас, после всего. Несколько этажей идеальной и пугающей пустоты, гулкость шагов, эхо собственных мыслей и пустые зеркала повсюду. Ларс подумал, что было бы правильно навестить его. Возможно, на эту мысль его толкнуло чувство сопричастности, какое бывает у каждого, кто, так или иначе, разделяет чужую потерю. Возможно, дело было в том, что Ларс по натуре своей был очень сострадательным человеком. Впрочем, причина его порыва не столь важна, сколь важен сам порыв, и то, что он был осуществлен. Не в тот же день, и даже не в ту же неделю, но порой время не имеет значения. Потому что для тех, кто внезапно остается совершенно один, оно просто перестает идти.
О своем намерении Ларс вспомнил за неделю до выпускного. Они с Лотаром остались, чтобы заполнить анкеты на профориентацию, о которых совершенно забыли. Ло решил пойти по стопам матери и стать юристом, так что его анкета заполнилась молниеносно, и теперь он сидел на подоконнике, болтая ногами, и всячески пытался помочь другу с определением собственной судьбы.
- Тебе всегда хорошо удавались эссе и рефераты, - вспомнил он. – Может, попробуешь себя в качестве писателя?
- Это не профессия, - простонал Ларс, укладывая голову на сложенные руки. – Госпожа Бергман меня живьем сожрет, если я напишу что-то в этом роде.
- Тогда напиши то же, что и я. Твоя мама была успешным адвокатом, я думаю, никто не удивится, если ты…
- И где она сейчас, Ло? – огрызнулся Ларс. – Извини, я не хочу и не буду этим заниматься. Это акт мазохизма какой-то.
- Тогда я не знаю, что тебе посоветовать, - Лотар пожал плечами и отвернулся, демонстрируя смертельную обиду.
Ларс открыл, было, рот, чтобы извиниться за вспышку гнева, но что-то заставило его промолчать. Какой-то звук. Он встал, знаком остановив рвущийся из друга вопрос, прислушался. По коридору кто-то шел. Это мог быть кто-то из учителей, это могла быть и сама госпожа Бергман, но отчего-то Ларс решил, что это не так. Комнату наполнил запах формальдегида, к горлу подступила тошнота, в ушах зашумело, и он упал бы в обморок, если бы оглушительный для него в этот момент звук открывающейся двери не вырвал его из этого состояния. Запах формальдегида сменился резким запахом дорогого одеколона, ударив по смущенному обонянию, встряхнув и заставив выпрямиться.
- Мальчики, - осуждающий голос госпожи Бергман. – Так и знала, что вы все еще здесь! Вы закончили?
- Ларс еще не придумал, как хочет угробить свою жизнь, - весело отозвался Лотар. – А я уже избрал свой скорбный путь.
- Ох, когда же ты отучишься зубоскалить, - директор поморщилась. – Это вряд ли пригодится тебе в будущем. Бери анкету и идем со мной, я проверю, тот ли скорбный путь ты избрал. Ларс, возможно, кое-кто поможет тебе определиться. Господин Фишер хочет поговорить с тобой, он заинтересовался твоими достижениями. Обрати на это внимание.
- Хорошо, госпожа Бергман, - Ларс ответил автоматически, с удивлением отметив, что слышит свой голос как бы со стороны.
Директор вышла, пропустив Лотара вперед, и закрыла за собой дверь, отрезав путь школьным запахам и звукам. Класс наполнился тишиной, нарушаемой лишь тиканьем часов и дыханием двух людей, не знающих, с чего начать разговор.
- Пожалуйста, сядь, - голос Фишера неожиданно успокоил, словно Ларс окунулся в ванну с душистой пеной. – Разговор не будет долгим, но я чувствую себя не очень уютно в такой атмосфере. Его бы не было вовсе, если бы Магда была жива.
