Клубок восьмой, в котором компания разделяется.

[admiralsgold]

Быть человеком Гавриилу не нравилось. В бытность свою архангелом он не должен был беспокоиться о том, что его тело устанет и отключится. Не нужно было думать о том, сколько весит гора, прежде чем ее поднять. И любая точка вселенной оказывалась не дальше, чем соседняя комната. Плюс-минус полчаса. Теперь же он должен был пользоваться общественным транспортом, не забывать поесть, вовремя лечь спать и очистить тело от пыли, грязи и стойкого запаха человеческой плоти.

Мылся Гавриил остервенело, с угрюмой тщательностью ненавидящего себя психопата. Ему хотелось содрать с себя кожу и мускулы, расщепить скелет, руками вытащить внутренности и вымыть их так же тщательно, как все остальное. Управившись со ступнями, которые ныли так, как должны были ныть ступни распятого Христа, Гавриил занялся волосами, и его захлестнула новая волна раздражения. Вместо роскошной антрацитовой гривы пальцы нащупали кое-как остриженные патлы неопределенной длины. Баюн старался как мог, но профессионалом в этой области все-таки не был, поэтому Гавриил злился не на него, а на ситуацию в принципе. И на себя. На себя – больше всего. Знал же, что Книга – живой организм, обладающий мало того, что собственным сознанием, так еще и изрядной долей силы. Читал не раз строки, явно адресованные ему. Истории про принцесс и драконов, истории про заколдованных принцесс, которые пробуждались от поцелуя… Чего только не довелось ему вычитать, прежде чем Книга приняла его доводы! И помогла избавиться от единственного, кто все еще помнил правду и мог проболтаться по какой-нибудь нелепой случайности. Судя по всему, сделала она это лишь для того, чтобы впоследствии Гавриил явственнее ощутил на себе результат собственных действий.

Добившись того, что кожа кое-где покраснела, а в некоторых местах и начала кровоточить, он заткнул сливное отверстие в огромной ванне и стал набирать воду, которая по температуре своей до кипятка не дотягивала совсем чуть-чуть. Выбравшись из набирающейся ванны, Гавриил встал напротив запотевшего зеркала и протер его ладонью. Искаженное отражение не могло дать полного представления о том, как он выглядит, но еще вчера вечером он вдоволь насмотрелся на свое лицо и прочие части тела. И прорыдал, скорчившись в остывшей ванне, как минимум час. Он любил людей. Но себя теперь ненавидел. Собственное ничтожество раскрылось перед ним, собственная беспомощность ужасала. Неведомые доселе эмоции разрывали его душу, и он плакал, и только в этом находил успокоение. Когда слезы кончались, наступало опустошение. Того же эффекта можно было добиться криком, но он опасался кричать, это напугало бы Самаила, и пришлось бы объясняться. Этого унижения Гавриил не смог бы пережить.

Как люди живут такими несчастными? Как у них хватает сил на то, чтобы любить кого-то? Каким запасом святости надо обладать, чтобы полюбить кого-то, подобного тому, что он видел в зеркале? Скелет, обтянутый плотью и тонкой кожей. Глаза, по которым нельзя ничего прочесть. Невыразительное лицо, испещренное морщинами. Гавриил знал, что человеческое зрение не различает их, что для любого прохожего его лицо будет казаться молодым, но он видел, чувствовал каждую морщинку, каждую забитую грязью пору. И, что было хуже всего, он физически ощущал, как растет щетина на его подбородке и шее. Тело, представляющее собой воплощение слабости и смерти, созданное отцом из праха лишь затем, чтобы в прах вернуться. И оно пахло, это тело. Пахло потом, сколько его ни три. Пахло усталостью, пахло чем-то отвратительно мужским. Это был солоноватый запах с примесью мускуса, не имевший ничего общего с его настоящим запахом. Если лицо в зеркале еще как-то походило на его обычный вид, то запах… Запах сводил его с ума, но избавиться от него не удавалось. Как не представлялось возможности избавиться от того, что делало его мужчиной, и этим унижало куда больше неприятного запаха. Он знал, что Михаил не стал бы вести себя так, как он, не проводил бы часы в воде в попытках надеть на себя собственную тень. Михаил всегда знал, что делать, но его не было с ним. И Гавриил не знал, будет ли когда-нибудь снова. Отчаяние и страх завладели им.

