[еще один пасхальный штук]

[admiralsgold]

Рейтинговая сцена, аккуратно. Думали, после гири ее не будет? ХА.

- Неприемлемо.

Гранд-адмирал Траун отвергает гору тряпья, от которого неуловимо тянет старостью и бедностью. Александр Васильевич, в принципе, догадывался, что этим все и кончится. И даже может предположить, какие аргументы Траун сейчас ему предоставит.

- Если я буду изображать старую нищенку, мне не удастся пробраться к интересующим меня местам, - наставительно произносит Траун, отодвигая тряпки подальше от себя мыском сапога. - Мой поход в один из ваших храмов преследует определенную цель, это не праздное любопытство. Следовательно, я должен заботиться, в первую очередь, о выполнении своей задачи. Если вы знали, что я отвечу именно так, почему принесли мне эти тряпки?

Догадливый синий хрен.

- Надеялся, что возобладает здравый смысл, - честно отвечает Александр Васильевич. - Я не представляю, каким образом я должен провести вас в храм так, чтобы вам удалось посмотреть все, что вас интересует, и при этом скрыть от всех ваши глаза и кожу.

- Вы лжете мне. У вас есть решение, но вы полагаете, что я сочту его неприемлемым. - непроницаемый взгляд алых глаз смягчается через несколько мгновений, а на тонких губах внезапно появляется улыбка. - У вас весьма виноватый вид, Александр Васильевич. Я научился понимать вашу мимику. Не томите, что вы для меня приготовили?

Александр Васильевич тяжело вздыхает и скрывается в смежной комнате. Плотная черная ткань, несомненно, легко скроет синеву кожи. У этой вещи длинные рукава и высокий ворот, не оставляющий ни намека хотя бы на узенькую полоску кожи. А лицо... Лицо можно скрыть несколькими слоями вуали, которая крепится к замысловатой шляпке.

- Если у вас все это время было такое удобное платье, я не понимаю, по какой причине вы до сих пор не предложили мне воспользоваться им.

Александр Васильевич не знает, как выразить свое удивление. Траун выглядит невероятно раздраженным. Будь он котом - хвост ходил бы из стороны в сторону, хлестал бы по бокам, а уши непременно прижались бы к голове так, что почти слились бы с ней. Разве что не шипит.

- Понимаете ли, у нас не принято носить женские вещи. Я не хотел оскорбить вас, только и всего.

Траун прикрывает глаза, оставляя небольшие щелочки, сквозь которые пробивается алый потусторонний свет. Вероятно, мысленно считает до десяти. Во всяком случае, его дыхание постепенно выравнивается, а с лица сходят фиолетовые пятна.

- Куда больше меня оскорбило то, что у вас все это время была возможность показать мне местность, но вы предпочли держать меня в качестве домашнего питомца.

Теперь черед Александра Васильевича медленно считать про себя. Траун в бешенстве, это понятно. Ну откуда ему было знать, что инородцу все равно, в чем ходить, лишь бы таскаться по улицам?! Впрочем, здесь он лукавил: особенности инородца сразу бросились в глаза. Его готовность абсолютно на все, лишь бы проникнуть в суть культуры, в которой он оказался, изучить, впитать и использовать себе на пользу. Александр Васильевич не хотел выпускать его, поскольку здесь, в безопасной темноте залов, была эта самая культура. А там, снаружи, ее попросту не было.

- Я бывал и в более неприятных местах, - Траун снова словно читает его мысли, а точнее - считывает мимику. - Мое отношение к вашему народу не может быть основано на поведении отдельных его представителей. Неужели вы думаете, что ваша нищета уникальна? Что ваши войны уникальны? Что нигде в бесконечной Вселенной больше не происходит ничего подобного? Трущобы, вонь, гниль, жестокость и никчемность - все это есть везде. Даже у тех народов, чье искусство напрямую связывает с Вечностью. Мне нет дела до грубости или неотесанности ваших соотечественников. Я, знаете ли, могу постоять за себя. Вы вовсе не обязаны оберегать меня или нести за меня ответственность. Только я сам несу ответственность за свою судьбу.

Александру Васильевичу есть, что возразить, но он предпочитает промолчать. Спорить с инородцем бессмысленно, особенно сейчас, когда он все еще тихо бесится от осознания того, что по милости Колчака он потерял месяцы, которые мог бы потратить на изучение местности. Однако это вовсе не значит, что он смирился. Нет, его месть будет более продуктивной.