Ларс послушно опустился на стул и окинул мужчину взглядом. Он знал его и знал о нем, его имя всегда было на слуху, но после той ночи он никогда не видел его так близко. Фишер был богат. Не так, чтобы слишком, но достаточно, чтобы ему завидовали. И чтобы о нем писали. Впрочем, ни в одном из изданий, не говорилось о том, как он выглядит. Как акула в морской пучине. Да, именно так. Естественно и устрашающе. Даже в том случае, если смотришь передачу по телевизору, а не проплываешь мимо. Но Ларс проплывал, и ему казалось, что он плывет прямо в раскрытую пасть. Фишер сам по себе не вызывал страха. Если отбросить его личность, о которой ходили самые невероятные слухи, и отбросить ощущения, которые он вызывал, оставался вдовец тридцати семи лет от роду, находящийся в отличной физической форме. Лицо его было простым и даже в чем-то отталкивающим, но в то же время почему-то притягивало. Возможно, именно из-за своих недостатков, на которые хотелось смотреть снова и снова, как хочется смотреть на все необычное. Глаза его были посажены слишком глубоко, из-за чего казалось, что он всегда смотрит на тебя слишком пристально. Господин Фишер являлся счастливым обладателем так называемого «тяжелого взгляда», который хорошо служил ему все эти годы, помогая произвести нужное впечатление на нужных людей. Он был брюнетом с темно-карими глазами, когда-то сломанным, но от этого еще более красивым носом, тонкими губами, бледной кожей и хорошей фигурой. Он не был высок и не был низок, шея его была чуть длиннее, чем нужно, как и пальцы, что наталкивало на мысль, что он знаком с фортепиано, но все это не имело никакого значения, потому что единственное, что стоило внимания – его голос. Не слишком низкий и не слишком высокий, тот голос, который мы порой слышим в своей голове, когда читаем или думаем. Самый опасный тембр голоса, потому что все его слова, все его приказы мы воспринимаем как свои собственные, и, если наша воля слаба, мы можем лишь соглашаться с ним. И Ларс кивнул в подтверждение его слов, потому что знал и сам, что, если бы мать была жива, жизнь его была бы совершенно другой, и ему не приходилось бы благодарить богатых людей за внимание к своему горю, и не приходилось бы принимать от них помощь, потому что он сам не способен добиться чего-либо в этой жизни. Потому что он ничего не хочет.
- Я понимаю, что сейчас тебя мало волнует собственное будущее, - Фишер продолжил его собственные мысли, словно прочитал их на лице юноши. – Поэтому я хотел бы предложить тебе помощь на первое время. Кто знает, возможно, ты захочешь остаться, раскроешь себя в этом деле. Если нет, то, по крайней мере, займешь себя на какое-то время. Тебе нужно отвлечься, Ларс, тебе нужно чем-то себя занять. То, что я тебе предлагаю – лучший вариант. Ты будешь общаться со многими людьми, их истории помогут тебе разобраться со своей собственной.
- Я думал поступить в университет для начала, - сказал Ларс просто потому, что чувствовал потребность что-то сказать, как-то прервать гипнотизирующий голос Фишера.
- Идея хороша для тех, кто точно знает, чего хочет, - мужчина улыбнулся, отчего его лицо перестало быть страшным. – Ты действительно хочешь потратить лучшее время своей жизни на изучение того, чем ты, скорее всего, не будешь заниматься? Учиться никогда не поздно, мальчик мой, но не стоит опрометчиво бросаться в первый попавшийся омут. К тому же, тебе нужны деньги. Университет – хорошая идея для тех, у кого они есть. На что ты будешь жить? Согласен, тебе положена стипендия, но будь я проклят, если мне в твоем возрасте ее хватало.
- Ну, студенческая жизнь имеет свои плюсы, - Ларс улыбнулся. – Я мог бы жить в общежитии, завести друзей…
- Которые исчезнут из твоей жизни, едва ты защитишь диплом.
- Встретить девушку…
- С профессией в рукаве встретить достойную девушку намного проще.
- Научиться полезным вещам…
- О которых тебе придется забыть, едва ты устроишься на свою первую работу. Послушай, Ларс, не хочу хвастаться, но я – лучший учитель, который может у тебя быть. Не каждому дается такой шанс.
- А кем, собственно, вы хотите меня взять?
- Честно говоря, мне нужен помощник, - Фишер сцепил пальцы в замок и прищурился. – Толковый, способный, с неограниченным свободным временем. Я работаю много и усердно, и жду того же от своих сотрудников. К сожалению, сейчас хорошие помощники – редкость. И, как правило, все они требуют непомерную заработную плату лишь за возможность вызвать их ночью. И многие из них понимают мои просьбы превратно.