- Почему мужчина, Господи? – спросил он у своего отражения. – Почему из всех падших именно меня ты облек в плоть? Почему именно в мужскую? За что, Господи?

Отражение не отвечало. Конечно, Гавриил и раньше спускался на твердь. Несколько раз – даже естественным способом, через женское чрево, и всякий раз ему удавалось самостоятельно определиться с полом и продолжительностью своего пребывания. Однако в этот раз все было иначе. Он знал, почему отражение не отвечает ему. Потому что в глубине своей души он уже знал ответ на свой вопрос. Знал, почему выглядит именно так. Но не знал, почему заключен в человеческое тело, если оно настолько ущербно, настолько слабо и болезненно, что вряд ли сможет осуществить необходимое.

- Потому что Книга наказала меня за малодушие и обман, - сказал он самому себе, и отражение согласно кивнуло. – С нее станется оставить меня в таком виде навсегда, если не найду ее в срок.

Зеркало снова запотело, но Гавриил не стал протирать его ладонью. Теперь надо было свыкнуться с мыслью, что он сам по себе. И что ответственность за неудачу целиком ляжет на его плечи. Вода уже набралась, и теперь вся ванная комната наполнилась паром. Пахло можжевельником и хвоей. Он знал, что Самаил обязательно пошутит по этому поводу, но запах леса всегда успокаивал его, а спокойствие – именно то, в чем он сейчас нуждался. Кстати о Самаиле. С ним придется расстаться. Это печалило Гавриила, он любил брата, и радовался, что нашел его. Конечно, он злился из-за кражи, и тревожился из-за причин, побудивших Самаила сделать это, но умом он понимал, что Самаил был всего лишь инструментом, с помощью которого Книга осуществила свой замысел, поэтому он предпочитал радоваться встрече. Сидя в ванне, полной горячей пенной воды, Гавриил обнимал себя за колени и размышлял над тем, как уйти так, чтобы никто ничего не заметил. Он очень рассчитывал на Макошь, аппетитные формы которой должны были интересовать брата куда больше, чем точное местоположение Гавриила в огромном номере. Оставался Баюн. Чем можно отвлечь кота, он не представлял. Да и стоило ли оставлять его здесь? Гавриил поднял левую ладонь и с ненавистью уставился на нее. Слабое, беспомощное человеческое тело, которое умрет, если не будет есть, умрет, если не будет пить, умрет, если не будет спать и сойдет с ума, если не будет совершать бесполезную последовательность фрикций, которая должна приводить к размножению, но чаще всего не приводит. Он не удивлялся больше тому, что человечество ненавидело своего создателя. Сейчас он тоже его ненавидел, однако справедливости ради следует отметить, что его создатель к человечеству не имел никакого отношения. Поэтому Гавриил злился вдвойне: на того, кто создал столь отвратительное и страдающее от осознания этого создание, как человек, и на того, кто создал его самого и поставил в такое нелепое положение. Он расколотил бы и широкую удобную ванну, и зеркала, и полочки, и комнаты этого номера, если бы мог. Но, глядя на свою ладонь, он ясно видел, что не сможет расколотить даже собственное лицо. Кожа на ладони сморщилась и порозовела, и пальцы выглядели теперь, как пальцы старика. Прикоснувшись ими к лицу, Гавриил ощутил тепло собственной крови, пульсирующей под кожей, почувствовал, как бьется его сердце, услышал, как оно шумит. Лицо его было наощупь мягким и эластичным, однако на подбородке и шее уже начала пробиваться щетина. Гавриил выпрямил ноги, прислонился спиной к прохладному мрамору и стал разглядывать остальное тело, которое он ненавидел и которого стеснялся. Поднимая руки, он рассматривал длинные пальцы с обкусанными ногтями и заусенцами. На руках росли волосы, темные и слишком заметные. Волосы росли и на ногах, и на груди, и даже на животе видна была полоска ненавистной растительности. Единственным, что Гавриилу понравилось в человеческом теле, были ступни: красивые, с длинными цепкими пальцами, каждым из которых он мог пошевелить. Тело его оказалось жилистым и довольно сильным. Но он вряд ли способен преодолевать большие расстояния, долго обходиться без сна и поднимать тяжести. Гавриил знал, как выглядят люди, которые часто поднимают тяжелые вещи, и на них он не походил совершенно. А это значит, что Баюна все-таки придется взять с собой. Как волшебное существо он мог пригодиться в весьма скором времени.

