Клубок седьмой, в котором каждый находит предназначение.

[admiralsgold]

На Малой Морской дела обстояли следующим образом: Самаил сидел в темноте, в той же позиции, в какой мы его оставили, и предавался невеселым размышлениям о женском коварстве и смысле жизни вообще. Этим увлекательным занятием он намеревался заниматься до самого рассвета, однако что-то привлекло его внимание, отразившись в погасшем экране телевизора, и это что-то никак не вписывалось в привычную картину мира, пусть даже и волшебного. Самаил прищурился, пытаясь различить очертания отражающегося предмета, и, спустя ничтожные несколько минут, глаза его распахнулись от удивления. Меланхолия, нежно лелеемая и взращиваемая архангелом в течение последних часов, испарилась, вытесненная азартом и предвкушением веселья.

Поднявшись с постели, он первым делом набросил морок на несколько кварталов, скрывая визуальное и звуковое присутствие летящего трамвая. К моменту, когда он закончил плести иллюзию, трамвай приблизился на опасное расстояние. В номере уже слышался его звон, и хорошо было видно бледное лицо Баюна, который, судя по движению губ, дошел приблизительно до середины малого матерного загиба. Происходящее же на крыше трамвая удивило Самаила настолько, что он даже закончил загиб за Баюна. Пантограф почему-то оказался поднятым. Как это вышло, и почему трамвай продолжал лететь, Самаилу понятно не было. На пантографе стоял изрядно помолодевший и похорошевший Кощей Бессмертный в шинели и с ломом, коим отгонял какую-то странную тварь. Со стороны это выглядело достаточно комично, но Самаил впервые не почувствовал необходимости в том, чтобы посмеяться над ситуацией. Всё это сумасшествие приближалось к окну его номера и тормозить, судя по всему, не собиралось. Одного взгляда на лицо Баюна, который перешел к большому матерному загибу, было достаточно, чтобы понять: он не знает, как затормозить.

Пантограф рухнул аккурат в тот момент, когда Самаил попятился от окна, но еще не повернулся к нему спиной, чтобы выбежать из номера. Вместе с пантографом рухнул Бессмертный, смешно взмахнув при этом руками и вцепившись со страху в тварь, от которой отбивался. Они покатились в кусты единым черным клубком. Трамвай издал звук пикирующего бомбардировщика, печально мигнул софитами и вошел в штопор. Баюн выскочил из заднего окна за секунду до встречи водительской кабины с землей. Хвост его дергался из стороны в сторону и выглядел погано. Самаил открыл окно и вышел в него, экономя драгоценное время, которое он потратил бы, воспользовавшись дверью, коридорами и лестницами.

- Шедевр! – восторженно воскликнул он, мягко опускаясь на землю рядом с воткнувшимся в нее трамваем. – Какая экспрессия, какой протест против общественного транспорта! Какие эмоции! Однако, сударь, признайтесь, как вам это удалось?

Баюн стоял у трамвая, шатаясь, и отвечать не спешил. Блуждающий взгляд его скользнул по Самаилу, перешел на гостиницу и окрестности, после чего, наконец, уперся в кусты, в которых что-то явно происходило. Издав неопределенный звук, похожий одновременно на возглас и мяукание, Баюн кинулся к кустам, чтобы с трудом извлечь из них сцепившихся пассажиров.

- Убери это от меня! – заорал Бессмертный голосом Гавриила. – Немедленно сними с меня эту гадость!

Самаил сложил руки на груди и стал с интересом наблюдать за процессом освобождения. Тварь и Бессмертный сцепились крепко. Длинные тонкие руки существа обвили тело Кощея как водоросли. Бледное безглазое и безносое лицо тянулось к Бессмертному, весь вид которого говорил о том, что трогать его – уже плохая идея, а уж настолько нарушать личное пространство – чистое самоубийство. Существо издавало булькающие и хрипящие звуки. Несмотря на устрашающий вид, опасности от него Самаил не чувствовал, и потому улыбался, глядя на то, с каким самоотверженным отчаянием пытался Баюн отцепить тварь от Бессмертного.

- А ты что стоишь?! – взвизгнул тот, и Самаил понял, что голос Гавриила ему не почудился, вследствие чего страшно удивился. – Помогай быстро, пока оно меня не сожрало!

- И не сожрет, - спокойно ответил Самаил, не двигаясь с места. – Если до сих пор не сожрало. Ты посмотри на него, разве похоже, что он хочет тебя съесть?

Гавриил медленно повернулся к твари. Из чернеющего провала ее рта медленно высунулся длинный красный язык. Младший принц заорал под утробное урчание существа, которое, как собака, вылизывало его лицо. Полюбовавшись этим фантасмагоричным зрелищем еще несколько минут, Самаил, наконец, решил вмешаться. Ногой отстранив Баюна, он мягко, но решительно расплел конечности твари и не без труда оттащил ее от брата. Существо уселось на земле, сложившись в нахохлившийся клубок тьмы, и затихло. Баюн лежал на спине, раскинув руки в стороны, и тяжело дышал. Гавриил начинал краснеть.

- Итак, я жду объяснений, поскольку предположения делать боюсь, - ухмыляясь, потребовал Самаил. – Пойдемте в номер. Вам надо помыться. Эта… это… останется снаружи. Наследит.