Он подходит к инородцу, держа пока еще бесформенную груду ткани в слегка отведенной в сторону руке. Колчак не разбирается в женских шмотках, поэтому не знает, из чего, собственно, все это сделано. Текстура ткани плотная, слегка шероховатая, мягкая. Наверняка теплая, а по нынешней погоде это особенно важно, хоть инородец и не мерзнет, даже наоборот... Ткань медленно опускается на спинку кресла.

- Раздевайтесь. Вы понятия не имеете, как это носить.

Привычный командный голос не дает и намека на замешательство или сомнения. Поэтому Траун молча подчиняется, даже не подозревая о том, чего вообще стоило Колчаку это слово. Этот короткий приказ.

Каждое движение Трауна - произведение искусства. Так, наверное, должны двигаться гейши, о которых Колчаку доводилось слышать в плену. Весь процесс занимает от силы несколько секунд, но время почему-то растягивается, и все происходит невероятно медленно. Сначала халат сползает с одного плеча, затем с другого. Легко скользит по сильным рукам, облизывает грудь и торс. Пояс сворачивается сытой змеей у ног. Контраст синей кожи и белого шелка рождает ассоциации с арктическим льдом и ледяной водой. Вот только Траун невероятно горяч. И на ощупь, и в переносном смысле.

Белья он теперь тоже не носит, и это открытие приводит Колчака в замешательство. С одной стороны, он сам разрешил инородцу чувствовать себя как дома, с другой стороны - ну должны же быть какие-то рамки, в конце-то концов. Впрочем, объяснить, почему инородец должен сковывать свои движения, когда ношение белья ничем не регламентировано, скорее всего, не получится.

- Нам придется поработать над вашей фигурой, - отрывисто произносит Колчак, маскируя свое смущение.

- Что с ней не так?

- С ней все так, даже более, чем, но она совершенно не женская. Двухметровая вдова с широченными плечами и армейской выправкой вызовет массу вопросов, смею вас уверить.

- И что же вы предлагаете?

Траун искренне заинтересован. Ему любопытно, как Колчак собирается решить эту проблему. Что ж, решение у него действительно есть.

- Поворачивайтесь спиной и упритесь во что-нибудь. Будет больно.

- Сомневаюсь, что это сделает мою фигуру более женственной, но, если вы настаиваете...

Колчак замирает с корсетом в руках. Инородец стоит, расслабленно упокоив локти на столе. Изысканный прогиб его невероятной синей спины выглядит совершенно однозначно. Он издевается? Или действительно готов на все, лишь бы выйти отсюда? Соблазн слишком велик: на колкость следует отвечать колкостью, поэтому Александр Васильевич откладывает корсет и прикасается к талии инородца, с удовольствием отмечая едва заметную дрожь в ответ на свое прикосновение. Траун склоняет голову, то ли пряча лицо, то ли изучая что-то на столе. Колчак с нажимом проводит ладонью вдоль позвоночника от копчика к шее, сильно сжимая плечо и заставляя прогнуться назад. Траун шипит, но подчиняется.

- Вот так и стойте.

От прикосновения ткани по горячей коже гранд-адмирала пробегают лихорадочные мурашки. Расправившись со шнуровкой, Александр Васильевич оценивает свои шансы на то, чтобы завязать это адово приспособление, как следует. Траун выше него, и с этим могут возникнуть определенные проблемы. Удача в том, что в комнатах достаточно мебели. Поднимаясь на бархатистый пуф, на котором обычно возлежат аккуратные ножки Анны, Колчак упирается коленом гранд-адмиралу чуть пониже спины и начинает затягивать корсет. Траун резко выдыхает и в течение всего процесса больше не издает ни звука. Удовольствие не из приятных, но инородец терпит. Честь ему и хвала. Закончив с корсетом, Колчак спрыгивает с пуфа и оценивает плод своих трудов. Выглядит все это более, чем неоднозначно, но при этом невероятно красиво. Уши у гранд-адмирала фиолетовые то ли от стыда, то ли от духоты: корсет затянут на совесть, и талия выглядит невероятно соблазнительно. В особенности в сочетании с абсолютно голой задницей.

- Поворачивайтесь, осталось присобачить вам лиф - и можно надевать платье.

- Нет.

- Это не обсуждается. Вы уже прошли через самое сложное, осталось совсем немного.

- Нет.

Упрямство Трауна настолько диссонирует с его недавней готовностью на все, лишь бы выйти из дома, что Колчак подозревает неладное уже на этапе отрицания. Обойдя стол с другой стороны, он упирается в него локтями аналогичным образом, старясь заглянуть Трауну в лицо. Бесполезно: видно только сдержанное сияние глаз и фиолетовые пятна, возникающие даже на плечах. Гранд-адмирал дышит медленно, но тяжело: дыхание выходит с присвистом, тонкие губы непривычно дрожат. Колчак опускается на колени и заглядывает под стол. Ну, так и есть.