Придя к такому умозаключению, Гавриил поднялся, но сделал это слишком резко, и в глазах моментально потемнело, а шум в ушах заглушил все остальные звуки, даже его собственный голос, произносящий такие слова, за которые Яхве, бывало, порол его розгами. Первым, что Гавриил услышал, когда шум стих, а зрение вернулось к нему, был стук в дверь и голос Баюна, интересующийся, все ли с ним в порядке. Расценив это как благосклонность судьбы, Гавриил сообщил, что дверь не заперта, и что ему требуется помощь.

- Ну и вонь, батюшки! – Баюн всплеснул руками, схватил полотенце и стал разгонять ароматный пар. – Не удивительно, что тебе сплохело! Хуже, чем в сауне. Ты был когда-нибудь в сауне? Есть у вас там такие заведения с крылатыми цыпочками?

- У нас нет цыпочек, - ответил Гавриил, внимательно следя за тем, чтобы голос его был едва слышен, а лицо оставалось опасно красным. – И саун тоже нет. Я мылся.

- Несколько часов. Ты не смоешь с себя это тело, дружище, вот, что я тебе скажу. Так что нечего изводить себя, - Баюн приобнял Гавриила за плечи и помог подняться. – Ну-ка, держись за меня, сейчас мы пойдем… аккуратненько…

Позволив довести себя до двери, Гавриил пинком закрыл ее и ударил Баюна локтем. Попал удачно, в солнечное сплетение, и кот согнулся, хватая ртом воздух и недоумевающее глядя на взбесившегося человека.

- Пикнешь – я тебе гортань выгрызу, - пообещал Гавриил, выкручивая кошачье ухо. – Перенеси нас подальше отсюда. Да в такое место, куда Самаил не сунется.

Баюн закатил глаза и щелкнул пальцами. В следующее мгновение распаренное тело хлестнуло холодным ветром. Гавриил отпустил кота и обхватил себя руками в бессознательной попытке согреться. Баюн молча снял халат, в котором явился, накинул его на голову бывшего архангела и стал обходить помещение, деловито заглядывая во все углы и закрывая форточки. Набредая на коробки с вещами, копался в них, выуживая необходимое, после чего швырял вещи через плечо и продолжал свои исследования. Нацепив на себя все, что Баюн мог предложить, Гавриил уселся на свободный табурет и стал следить за котом, испытывая смутное чувство вины. В конце концов, Баюн не представлял опасности и не желал ему зла, и вел себя до сих пор предупредительно и мягко, так что за удар локтем стоило извиниться как можно быстрее, пока он не разочаровался окончательно и не передумал его сопровождать.

- Ты взбалмошный, - сказал Баюн, остановившись, не поворачиваясь, и хвост его ходил из стороны в сторону. – Избалованный маленький принц с расцелованной задницей.

- Младший император, - автоматически поправил Гавриил и тут же прикусил язык, но было поздно.

Баюн развернулся стремительно, оскалившись, прижав уши к голове и выпустив когти. Их Гавриил заметил в последний момент, и потому не успел отреагировать. Острые крючья вонзились в его лицо и правое плечо. Слабое человеческое тело отреагировало мучительной болью и громким криком, который вырвался из груди Гавриила прежде, чем он успел понять, что произошло. Левый глаз залило кровью, лицо свело судорогой. Он поднял руку в попытке защититься, но Баюн вцепился в нее зубами, и Гавриил пожалел о своем решении. Ножки табуретки не выдержали веса двух массивных тел и с треском подломились. Баюн пнул поверженное тело. Удовлетворившись извлеченным звуком, пнул еще раз, сплюнул и отошел. Лежа на холодном полу, Гавриил видел правым глазом, как дрожит и ходит из стороны в сторону кошачий хвост, и знал, что любой звук, любое движение может спровоцировать Баюна, и тогда он не остановится, потому что его когти только что рвали плоть, как и зубы. Он ощутил вкус крови, и теперь охотничий азарт легко может взять верх над благоразумием. Поэтому Гавриил смирно лежал на спине, не делая попыток стереть кровь с лица или осмотреть раны. Баюн ходил вокруг него, бросая на поверженного человека красноречивые плотоядные взгляды. Глаза его окончательно пожелтели, зрачок вытянулся, усы подергивались, из горла вырывалось утробное урчание. Наконец, он остановился, сложил руки на груди и глубоко вздохнул, успокаиваясь.