В номер вернулись так же, как Самаил из него ушел: через окно. Баюн легко вскарабкался по стене. Гавриил поднялся в номер на его спине. Проводив странную пару долгим подозрительным взглядом, Самаил решил не задавать лишних вопросов. Во всяком случае, сейчас. Поэтому он легко взмахнул крыльями, вошел в окно и плотно закрыл его за собой: осенние ночи холодны и дождливы. Конечно, ему было немного жалко существо, оставшееся под накрапывающим сентябрьским дождем, но правила есть правила: номера «Англетера» для такого рода существ не предназначались.

Баюну, видимо, было неловко разговаривать с Самаилом после того, как он бросил его в автобусе в надежде найти Книгу первым. Поэтому, повернувшись, архангел обнаружил лишь младшего брата: кот заявил, что будет мыться первым.

- Вообще номер двухэтажный, - Самаил присел рядом с братом, но заглядывать в лицо против обыкновения не стал. – Так что ты можешь пойти в верхнюю ванную, если хочешь.

- Я сейчас не знаю, чего хочу больше, - устало ответил Гавриил. – Есть, спать или мыться. Мне нужно подумать.

Самаил не ответил, но и не ушел. Прошло около четверти часа, прежде чем его брат заговорил, и с каждым его словом брови архангела поднимались все выше и выше, пока удивление не достигло своего предела. Самаил готов был кусать локти от того, что пропустил всё веселье, но сейчас от него требовалась поддержка и совет, поэтому он заставил себя на время забыть о комичной стороне вопроса. Вернулся из душа посвежевший и повеселевший Баюн. В его присутствии оживился и Гавриил. «Стокгольмский синдром», - подумал Самаил, глядя на парочку. – «Интересно, они еще помнят, кто кого украл и зачем?». Сделав себе заметку задать этот вопрос позже, Самаил продолжал слушать и вовремя кивать. Наконец, поток слов иссяк, и Гавриил решил, что сначала надо все-таки помыться. Самаил не стал подкалывать его вопросом, сможет ли он справиться с этим, и не нужна ли ему помощь. К брату он всегда питал самые нежные чувства, несмотря на то, что Гавриил чаще других становился объектом его розыгрышей. К тому же, Гавриил ни разу не упрекнул его за то, что он стащил Книгу, и стал причиной всех его неприятностей, хотя обычно закатывал истерики и устраивал скандалы на пустом месте. Это следовало ценить.

Баюн отправился спать, едва за Гавриилом закрылась дверь душевой. Самаил пожелал ему спокойной ночи, надеясь, что к утру неловкость между ними пройдет, поскольку им предстояло работать над решением проблемы вместе, и недосказанность могла лишь испортить ситуацию еще больше. В конце концов, поступок Баюна его нисколько не обидел, поскольку был ему понятен. Следовало сказать ему об этом. Дождавшись брата из душа, Самаил пообещал, что покормит его утром, и покормит вкусно: он всерьез опасался, что Гавриил подавится чем-нибудь, если будет есть перед сном. Уложив брата на свое место, Самаил подошел к окну и взглянул на тварь. Он понятия не имел о том, что это за существо, и полагался в отношении него лишь на собственные инстинкты. Несомненно, Баюн и младший брат хотели, чтобы он все им рассказал и разложил по полочкам, но Самаил считал себя неважным старшим братом. Ему нечего было им сказать. До рассвета оставалось несколько часов.

Макошь вернулась в начале девятого. Баюн не спускался, Гавриил крепко спал, раскинувшись так, что занял практически всю кровать. Богиня остановилась на пороге, помялась, понимая, видимо, что Самаил всё знает. Он смотрел на нее долго, внимательно, фирменным грустным взглядом. Потом махнул рукой, и она скинула туфли, чтобы бесшумно подойти к нему. Он сел на подоконник. Она обвила его шею руками.

- Я ничего не нашла, - прошептала богиня в шею архангела. – Но я буду пытаться.

- Потом, - Самаил поцеловал ее ладони. – Всё потом.

- Что это? – она кивнула в сторону Гавриила.

- Долгая история, - Самаил прижал ее к себе и стиснул так, что она запищала.

- Идите целоваться в другое место, - недовольно проворчал Гавриил, не открывая глаз и накрываясь одеялом с головой. – Совсем обнаглели.

- Узнаю своего брата, - ядовито процедил Самаил, мстительно пиная кокон из одеяла. – Ночью ты что-то таким разговорчивым не был.

Не дождавшись ответа, он подхватил Макошь на руки и ретировался в смежную комнату, чтобы предаться, наконец, запретной любви и окончательно пасть в глазах небесного общества.

***

Даждьбог Тарх Перунович вышел на лестничную клетку, чтобы выбросить накопившийся мусор. Он специально дождался, пока все соседи разъедутся, чтобы не встречаться с ними и не видеть их сочувственных взглядов: его семью считали образцовой и очень переживали, что она развалилась. Сердобольные старушки приносили ему домашнюю еду и брали одежду на стирку, незамужние женщины вздыхали и строили глазки. От всего этого Даждбог чувствовал себя совершенно разбитым.