- Послушайте, ну это не причина, чтоб отказываться, - задумчиво произносит Александр Васильевич. - Я все равно уже все увидел, давайте закончим с этим, на холоде у вас быстро все вернется в исходное положение.

- Вы жестокий человек.

- Здесь мне возразить нечего, это действительно так, но в данной ситуации ваше замечание выглядит сомнительно. Разве не вы хотели надеть на себя женские тряпки, чтобы посмотреть на наши традиции? Так вам следует поторопиться, у нас мало времени, богослужение скоро начнется. Я обязан там быть, с вами или без вас.

Траун вскидывает голову, и обжигает Колчака неожиданно злым и отчаянным взглядом. Воистину правду говорят: чем дольше копишь, тем громче ебнет. Судя по бешеному породистому лицу, пошедшему фиолетовыми пятнами, ебнуть должно знатно. Это Колчаку нравится. Почти все эти месяцы он сам вынужден был то и дело выходить на холод, будь там дождь или снег, окунать голову в таз с ледяной водой, беспокоить Анну, терзаясь затем муками совести, пока эта синяя сволочь рассекала просторы залов в охуительном халате на голое тело. Что ж, теперь его очередь почувствовать все это на себе, и не Александра Васильевича вина, что несколько месяцев сдерживаемого влечения слились для Трауна в несколько минут. Нет никаких сомнений в том, что корсет значительно сковывает движения, иначе тонкие синие пальцы уже вцепились бы ему в горло.

- Вы не привыкли, когда вам отказывают, не так ли? - избавиться от роли жертвы невероятно приятно, и Колчак растягивает удовольствие. - Ждете, что я сейчас возрадуюсь и брошусь к вашим ногам, мы быстренько перепихнемся, и вы продолжите свои изыскания? Это не так работает.

- Мне наплевать на вас, - шипит Траун. - Это непроизвольная реакция.

- Надо же, существует в этом мире что-то, чего вы не могли предвидеть. Что ж, в таком случае позвольте снять с вас это приспособление, авось и побочный эффект рассосется.

- Увы, нет. Без... взаимодействия... ничего не выйдет.

Трауну стыдно это признавать, но это, очевидно, так. Александр Васильевич трет переносицу костяшками пальцев. Гранд-адмирал производит впечатление существа, в принципе не заинтересованного в каких бы то ни было отношениях, и эта ситуация для него куда более травматична, чем для самого Колчака. Ну подумаешь - член встал, да с кем не бывает-то? Вероятно, как раз с Трауном и не бывает. Издеваться над ним и дальше, во-первых, жестоко, а, во-вторых, опасно. Поэтому он встает и обходит инородца со спины, легким кивком приглашая того развернуться. Вся поза Трауна теперь выражает вызов и напряженную борьбу с самим собой.

- Так и быть, окажу вам услугу, - серьезно говорит Александр Васильевич. - Но времени у нас действительно очень мало, поэтому ограничимся производственным минимумом. Я могу кое о чем вас попросить? В качестве ответной услуги. Мне, знаете ли, тоже не каждый день приходится подобным заниматься.

- Попросить можете, но я не стану ничего обещать.

- Не молчите.

Траун с интересом склоняет голову на бок, смотрит изучающе. Его невероятные глаза горят теперь каким-то особенным, жарким, дрожащим светом.

- Что ж, это должно быть не сложно.

Издевается он, что ли? С него станется, глумиться даже в такой ситуации. Колчак старается сохранять отстраненное выражение, но сильно подозревает, что гранд-адмирал все равно с легкостью читает его. И знает наверняка, что Колчаку вообще-то не доводилось раньше заниматься ничем подобным, да и не хотелось особенно. Он и с женщинами-то предпочитал отстраненные отношения, ограниченные порой откровенной, но все же перепиской. Сейчас же приходилось взять в кулак не только собственную волю, но и нечто куда более твердое и определенное.