- Здесь ты человек, - сказал Баюн, глядя Гавриилу в глаза. – Я могу сожрать тебя, когда захочу. Я вожусь с тобой только потому, что ты мне нужен живым. Я не сказал «целым и невредимым», я сказал «живым», запомни это. Потому что я могу сожрать твои руки или ноги, и ты все еще будешь жить. Люди слабые, но живучие. Зря ты не остался с братом, ой, зря. Вставай.

Баюн протянул руку с раскрытой ладонью, но Гавриил не мог оторвать взгляда от его лица. Они встретились впервые всего два дня назад, но за это время с ним произошло столько удивительных вещей, что не укладывалось в голове. В голове архангела все это уложилось бы без малейших вопросов, но человеческая голова постоянно задавалось вопросом «почему». И еще – «как это может быть». При первой встрече Баюн произвел впечатление не слишком притязательного и не слишком искусного вора. Но с холодного бетонного пола он выглядел совершенно иначе. Гавриил видел теперь, что Баюн – опасное, сильное и чрезвычайно кровожадное существо. Кроме того, существо хитрое и расчетливое. Скорее всего, лишенное каких-либо слабостей, присущих людям, кроме жажды наживы, которая, впрочем, сохраняла Гавриилу жизнь. Все его добродушие, вся его веселость и душевность, все это служило лишь маской, которую он снимал так же легко, как надевал. Вот он рвет его плоть зубами, а вот уже протягивает ему руку, и нет никаких когтей. Но они появятся, Гавриил знал это. Появятся, стоит ему напомнить, кто он такой.

- Господи, - прошептал Гавриил, потрясенно глядя на Баюна единственным видящим глазом. – Как же ты ненавидишь нас. Как же ты нас…

- Да, - Баюн улыбнулся тепло и мягко, как родители улыбаются детям. – А теперь вставай, надо обработать это безобразие.

Гавриил позволил ему поднять себя, и мир вокруг тут же закружился, а пол словно перестал существовать. Он смутно осознавал, что Баюн несет его в смежную комнату, что его кладут на диван, и что его ноги не помещаются, потому что они слишком длинные. Потом кот куда-то ушел, но скоро вернулся. Следить за ним одним глазом было сложно, но скоро Гавриил увидел его лицо очень близко. Баюн что-то говорил, придав своему лицу сочувственное выражение и сдержанно улыбаясь. Любой другой решил бы, что ему стыдно за вспышку гнева, но Гавриил чувствовал, что это не так. Кот долго наблюдал. Теперь он копирует. Когда Баюн прикоснулся к онемевшей части лица, Гавриил попытался отстранить его руку, но у него ничего не вышло. Пальцы скользнули по предплечью кота, не задержав его, и стало очень больно. Гавриил знал, что слабость он испытывает из-за потери крови, а боль – из-за того, что Баюн прикасается к ране и обрабатывает ее чем-то целебным. У людей так всегда: исцеление обязательно должно быть сопряжено со страданием. Рафаил исправил бы всё безболезненно и быстро, но Баюн причинял ему боль даже тогда, когда старался ее снять. Почувствовав прикосновение его ладони к здоровой щеке, Гавриил понял, что плачет.

- Ну что ты как девочка, - голос Баюна прорвался сквозь звон в ушах, оказав тонизирующее действие. – Ты же воевал.

- Наши раны другие, - с трудом разлепив губы, ответил Гавриил. – Ваше оружие… Не могло сделать мне так больно.

- А может, дело не в нашем оружии, а? – кот коротко хохотнул, продолжая заниматься рассеченным лицом. – Может, все дело в том, что тебя так ни разу и не задели? Не расскажешь мне?

- Ты и так знаешь. Я не хочу… унижаться.

- Говори со мной.

Баюн сказал это тихо и спокойно, но почему-то именно после этих слов Гавриил ощутил странный комок, возникший в горле. Прокашлявшись и заслужив неодобрительный взгляд кота, он сказал:

- Отец запретил мне участвовать в сражениях после одного случая, - взгляд его был прикован к кривой игле, которую Баюн собирался использовать для того, чтобы зашить раны. – Он опасался, что со мной случится нечто подобное.