Выбросив мусор и послушав, как пакет бьется о стенки мусоропровода, бог уже собирался вернуться в квартиру, но тут послышался звон ключей и щелчок замка. Застучали по лестнице каблучки. Задумавшись о том, что может выходить из дома, когда все уже разъехались, Даждьбог замешкался, и встретился с соседкой, которую до этого дня видел лишь однажды: в тот ничем не примечательный день, когда она только въезжала в квартиру, а он еще был счастлив с любимой женой. Соседку звали Василисой, но все жильцы называли ее просто Васей, и была она невероятно умна и хороша собой: редкое сочетание. Внешность ее возвращала в те времена, когда Ирий еще оставался культурным центром Руси. Обнажив в улыбке ровные светлые зубы и обнаружив ямочки на щеках, Василиса неизменно поселяла в каждом, кто видел это зрелище, благость и покой. В этот раз, однако, девушка явно опаздывала, и взгляд ее был прикован к книге, выглядевшей настолько старой, что казалось, будто она вот-вот рассыплется прямо в ее руках. Даждьбога она заметила, лишь столкнувшись с ним у мусоропровода.

- Ой, дядя Дима, извините, пожалуйста, - Василиса ласково улыбнулась, но от книги оторвалась лишь на мгновение. – Опаздываю, представляете?

С этими словами она побежала дальше, ловко перелистывая страницы в процессе перемещения. Проводив ее задумчивым взглядом, Даждьбог вернулся в квартиру. Только к середине дня он понял, что терзало его и не давало спокойно заниматься своими делами. Язык, на котором эта книга была написана, был ему не понятен, а ведь Даждьбогу по званию положено было знать все языки в мире. Решив, что этот вопрос станет хорошим поводом нанести симпатичной девушке визит, бог повеселел и съел полкило молодильных яблок, которые выращивал прямо на балконе. О том, что человеческая девушка может обладать той самой Книгой, он, конечно же, не подумал.

***

Когда волшебство влилось в ее жизнь подобно взбитому молоку в эспрессо, Василиса, по обыкновению своему, читала. Книги составляли значительную часть ее жизни, и порой ей сложно было отделить собственные эмоции от эмоций героев. Как и многие из нас, она перенимала их ценности и пороки и, находясь под впечатлением от книги, частенько исполняла роли вместо того, чтобы оставаться собой и проживать свою собственную историю. Жизнь представлялась ей скучным и сложным занятием. Приблизительно как занятие алгеброй или не менее ненавистной физикой. Со всеми этими предметами она благополучно распрощалась пару лет назад, но высокие оценки отнюдь не значили, что она в них хоть что-нибудь понимала. А зазубренные формулы вылетели из ее головы после первых страниц новой книги.

Василиса не была глупой или легкомысленной, даже наоборот. Но она была мечтательной. И еще с детства в ней укоренилась мысль о том, что она родилась для чего-то великого. Не для государственной службы, не для бизнеса, не для блестящей адвокатской карьеры, как хотела мама. Нет, она родилась для настоящего подвига. Василиса не знала, когда совершит его, и потому первое время делала то, что ей велят. Во всяком случае, она не могла припомнить историю, в которой подвиг был бы совершен совершенно не приспособленным для этого человеком. Не умея фехтовать, дракону голову не срубишь. Поэтому маленькая Василиса записалась еще и на фехтование, и учителя не могли нарадоваться энергичной и послушной девочке. Но годы шли, и инструментов воздействия на нее у родителей почти не осталось. Последней надеждой оставался университет и самостоятельная жизнь. Университет должен был «поставить ей мозги», как выражалась мама, а самостоятельная жизнь – спустить с небес на землю. Человеку, который пытается выжить в стране, не приспособленной для жизни, не до подвигов. Так считал папа, и был в чем-то прав.

Петербург выбрала сама Василиса. Таинственный город, наполненный призраками прошлого и напоенный поэзией, привлекал ее с детства. Ей казалось, что именно в этом городе она откроет в себе то, что дремало в ней с рождения. Что именно в этом волшебном месте осуществится ее предназначение. Поэтому, переехав, она не испугалась ни перспективы работы в общепите, ни необходимости как-то совмещать это с учебой. Ей было все равно, где работать, если это приносило ей необходимый доход. Василиса была гордой девушкой, но гордость ее заключалась в том, что для нее не существовало работы, способной ее унизить. И люди каким-то образом чувствовали это, предлагая ей повышенную заработную плату и нужные ей условия. Учеба, как и всегда, давалась Василисе легко. Оставалась куча свободного времени на книги. Но буквы все чаще разбегались под ее взглядом, и она ловила себя на мысли, что перечитывает одно и то же предложение несколько раз, не понимая его смысла. Василиса чувствовала, что приближается ее время, и что-то в ее груди трепетало, добавляя блеска в ее и без того лучистые глаза, и покрывая щеки ровным нежным румянцем.

В день, когда ее предназначение осуществилось, она сидела в кофейне, удобно устроившись в кресле и подобрав под себя ноги. У нее выдался свободный день, и потратить его хотелось как можно приятнее. После чтения она планировала прогуляться по магазинам и потратить часть своей зарплаты на какое-нибудь платье: в конце месяца ее ждал поход в театр, а мать приучила ее посещать подобные места только в соответствующем виде. Конечно, мать добавляла еще, что посещать театры и выставки следует с кавалером, но Василиса не стремилась обременять себя отношениями. Во-первых, мужчины, которые могли ее заинтересовать, уже были успешно женаты. Во-вторых, мужчины, которые интересовались ею, были по сравнению с нею настолько скучны и ужасающе несостоятельны в личностном плане, что Василиса не могла представить с ними совместной жизни. А начинать отношения, чтобы вскоре их окончить, она не собралась, полагая это унизительным для себя. Конечно, романтические мечты посещали ее, и довольно часто. Она влюблялась, и влюблялась пылко, но объектами ее чувств становились все те же герои книг. Не идеальные, во многом даже отрицательные, но все равно более живые, чем мужчины, окружавшие ее.