Ларс рассмеялся и понял, что согласится. Желание было безотчетным, но сильным, и он не хотел противостоять ему. Фишер не сулил ему золотых гор, и не обещал оберегать от трудностей, но почему-то именно это заставило Ларса согласиться, пока только внутренне, но озвучивать согласие и не требовалось, потому что Фишер каким-то одному ему известным образом понял это и протянул ему руку, которую Ларс с удовольствием пожал.
Позже, вечером, после того, как Фишер высадил его у дома Нойманнов, Ларс рассказывал Лотару, что сам не понял, как это произошло, а Лотар кипел от зависти. Он убеждал друга в том, что другого такого шанса в его жизни никогда не будет, следовательно, он принял верное решение, но все равно ублюдок и садист, потому что в то время как Лотар будет просиживать штаны в аудиториях, Ларс будет разъезжать по городу, а то и по миру, купаясь в лучах славы. В том, что слава не заставит себя долго ждать, Лотар не сомневался. В это же самое время господин Фишер парковал свой «Мерседес» у здания, которое сложно было принять за офис редакции. Строение явно было старше него, окна его были разбиты, и весь его вид наводил на невеселые мысли. Заглушив двигатель, Ингвар посидел еще какое-то время в салоне, откинувшись на спинку сидения и приводя мысли в порядок. В одном из разбитых окон загорелся свет, что-то разбилось, раздался приглушенный смех, и Фишер недовольно поджал губы. Он вышел из машины, подбросил ключи и поймал их, постоял немного, раскачиваясь с пятки на мысок, затем поставил машину на сигнализацию и вошел в здание, пренебрегая фонариком, лежавшим в кармане его пиджака. Он хорошо ориентировался здесь, и мог бы найти нужный зал с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись об арматуру и не наступив на осколки пивных бутылок. Смех смолк, едва он вошел в нужный зал.
- Здравствуй, Ганс, - Фишер прислонился к дверному косяку и прикрыл ладонью глаза от яркого света. – Что у нас сегодня?
Коротко стриженый светловолосый парень лет двадцати в тяжелых ботинках и одежде армейской расцветки отсалютовал Ингвару и кивнул в сторону стула, к которому был привязан молодой турок, лицо которого напоминало подгнившую грушу. По залу снова пробежал неприятный смех, и пленник мелко задрожал, но не издал ни звука: видимо, ему уже объяснили, что лишние звуки здесь наказуемы. Господин Фишер снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку свободного стула. Затем медленно стянул галстук и закатал рукава белоснежной рубашки. Поинтересовался обманчиво спокойно:
- Знаешь ли ты человека по имени Шафак? Уверен, тебя уже спрашивали об этом.
- Я знаю много людей с таким именем, уважаемый, - откликнулся турок. – О котором ты меня спрашиваешь?
- Кан. Шафак Кан, это имя тебе знакомо?
- Если бы и было знакомо, стал бы я отвечать, когда меня спрашивают не учтиво? – откликнулся турок. – Нужно уметь спрашивать, если хочешь получить ответ.
- Сейчас я выйду на улицу, - Фишер кивнул в сторону окна и улыбнулся. – Мои друзья останутся здесь, с тобой. Возможно, им ты захочешь ответить.
- Возможно, - согласился пленник. – Только поймут ли они то, что я захочу сказать? Уверен, только ты сможешь понять правильно послание, которое Шафак передаст тебе через каждого из нас. Кого бы ты ни спрашивал, и как бы ты ни спрашивал, все скажут тебе одно и то же. «Для настигнутого проклятием рассвет не наступит». Вот, что Шафак велел сказать тебе.
- Я не желаю знать, что он велел передать мне. Я желаю знать, где он. Ты, видимо, не знаешь.