- Он очень любил тебя, да? – мягкие подушечки кошачьих пальцев обследовали края раны, рассекавшей левую бровь. – Сейчас будет больно, но не слишком. Закрой глаза. Говори со мной. Не вздумай орать.

- Жжется.

- Это перекись водорода. Люди используют ее, чтобы обеззаразить рану. А это вата. Я использую ее, чтобы убрать кровь. А это бинты. Я запеленаю твое лицо, когда закончу, и закреплю их так, чтобы ты их не сорвал. Говори.

- Да, он любил меня, - Гавриил закрыл глаза, радуясь, что не увидит лица Баюна, когда продолжит. – Даже слишком. Нас было двое, я и один офицер. Из невидимых войск, ветроподобный. Мы попали в окружение. Ты знаешь, мы просто… мы гуляли там, в лесу. Я был безоружен.

- Это важное уточнение. Не шевелись, иначе я выколю тебе глаз.

- У Мефа… У того офицера оружие было.

- И чем же все кончилось? – в голосе Баюна слышался неподдельный интерес.

- Я убил их. Всех.

Рука кота не дрогнула, но какое-то время они провели в молчании. Без единого слова Баюн поворачивал лицо Гавриила так, как ему было нужно. Безмолвно обрабатывал, вытирал, зашивал, снова обрабатывал. Специфический запах человеческой крови вызывал тошноту. Или тошноту вызывала ее потеря. Гавриил не знал точно. Он ждал, когда Баюн закончит с лицом и займется рукой. Ждал, когда он оставит его в покое. Но вместо этого кот спросил:

- И поэтому он посадил тебя под замок? Странно даже для него.

- Он слишком боялся меня потерять. Он боялся, что я сбегу на войну и в один прекрасный день помру там.

- А за других он не боялся, - Баюн не спрашивал, он утверждал, и по спине Гавриила пробежал холодок. – Какой интересный отцовский инстинкт. У вас у всех так? Или только он особенный?

- Я не знаю, у меня нет детей. И не будет.

- Почему? Я в курсе, что у вас там нет женщин, но вы вроде как решили этот вопрос.

- Не мы, - Гавриил поморщился с досады и тут же получил чувствительный тычок под ребра: «не дергайся». – Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе историю всего нашего рода, начиная с истоков мироздания?

- Нет, твоя история меня вполне удовлетворит. А что стало с этим офицером? Его тоже посадили под замок?

- Отец убил его.

- За то, что он узнал то, чего ему знать не следовало, надо полагать.

Баюн не нуждался в ответе, поэтому Гавриил промолчал. Лицо дергало и бросало то в жар, то в холод, в отличие от всего остального тела, и от руки, которой он больше не чувствовал. Возможно, имел место болевой шок, который случался с людьми в таких ситуациях и спасал их от сумасшествия на почве невыносимой боли. Возможно, из руки просто вытекла вся кровь, и теперь она выглядит как кусок мяса. Гавриил не знал, возможно ли это, потому что мало интересовался человеческой анатомией. Точнее, не интересовался ею вообще. Тем удивительнее было то, что он стал человеком, более того – оставался им более суток, не имея представления о том, как эти существа вообще функционируют. Знания, полученные им в ходе многочисленных нисхождений на твердь, куда-то улетучились, сменившись совершенно дурацкими мыслями. На мгновение ему даже показалось, что вся его небесная жизнь – сон, но усилием воли ему удалось избавиться от этой мысли. Забывать о ней, однако, не следовало. Это была мысль опасная. Разрушительная. Она привела Самаила к смерти и сделала его несчастным, и его самого ждет такая же судьба, если он позволит ей появиться вновь и укорениться в его сознании.

- Ну вот и все, - неожиданно заявил Баюн. – Теперь тебе показан постельный режим и смирение. Ты получил то, что заслужил, и даже меньше, смею заметить.

- Я не чувствую руку, - сообщил Гавриил, не стараясь вызвать сострадание, но опасаясь, что больше ее и не почувствует.

- Это нормально, - голос кота потеплел. – Можешь открыть глаз. Мы обсудим наши последующие действия сейчас или позже?

- Сейчас, - решительно ответил Гавриил, внимательно глядя на Баюна правым глазом. – Я увел тебя потому, что знаю, как нам найти Книгу, но мне потребуется твоя помощь. Я предполагаю, что тот, у кого она сейчас, уже отправился в леса. В те самые леса.