Суета, возникшая в зале, не вырвала ее из путешествия по миру книги, подходящей к концу. Она пропустила и появление странного мужчины в грязном пальто, и крики уборщицы. Пропустила она и похищение девушки, сидевшей, между прочим, за соседним столиком. Саму посетительницу Василиса запомнила. Они кивнули друг другу, на миг оторвавшись от книг, чтобы выпить остывающий кофе, но на этом их общение завершилось: ни одна из них не считала нужным прерывать удовольствие другой. Василиса очнулась лишь тогда, когда мужчина в странном алом плаще задел ее бедром, спешно покидая зал. Девушка возмущенно вскрикнула, уронив книгу. Она хотела призвать нарушителя ее спокойствия к порядку, но того и след простыл. Остался только оброненный им блокнот. Василиса наклонилась, подняла его и безотчетно положила в карман пальто. Если они еще когда-нибудь встретятся, блокнот вернется к хозяину.

У Василисы было много подобных вещей: целая сокровищница в ее маленькой съемной квартирке. Ни один человек так и не вернулся за этими вещами, а сдавать их в бюро находок было жалко. Книжное настроение разрушилось окончательно, и Василиса попросила счет. Ожидая его, она обвела зал взглядом и заметила еще одну оставленную вещь. Сердце ее от вида этой вещи дрогнуло. Девушка, с которой она обменялась приветственным кивком, оставила на столике книгу, которую читала. Видимо, ее тоже кто-то задел. Василиса потянулась и взяла фолиант, оказавшийся тяжелым и массивным. Уголки обложки были обиты железом, с корешка свисали обрывки цепей, перекушенных, судя по внешнему виду, плоскогубцами. За такой книгой захочется вернуться. Такую книгу захочется искать. И совершенно не захочется оставлять на столе в кофейне. Поэтому Василиса с трудом запихнула ее в сумку и отправилась по своим делам, надеясь, что хотя бы за этой находкой придут. О блокноте она совершенно забыла.

Он напомнил о себе в обувном магазине, выпав из кармана пальто, когда девушка доставала карточку, чтобы расплатиться, и раскрылся ровно посередине. Подняв его, Василиса прочитала: «Он взял не ту Василису. Следую за ним. Прошу выслать подкрепление. Возможно, Книга у Баюна. Конец связи». Кассирша смиренно ждала, пока девушка введет пин-код, а Василиса не могла оторваться от странички блокнота. Ее окликнули, но она не отреагировала, потому что в этот момент предназначение отключило все ее выработанные годами жизни в человеческом обществе рефлексы. Ей не пришло в голову, что блокнот принадлежал какому-то сумасшедшему. Потому что на странице было ее имя, была упомянута найденная ею книга, да еще и с большой буквы, и был упомянут Баюн. И, если она сама и книга волшебными могли и не быть, то Баюн точно был, потому что она выросла на сказках о нем. Кассирша легонько потрясла ее за плечо, и Василиса вернулась к окружавшей ее действительности. Виновато улыбнувшись, она оплатила покупку и вышла из магазина с твердой решимостью найти и владельца блокнота, и упомянутых личностей, поскольку «не та Василиса», судя по всему, украла ее предназначение, и требовалось восстановить справедливость.

Вернувшись домой, Василиса первым делом разобралась с покупками. Платье отправилось в шкаф, новые туфли и сапоги – на антресоли. Пакеты девушка аккуратно сложила и убрала в ящик, к этому ее приучила хозяйственная мать, но до сих пор ни один из сохраненных пакетов ей не пригодился. Покончив с этим, Василиса переоделась в домашнее, тщательно вымыла руки и уселась за стол, положив перед собой блокнот и Книгу. Волнение достигло своего пика, но она не торопилась открывать ее. Сначала следовало разобраться с блокнотом. Открыв его на том же месте, она совершенно не удивилась, увидев запись, появившуюся в то время, когда блокнот лежал в ее кармане. «Утраченную собственность Королевства просьба доставить в ближайший пункт сбора. Ближайший к вам пункт находится в Исаакиевском соборе. Пожалуйста, передайте собственность служителю. В противном случае в ближайшее время собственность будет уничтожена». Василиса улыбнулась.

- Как бы не так, - сказала она блокноту. – Нашел, кому поручать. Это же музей! У меня целее будет.