С тонких губ Трауна срывается легкий стон, которого не было бы, если бы Колчак не догадался обговорить этот момент заранее. На ощупь член Трауна невероятно горячий, как и все его тело. Приятный, бархатистый, совершенно сухой. Хочется встать на колени и хорошенько его рассмотреть. Откуда-то выплывает и вовсе безумное желание коснуться его губами, чтобы вырвать очередной стон, ответное желание, легкое движение бедер, которое сказало бы, что ему не все равно. Гранд-адмирал стоит совершенно прямо, не делая попыток прикоснуться, естественных для такой ситуации. О его возбуждении можно судить только непосредственно по крепко стоящему члену и тяжелому медленному дыханию. Как можно быть так далеко и так близко одновременно? Они смотрят друг другу в глаза, не отрываясь. Траун - потому что он привык считывать любую информацию и запоминать ее для своей пользы. Колчак - потому что это единственный способ не сорваться, не плюнуть на все и не наброситься на это совершенное существо прямо сейчас, делая что угодно для того, чтобы услышать искренние стоны, искренние мольбы о продолжении.

Кисть движется словно сама по себе. Большой палец ложится на головку, оглаживает круговым движением. Траун щурится и мычит что-то сквозь зубы: этот язык Колчаку не знаком. Легкое ласкающее движение по всему стволу к основанию, мягкое касание мошонки. Инородец запрокидывает голову, подставляя шею. Все летит к чертям: смотреть на эту шею и не вцепиться в нее зубами совершенно невозможно. Траун, очевидно, именно этого и ждет, поскольку на легкий укус тут же отзывается довольным утробным урчанием. На вкус его кожа слегка горьковата.

- Что вам нужно, чтобы закончить все это побыстрее? У меня нет времени с вами возиться.

Александр Васильевич не был бы собой, если б не вернул шпильку относительно "мне наплевать на вас", но, судя по едва заметной улыбке, Траун прекрасно считывает и это.

- Откуда мне знать? Я не практикую. Вам виднее.

Синяя сволочь. Все он знает, конечно же: вон как ухмыляется, думает, что не видно. Бросить бы его в таком виде и уйти. Что он может сделать? Ну максимум разнесет здесь все к чертям. Или вызовет своих и разнесет вообще все к чертям, кто его знает... Что ж, приходится терпеть. Ебучая дружба народов. Тебе нравится жестче? Хорошо. Пальцы сжимаются одновременно на шее и на члене. Гранд-адмирал беспомощно хрипит, но по выражению его лица очевидно, что ему это нравится. Вот теперь он стонет искренне, периодически бездумно толкаясь в ладонь и позволяя тонкой струйке слюны стечь по подбородку. Александру Васильевичу требуется все свое самообладание, чтобы остаться в рамках договоренности. До одури хочется подхватить инородца под колени, уместить задницей на стол и засадить так, чтоб он свои родные звезды увидел. Хочется услышать, как он будет орать, ощутить, как будет царапать спину и, возможно, брыкаться. Хочется вылизать эту горьковатую кожу, останавливаясь на самых чувствительных местах только для того, чтобы добиться беспомощных всхлипов и увидеть его побежденным. Но всего этого не происходит. Колчак ограничивается легким прикосновением языка к ключице, которого оказывается достаточно для того, чтобы инородец коротко вскрикнул и забился в его руках, щедро орошая ладонь теплым семенем.

Тщательно вытерев ладонь полотенцем, Александр Васильевич водружает лиф, набитый ватой, на все еще дрожащее мелкой дрожью тело, очевидно, пока еще не совсем соображающее, где оно вообще находится. Удовлетворившись увиденным, Колчак грубо спихивает гранд-адмирала со стола, на котором тот вздумал отдохнуть, и втискивает в платье, которое, на удивление, прекрасно на нем выглядит: корсет сделал свое дело. Быстро застегивая пуговицу за пуговицей, он зорко следит за тем, чтобы наряд выглядел пристойно. Застегивая ворот, на несколько мгновений будто бы запутывается в крючках, не в силах отказать себе в удовольствии ощутить судорожные движения кадыка еще раз. Закрепить шляпку помогают десятки шпилек. Водрузив плотную многослойную вуаль, Колчак отрезает себя от пытливого взгляда алых глаз уже пришедшего в себя инородца. Подавая ему перчатки, Александр Васильевич подхватывает с кресла сумочку, украшенную жемчугом, и пелерину: все же довольно холодно, и излишне легкий наряд вызовет подозрения.

- Вы чудесно выглядите, гранд-адмирал, этот наряд вам безумно идет, - сообщает Колчак, открывая перед ним дверь.

- Рад это слышать, - серьезно отвечает Траун. - Меньше вопросов - больше возможностей. Мы успеваем?

- Вполне. Прогуляемся?

- С удовольствием.

Вот так. Будто и не было ничего только что. В какой-то степени такую тактику Александр Васильевич вынужден признать единственно правильной. До богослужения остается всего около получаса, а с темных небес на их разгоряченные головы медленно падает поздний снег.