В момент, когда в старом здании прозвучал выстрел, Ларс и Лотар чокались горлышками пивных бутылок, отмечая приближение выпускного и начало взрослой жизни для каждого из них. Окна комнаты, в которой они сидели, были распахнуты настежь. Пахло дождем и ночной прохладой, шелест листвы ненавязчиво переплетался с тихой музыкой, доносящейся из ноутбука Ларса. Он всегда предпочитал спокойную и легкую музыку, Лотар же любил динамичную и жесткую. Так было во всем, чего ни коснись. Друзья представляли собой яркий пример притяжения противоположностей, и никогда не ссорились по-настоящему, даже когда между ними вставала девушка, что случилось лишь однажды, после чего они принесли торжественную клятву не скрывать друг от друга ничего, и, в случае какого-нибудь спора, отказываться от предмета одновременно. Как и все мальчишки в их возрасте, они не были готовы жертвовать чем-то ради друга, но считали, что легко смогут найти замену чему угодно, кроме их самих. Их дружба была парадоксом, и каждый из них был парадоксален до крайности. Этим они отличались от всех, но в остальном оставались такими же подростками, как и все. Казалось, ни один из них не сможет тосковать подлогу, поскольку юность такова, что ее энергичность и стремление вперед попросту не позволяют делать этого. Как бы глубока ни была печаль, время продолжает идти. Но не время лечило Ларса, а веселый смех его друга, его бунт против семейных традиций, саботированный им же самим. Нойвилль пил холодное пиво маленькими глотками, в то время как его друг выпивал полбутылки залпом и фантазировал об их будущем, отчаянно жестикулируя и проливая остальную половину на кожаные штаны и ковер. Он смотрел на него, классический блондин с голубыми глазами, «скучный», как называл его Лотар, на черноволосого (все знали, что Ло красится), зеленоглазого парня с множеством сережек в ушах и улыбался. Улыбался потому, что это несуразное существо в скором времени должно было стать юристом, и Ларс любил представлять его в какой-нибудь конторе в таком виде. С какими лицами люди должны уходить от него. Правда была в том, что он, конечно, завидовал другу. Потому что, с каким бы лицом от него ни уходили, его запомнят. А «скучного» Ларса – нет. Он ни для кого не станет особенным, и потому жизнь его даже теперь течет по классическому руслу. Не будет никогда приключений, которые придумывает Лотар, и от этого немного грустно, и бутылка заканчивается раньше, чем предполагалось. Ларс смотрел на мокрый асфальт, от которого отражался свет фонарей, пока Лотар нес новую порцию, и спрашивал себя, какую жизнь он хотел бы прожить. В нескольких километрах от дома Нойманнов Фишер смотрел на серое небо и курил, пока гиены запихивали бесчувственное тело турка на заднее сидение полицейской машины. Ганс стоял рядом и молчал. Фишер любил его за немногословность и надежность. Не было нужды повторять, что следует делать теперь, потому что Ганс прекрасно знал свою работу. В том, что турок будет молчать, Ингвар был уверен. В конце концов, он сохранил ему жизнь, а это должно что-то значить. Фишер не был гиеной. Если бы виновным во всем оказался немец, в машину запихивали бы немца. Такого подхода к делу было явно не достаточно, и, как бы ему не хотелось обойтись без гиен, только они могли привести его к нужному человеку. Потому что гиены чувствуют слабость лучше, чем он.
- Я могу пробить его по своим каналам, - голос Ганса вырвал Фишера из полудремы.
- Это ничего не даст, - мужчина покачал головой и затушил окурок о стену. – Если Шафак желает спрятаться, он спрячется.
- Почему ты уверен, что он до сих пор в городе? На его месте я сбежал бы на другой конец света.
- Потому что он захочет понаблюдать за тем, что со мной будет. С другого конца света это сделать не так-то просто. Поезжай, Ганс. Не будем говорить об этом сейчас, хорошо?
- Как знаешь. Позвони мне.
Рукопожатие вышло сухим и крепким. Фишер проводил машину полицейского взглядом, проследил за тем, как гиены растворяются в темноте, заложил руки за голову и снова уставился в серые небеса. Казалось, что внутри него копошится насекомое, раздирая лапками внутренности, перемалывая их жвалами, но в эту ночь, находясь в сомнительном состоянии полусна, Ингвар старался этого не замечать. Дождавшись рассвета, он сел за руль, пересчитал оставшиеся сигареты, бросил полупустую пачку на заднее сидение и медленно двинулся в сторону озера.
Примечания:
В эпиграфе (эссе) используется "тоска" именно в значении "Sehnsucht". Я посчитал глупым писать это слово на немецком, учитывая, что все остальное пишется все-таки по-русски.
Приведена цитата английского поэта Перси Биши Шелли (1792-1822г.г.) Спасибо Википедии за это, угу.
@темы: [sehnsucht]