Взяв ручку, она некоторое время погрызла ее, размышляя, после чего написала аккуратным убористым почерком: «Я уже прочитала все, что в вашей собственности написано. Указанный вами пункт считаю не надежным. Выберите другой, или заберите собственность сами. Та Василиса». Отложив ручку, Василиса стала ждать. Сердце ее стучало так, словно она выпила пять чашек кофе залпом. Руки дрожали. Время шло, волнение не утихало, но ответа не было. В конце концов, по странице расползлась безобразная клякса, но ничего путного от блокнота девушка так и не дождалась. Вздохнув и отложив его в сторону, Василиса взялась за книгу. Фолиант выглядел древним как мироздание, но ветхим назвать его было сложно. Видимо, за Книгой кто-то ухаживал, и делал это тщательно. Василиса подумала «кто-то», потому что тот, кто следил за состоянием Книги, не мог оставить ее на столике в кофейне даже под угрозой смерти.

Тот, кто любит книги, никогда так не делает. Значит, та девушка ее украла. Об этом говорили и остатки цепей со следами плоскогубцев. Если уж кому-то пришло в голову красть такую древнюю вещь, в ней наверняка найдется что-нибудь интересное. Придя к такому выводу, Василиса смело раскрыла Книгу. Титульный лист оказался чистым и неожиданно белым. Пролистав еще несколько страниц, девушка убедилась в том, что и они так же чисты, но вместо разочарования ощутила охотничий азарт. Никто не стал бы читать пустую книгу. И никто не стал бы ее красть. Значит, следовало только найти способ увидеть буквы. Она не «та Василиса», если не сможет придумать, как это сделать. Откинувшись на спинку стула, девушка снова стала грызть ручку, перебирая возможные способы, и потому не сразу заметила заметку, сделанную таким мелким почерком, что ее сложно было разобрать без лупы. Наклонившись так низко, что нос ее почти касался страниц Книги, Василиса прочитала: «Чтобы узреть историю, надо иметь глаза».

- Глаза? – девушка снова откинулась на спинку стула и хлопнула ладонью по голому колену. – Что значит «иметь глаза»? У меня есть глаза! У всех есть глаза! Что за нелепость? Что за шуточки?

Но это были не шуточки, и уже на середине череды возмущенных восклицаний Василиса подумала о том, что глаз у нее как раз нет. Тех глаз, что требуются человеку для того, чтобы читать между строк. В том числе, между строк своей собственной истории. Сомнение, которого она никогда прежде не испытывала, скрутило ее желудок и больно кольнуло сердце. От этого в уголках глаз выступили нерешительные слезы, а к горлу подступил ком. С чего она вообще взяла, что в этой книге что-то написано? Почему решила так? Ей показалось, что женщина за соседним столиком читала, но что, если она просто разглядывала бумагу, которая и впрямь выглядела достаточно дорогой? Может, она разглядывала обложку и тоже пыталась понять, что эта книга делает здесь? Почему Василиса решила, что в блокноте речь идет о ней? И что это волшебная вещь, а не чья-то шутка или не блокнот сумасшедшего? Сколько можно жить во сне, наощупь передвигаясь по реальному миру? Сколько можно обманывать себя?

Василиса огляделась с отчаянием неожиданно очнувшегося человека. Ей двадцать три. Она живет в однушке в историческом центре Петербурга, посещает университет, развлекает себя театром, но все, что у нее есть – это книги, заполнившие ее жизнь и отнявшие у нее все остальное. Никто не придет за потерянными вещами, которые она бережно хранила в специальных сундучках, потому что никто не знает, где она живет. Нет никаких нитей, связывающих людей, нет никакого предназначения, и нет никаких волшебных книг. Если бы были, то ей обязательно попалась бы хоть одна, причем с буквами, а не пустыми листами. Господи, да у нее даже кота нет! Василиса разрыдалась и захлопнула книгу. Смахнуть ее со стола она пока не решилась, но чувствовала, что вскоре станет способной на это, потому что книги не принесли ей ничего, кроме одиночества. Девушка потянулась к телефону, чтобы позвонить маме и извиниться перед ней за все годы ее мучительного чудачества, но часы отбили третий час ночи, и Василиса замерла. Просидеть столько времени над пустыми листами: это ли не доказательство ее помешательства?

Требовалось срочно проветриться. Взяв большой мусорный мешок, девушка побросала в него все потерянные вещи незнакомых людей, какие попались под руку. Книгу решено было отложить напоследок, но мешок и так получился достаточно тяжелым, потому что в него отправились другие прочитанные книги. Рассержено стирая с пылающих щек слезы разочарования собственной жизнью, Василиса избавлялась от всего, что составляло ее быт, и чувствовала, как пустота заполняет ее, как она вот-вот закричит. Но не закричала. Кем бы она была, если б разбудила соседей по такому глупому поводу? Наскоро одевшись, она засунула блокнот в карман куртки и выскочила из квартиры, с трудом таща за собой мусорный мешок, наполненный сокровищами. Сорока, вот, кто она, думалось ей. Самая настоящая сорока. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы запихнуть мешок в бак. Загремели о железное дно, высыпаясь, старые книги. Слезы высохли, но воспоминание о них еще жгло глаза. Возвращаться в квартиру не хотелось. Поэтому, бросив взгляд на последнюю запись в блокноте, сделанную не ее рукой, она решилась отправиться по указанному адресу, чтобы окончательно убедиться в собственном помешательстве.