- Почему бы он должен был это сделать? – искренне удивился Баюн. – Я бы на его месте развлекался, не выходя из дома.

- Потому что Книга стремится к своему создателю, как и все мы, - устало, но терпеливо пояснил Гавриил. – Ты знаешь, что Бессмертный начал ее, как знаешь и то, что он не тот, за кого выдает себя.

- Как и ты, - радостно заметил Баюн. – Мне положена награда за догадливость?

- Тебе положена награда за мошенничество и подслушивание, - Гавриил вздохнул. – Я был бы признателен тебе, если бы ты не распространялся о том, что знаешь. Тем более что знаний твоих очевидно недостаточно для того, чтобы понимать, что ты наделал. Я не могу больше говорить.

- Тогда оставайся здесь, - Баюн хлопнул себя по бедрам и встал. – Тебе нужны человеческие лекарства. Через пару часов заболит все и сразу, так что я дойду до ближайшей аптеки. Если ты сдвинешься с этого места, я найду тебя и покажу, что у тебя внутри. Если ты думаешь, что повысил в моих глазах свою ценность, то очень ошибаешься, потому что Книга, друг мой, намного важнее тебя, кем бы ты ни был. Привыкай, потому что в человеческом мире даже драный носок дороже человека, если ты отморозил ноги.

Гавриил не ответил. Он ждал, пока за Баюном захлопнется дверь. Дождавшись, медленно сел на диване и огляделся. День выдался солнечным, и свет слепил единственный глаз, но благодаря ему было видно, что в этой квартире давно никто не жил, и была она завалена всяким хламом. Гавриил не сомневался, что к вечеру она преобразится, поскольку Баюн, как и всякий кот, тяготел к уюту. Но ждать он не собирался. Осторожно, почти не дыша, Гавриил встал и дошел до окна. Выглянув, он едва удержался от горестного стона. С девятого этажа не спрыгнешь, а с одной рукой не спустишься даже на крепкой веревке. Кроме того, Баюн стоял внизу, с веселой улыбкой глядя прямо на него. Проведя когтем по голой шее, он резко развернулся и зашагал прочь, засунув руки в карманы брюк, источая расслабленность и уверенность в себе.

Добредя до ванной, Гавриил нащупал выключатель и взглянул на свое отражение в треснувшем зеркале над раковиной. Слезы снова обожгли глаза, включая тот из них, что был скрыт бинтами и ватой, и бывший архангел заскулил от боли. Да, в таком состоянии не выломаешь дверь. Да и куда он пошел бы? Отражение не выглядело способным на прогулки холодным сентябрьским днем. Строго говоря, выглядело оно сюрреалистично до безобразия. Утерев кровавые сопли рукавом растянутого свитера, Гавриил сплюнул в раковину, выключил свет и вернулся на диван. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем Баюн вернулся. Время перестало существовать для него. Он просто лежал, смакуя боль, которая во всех местах была разной. Личный симфонический оркестр боли. Когда повернулся ключ в замке, он не отреагировал на звук. Ему нравилось ощущение, будто он плывет на спине по спокойному морю, и волны укачивают его. В ушах шумело в точности как шумит вода. Не хватало только легкого ветерка и соленых брызг.

- Я принес торт! – торжественно заявил Баюн, пинком закрывая дверь и водружая на хлипкий стол многочисленные пакеты. – В ознаменование, так сказать, нового витка наших, так сказать, отношений.

Вот так. Словно Гавриил не лежит на диване, поглощенный работой галлюцинирующего мозга. Снова тот Баюн, который привез его на Дворцовую, который угнал трамвай и вонзил его напротив «Англетера». Гавриил, кряхтя, сел на диване и медленно спустил с него ноги. Баюн танцевал у стола, выгружая из пакетов различные яства и напитки. Пакет с медикаментами он повесил на ручку форточки, из него угрожающе выглядывала упаковка шприцев. Гавриил смутно осознавал, что укол – это нечто болезненное и отвратительное, но пока Баюн не собирался его колоть, останавливаться на этом он не собирался.

- Дорогая, посмотри, что я принес! – Баюн понизил голос и поиграл бровями, но затем рассмеялся и махнул рукой. – С тобой совершенно невозможно разговаривать.