Поздоровавшись со всеми ветрами города и вдоволь налюбовавшись черной речной водой, Василиса остановилась перед собором в нерешительности и смятении. Эмоции схлынули, а прогулка навстречу яростному ветру отрезвила ее, и теперь девушка не очень хорошо понимала, что вообще делает здесь в такое время, и какой служитель может появиться, чтобы забрать блокнот. Печаль сменилась смущением, потому что Василиса ощущала себя полнейшей дурой, коей, конечно же, и являлась. В конце концов это она выбросила ни в чем не повинные книги, которые можно было продать вместо этого. И это она посреди ночи пришла к собору, вокруг которого не было ни единой живой души. Василиса неожиданно поняла, что не видит даже машин. Перейдя абсолютно пустую дорогу, она снова остановилась. На этот раз запрокинула голову, глядя на громадину Исаакия, крепко сжимая блокнот в замерзших руках.

Город замер. Стих вечный ветер. Перестала плескаться вода под мостом. Абсолютная тишина воцарилась вокруг, и только неровный свет фонарей не давал опуститься непроглядной тьме, которая, казалось, клубилась вокруг собора подобно туману. Статуи выглядели устрашающе, хотя Василиса любила смотреть на них при свете дня, любуясь их плавными линиями и изгибами. Девушке казалось, что на нее смотрят сразу со всех сторон. Дрожащими пальцами правой руки она стала перелистывать страницы блокнота, пытаясь свободной рукой нашарить ручку в одном из карманов куртки. Находилось что угодно, даже давно потерянная резинка для волос, но ручки не было, а вместо ответа со стороны королевства все так же расплывалась по последнему листу клякса. Василиса неосознанно остановилась под фонарем. Мысленно она проклинала себя за глупость (да что на нее нашло вообще сегодня?!), но сойти с места боялась. И, когда она уже готова была трусливо побежать к дому, пошел снег. Мягкий, пушистый, огромными хлопьями. Он ложился на землю и не таял, хотя должен был. Василиса замерла, потому что чувствовала, что вместе со снегом пришел кто-то еще.

- Я принесла блокнот, - сказала она в пустоту, которая наполнилась звуком хлопающей на ветру ткани и звоном металла. – Я не читала, что там написано, только одну страничку. Вот.

Она вытянула ладонь с блокнотом и зарылась носом в шарф, ощущая неуместное смущение пополам со страхом и любопытством.

- Здравствуй, «та самая Василиса», - ответила пустота за ее спиной глубоким приятным голосом, скорее усталым, чем злым. – Я вполне дождался бы утра.

- Но утром люди, - неуклюже возразила девушка.

- И сейчас люди. Ты не видишь их, они не видят тебя, но это не значит, что их нет.

Василиса повернулась на пятках, впечатав блокнот в неожиданно обычный человеческий торс, несолидно одетый в слегка растянутый сероватый свитер. Но все же она боялась поднять голову и взглянуть посланнику королевства в лицо, потому что рядом с ним ощущение собственной ничтожности и глупости превышало все возможные нормы. Никогда еще она не чувствовала себя так, даже в глубоком детстве, когда ее отчитывали за малейшее непослушание. Ощущение усиливалось тем, что сейчас ее никто и ни за что не отчитывал. Но это молчаливое понимание, это прощение ее глупости и слабости причиняло куда больше боли, чем отцовская рука. Мягкая теплая ладонь накрыла ее маленькую руку и забрала блокнот, тут же скрывшись в кармане форменных брюк. Такие брюки она точно где-то видела, и сапоги тоже, но воспоминания никак не поддавались, бешено проносясь словно бы мимо нее. Прикосновение породило в Василисе эмоции, о существовании которых она и не подозревала, и большинство этих эмоций гнездилось где-то внизу. Такое чувство испытываешь, когда выходишь из сауны в теплое помещение, и эта разморенность, благостность и расслабленность пробуждают что-то такое… Что-то такое знакомое… Кажется, она об этом читала совсем недавно.

- Хватит на меня так смотреть! – Василиса стукнула кулачком по плечу небожителя и все-таки заставила себя посмотреть на него. – Хватит так на меня… смотреть. Почему я тебя вижу? Почему я не сгорела? Говорят, что рядом с вами находиться невозможно. Почему у тебя не шесть крыльев? Почему у тебя не огонь из глаз? Три головы где? Где ночнушка?

- Ночнушка? – хозяин блокнота рассмеялся, и Василисе захотелось сказать что-нибудь еще, чтобы его рассмешить. – Если ты о тунике, то это не мой стиль. Рафаил любит носить их, но он медик, ему сподручнее. Странно, что среди всех твоих вопросов не затесалось вопроса о том, как меня зовут.

- Красный шарф, хотя лучше бы был плащ, - веско произнесла Василиса, прищурившись и глядя прямо в стальные глаза собеседника. – Золотые волосы. Повышенная температура тела, даже через свитер чувствуется. Я знаю, как тебя зовут. И еще я знаю, что назвала слишком общие приметы, и что по ним можно найти еще несколько тысяч подобных солдат. Которые, конечно, не будут похожи на тебя ничем.

- Тогда откуда ты знаешь, что это я?

Василиса замялась. Ей хотелось произнести все, что крутилось в ее голове, выплеснуть все бессвязные мысли и едва ощутимые образы. Ей не было достаточно сказать, что она просто знает, кто он. Ей не было достаточно сказать, что она уже видела его изображения, потому что это было бы неполной правдой. Василиса смотрела на того, кто пришел к ней, и держалась на ногах только потому, что прикасалась к нему. «Гравитация», - крутилось в ее голове. – «Я падаю на солнце». И это тоже всего лишь часть правды.

- Потому что я часто видела тебя во сне. Я надеялась, что ты придешь в конце концов. Может быть, я и теперь сплю, - сказала она, наконец, смутившись собственного долгого молчания.

Да, сны. Во сне редко запоминается лицо. После, просыпаясь на скрипящем диване, Василисе редко удавалось вспомнить его целиком. Вспоминались глаза со светлыми ресницами, вспоминались тонкие губы, длинноватый нос с мягким кончиком, вспоминались волосы, то коротко остриженные, то словно бы поцелованные ветром. Лучше помнились руки. Она могла вспомнить каждую незначительную мозоль на его пальцах, легко могла узнать его руки только по рисунку вен. Наверное, это происходило потому, что, по сравнению с человеком, он так высок, что лицо невооруженным взглядом и не разглядеть. Но теперь у нее была такая возможность, и она смотрела, забывая дышать. Смотрела на мужественное человеческое лицо, благородное и прекрасное, осененное внутренней благодатью, из-за которой невозможно было смотреть на него, не испытывая стеснения в груди и желания заплакать от счастья.

- Не спишь, - Уриил грустно улыбнулся и убрал руку Василисы со своей груди. – Но для тебя было бы лучше, если бы спала. Мне жаль, но я пришел не для того, чтобы беседовать с тобой и отвечать на твои вопросы. Ты нашла ценный артефакт, и оставлять его тебе было бы верхом глупости. Конечно, у тебя останутся воспоминания о нашей встрече. Я мог бы лишить тебя их, но ты заслуживаешь того, чтобы они сохранились. Я не должен был вмешиваться в твою судьбу даже в том случае, если бы все пошло согласно нашему плану. Ты не должна была ни видеть меня, ни слышать. Теперь я должен исправить положение. Возможно, если мне это удастся, ты сможешь исполнить свое предназначение. Если нет – пригодятся те знания, что ты получила благодаря разумным родителям.

- Как удобно, - бесстрастно ответила Василиса, не отводя взгляда. – Что ж, я понимаю твою точку зрения и принимаю ее. Коль скоро мы все всего лишь ваши игрушки.

- Нет, - Уриил поморщился как от зубной боли и мотнул головой. – Нет, нет, что ты. Я живу, чтобы защищать вас. Тебя, твоих друзей и знакомых, людей, которых ты никогда не узнаешь. Ты думаешь, что живешь в жестоком мире, но понятия не имеешь о том, насколько жесток может быть настоящий мир. И хорошо, что не имеешь. Пожалуйста, не злись. Я не могу допустить, чтобы ты пострадала. Ты не выживешь, если вмешаешься.

- Это все из-за книги? – неожиданно для самой себя спросила Василиса.

- По радио слышала? – Уриил улыбнулся и отошел от девушки еще на пару шагов. – Да, это несколько… смешало наши планы. Мой брат потерял дневник, в котором хранил множество ценных сведений, и это обстоятельство грозит серьезными проблемами для нас. Ты что-нибудь знаешь? Видела, кто его забрал?

Василиса покачала головой. Уриил кивнул, соглашаясь то ли со своими мыслями, то ли с тем, что она ничего не знает, и исчез. Просто исчез, был – и нет. Тут же вернулись звуки, напугав девушку, едва привыкшую к тишине, а вместе с ними и ветер. И дождь. Промокшая, дрожащая, она стояла у фонаря рядом с собором и смотрела на темное небо, из которого исторгалось огромное количество воды. Ей хотелось показать ему язык. Впрочем, она подозревала, что обмануть ей не удалось никого, кроме себя самой.

Встреча с архангелом обернулась единственной положительной стороной: вернулась уверенность, которую Василиса едва не потеряла. Она видела его, она говорила с ним, и не проснулась после этого в своей постели, а шла полчаса сквозь ветер и дождь до дома, сражаясь с собственным шарфом. Девушка была далека от любой из религий, и потому явление Уриила не стало для нее откровением или чем-то подобным. Как и раньше, она восприняла его существование как данность, и ощутила пугающе сильную радость по поводу того, что он существует не только в ее снах, где они проводили время в разговорах и прогулках по великолепным садам. Он не был для нее доказательством существования высшего разума, но был другом, по которому она скучала и которого наконец смогла увидеть. И был он, конечно, недостижимым идеалом, с которым она сравнивала всех встречавшихся ей мужчин. Конечно же, она понимала, что никогда не расскажет об этом событии, потому что остальные люди крайне жестоки в своих убеждениях, и ей наверняка никто не поверит. Вернувшись домой, Василиса совершенно не удивилась, обнаружив книгу раскрытой. Вместо пустых листов красовались аккуратно исписанные страницы, и девушка уселась за стол, отбросив мысль о сне, потому что любопытство пересилило усталость. К утру она уже прочла, в чем именно заключалось ее предназначение, но, конечно же, не поняла, что речь идет именно о ней. Зато обнаружила, что блокнот каким-то чудесным образом остался в ее кармане. На месте кляксы оказалась аккуратная лаконичная надпись: «на всякий случай».