- Да, потому что ты порвал мне лицо. И потому что мне не нравится, что ты кривляешься. Я уже видел, каков ты на самом деле, тебе не обязательно притворяться.

- Это и есть то «самое дело», - Баюн опустился на корточки и взял ладони Гавриила в свои руки. – Тебе сложно это понять сейчас своим глупым человеческим умишком, но мы все бываем разными. Ты мне нравишься, котенок, действительно нравишься. Поэтому я приношу тебе вкусную еду, забочусь о тебе, стараюсь следовать твоим желаниям. Но также я не терплю оскорблений, и поэтому я наказываю тебя, чтобы у тебя не сложилось впечатление, будто ты можешь сделать так снова. Ты понимаешь? Ты наблюдал, как воспитывают детей, хоть раз? Больше ты не захочешь бить меня. Значит, я достиг своей цели. И еще, моя крошка, зайка, золотце мое ненаглядное, я продам тебя. Мне очень весело с тобой, это правда. Я забочусь о тебе, это тоже правда. Я не делаю вид, понимаешь? Но я продам тебя, потому что то, что мне нужно от Бессмертного, намного важнее того, что мне придется с тобой расстаться. В конце концов, такое случается постоянно: друзья расходятся и больше не встречаются, со мной такое бывало часто. Я говорю это, чтобы ты понял сейчас, что тебя ждет, и не злился на меня. Ведь я делаю это не потому, что ненавижу тебя. Да, я ненавижу твоих так называемых родственников, но не тебя.

- Почему ты так уверен, что Михаил позволит тебе меня продать? Да еще и Бессмертному? Он наверняка уже…

- Сердце мое, - Баюн отпустил руки Гавриила и взял его лицо в свои ладони, стараясь не задевать повязку. – Внимательно послушай, что я сейчас скажу. Услышь меня. Твой брат изгнал тебя. Он, и никто больше, повинен в том, что ты стал человеком, да еще и с середины жизни. Ты умрешь человеком, ты не вернешься больше назад. Прошло два дня. Никто тебя не ищет. Поэтому я теперь тебе и папенька, и маменька, и брат с сестрой. И я знаю, как использовать сложившуюся ситуацию так, чтобы хорошо было нам обоим.

- Михаил не мог так поступить, - Гавриил покачал головой и вздрогнул от резкой боли в щеке. – Не мог – и всё. Я не смогу объяснить тебе, почему думаю так, но я уверен…

- Подчас наши родные удивляют нас, - Баюн держал лицо Гавриила так, чтобы он не мог отвести взгляд единственного зрячего глаза, и голос его становился все более и более низким. – Ты думаешь, что знаешь, но даже ты не можешь заглянуть в его душу и сказать, что двигало им в тот момент. Ты не можешь быть уверен ни в ком. Неужели отец не доказал тебе это? Никому нельзя верить.

- Он скорее умер бы, чем бросил меня!

- Значит, в таком случае, он, скорее всего, мертв, моя радость, - Баюн улыбнулся и погладил здоровую щеку подушечкой большого пальца. – Я думаю, по этому поводу можно съесть даже три торта. Но, для успокоения твоей души, я кое-что добыл по случаю.

Кот встал и вернулся к столу. Какое-то время продолжалось копошение в пакетах, после чего раздался радостный возглас и Баюн резко развернулся на пятках, пряча что-то за спиной. Гавриил молча протянул руку. Кот пошевелил ушами и протянул ему блюдце с наливным яблочком. Сердце истерически застучало, в ушах снова зашумело, руки отозвались мелкой дрожью, но он принял блюдце и покатил по нему яблоко, повторяя заговор, который должен был связать его с Михаилом. Яблоко катилось по блюдцу, то и дело ловились чужие сигналы, но Михаил молчал. Усы Баюна сникли, Гавриил не знал, почему, и не очень-то хотел знать, но это обстоятельство почему-то расстроило его окончательно. Он молча отложил блюдце и вернулся в лежачее положение. Через какое-то время Баюн разбудил его, тыча в здоровую щеку все тем же блюдцем, на котором вместо наливного яблока красовался кусок киевского торта. Ели молча, сидя на узком диване плечом к плечу. Гавриил морщился от дергающей боли в щеке и ноющей – в руке. Баюн щекотал его шею хвостом и загадочно улыбался.