***

За свою долгую, изобилующую различными неприятностями жизнь Кощей повидал достаточно добрых молодцев и полагал, что удивить его уже невозможно. К тому же, молодцы, как правило, менялись сообразно веяниям времени, и с каждым разом становились все слабее и трусливее. Последнего он по доброте душевной отпустил, не причинив особого вреда. Парень, конечно, все равно окончил свои дни в специализированном учреждении, но тут вины Кощея нет: он предупреждал о том, что распространяться о своих приключениях в человеческом мире не следует. Однако же по здравом размышлении выходило, что удивляться он все еще способен, да еще как, поскольку вместо прекрасной пленницы в Черной Башне поселился не очень-то соблазнительный пленник. Ситуация развивалась стремительно и требовала оперативного вмешательства, поэтому Бессмертный предпочел действие размышлению, ибо знал за собой грех долгих раздумий, затягивавшихся, бывало, на тысячелетия. Но теперь поразмыслить было просто необходимо. Шабаш гудел и мало способствовал этому, посему Бессмертный облачился в дорожную одежду и покинул Башню, заперев ее отнюдь не ключами. Ловко лавируя меж подвыпившей нежитью, Кощей слушал и запоминал. Всего за десять шагов от хозблока до ворот он узнал, что египтяне в лице Сета недовольны затянувшимся молчанием Бессмертного и недоумевают, зачем он их вообще пригласил, скандинавская часть, как обычно, пытает Локи, подозревая его в сговоре с Кощеем и попытке поквитаться с обидчиками, восточные божества облюбовали вишневый сад и остаются последним оплотом спокойствия и трезвости, а остальные малочисленные народности сбились в единый костяк гуляющих голодранцев. У самой калитки Бессмертный раскланялся с Бароном Субботой. Барон пообещал приглядеть за порядком, и Кощей покинул свои владения со спокойствием, какого не испытывал с давних времен.

Лес начинался сразу за воротами Башни. Небрежно махнув рукой, Кощей выстроил позади себя деревья, скрывая тропинку, по которой ушел, делая преследование невозможным. В этом лесу он был хозяином, и каждая травинка служила ему надежной опорой и защитой. Теперь уже никто не мог вспомнить точно, что появилось сначала: лес или Кощей, но сам Бессмертный прекрасно помнил, что до его появления на этом месте была степь. Он помнил, как стоял ночью в этой степи, запрокинув голову и глядя на звезды. Куда ни глянь, видно только море трав, лишь на востоке едва виднеются снежные шапки горной цепи. Бессмертный не помнил, сколько шел он до этих гор. Но, дойдя, устал настолько, что решил обосноваться у подножия. Каждое дерево его леса было выращено им самим, невзирая на усталость и явную опасность. Бессмертный сажал и взращивал деревья для того, чтобы с каждым ростком, с каждым потянувшимся вверх саженцем структура его изменялась достаточно для того, чтобы стало возможно скрыться в этом лесу. На время. Как паук, плетущий свою паутину, Кощей расставлял повсюду сети. Уверенно, кропотливо, скрупулезно, с тщанием и терпением. Вскоре он полюбил землю и ее плоды, полюбил свои деревья и свой сад. В разное время его убежище служило защитой для многих демиургов и духов различных мест, изгнанных сначала волей небожителей, а затем и волей людской. Выкапывая очередной сорняк и перебирая в памяти отрывки из Книги, которые еще удавалось вспомнить, он видел лишь, что Книга вернется ему вместе с Василисой. С какой и когда – не уточнялось. Зная это, он устраивал смотры невест и похищения, объясняя это целями, которые могло принять и принимало волшебное общество, и сам поверил в них спустя непродолжительное время. Теперь он понимал, что был слеп еще в тот момент, когда явил свою истинную природу Михаилу и заставил его остаться. Да, тогда он не знал еще, что будет делать, и для чего собрал демиургов вместе. Смутные воспоминания, неопределенные мысли вспыхивали и гасли в его сознании, но он не мог до конца осознать себя и свою цель. Теперь, забравшись в самую чащу и соорудив из деревьев за своей спиной смертельную ловушку для каждого, кто последует за ним, он знал.

Остановившись у озера, неподвижная гладь которого светилась бледно-голубым во тьме лесной чащи, Кощей скинул дорожный плащ и запрокинул голову. Ветви вековых деревьев смыкались над ним, не пропуская свет, и не было видно ни солнца, ни звезд. Бессмертный опустился на колени у кромки воды и стал пристально вглядываться в озеро, почти касаясь водной глади кончиком носа. Он видел, что Книга была найдена Василисой. Видел, что Уриил встречался с ней и оставил ей блокнот. Это было прозорливо с его стороны, поскольку Василиса действительно могла помочь. Если бы, конечно, успела. Он видел трамвай, вокруг которого, цокая языком, ходил Самаил. Видел Баюна, провалившего свое задание, но еще не знавшего об этом. Видел Гавриила, хмуро глядевшего, казалось, прямо на него. Видел Макошь, плетущую нити в номере гостиницы, но не находящую ни одной верной дорожки. И видел самого себя. Восстановление его памяти закончилось.

Бессмертный не рассмеялся. В том, что он видел, не было ничего смешного. Внутри него пульсировала и росла злоба, черная, как материя, из которой состояло все на свете. Черная, как он сам. Сколько времени он потерял, болтаясь в неизвестности и возделывая сад! Сколько возможностей он пропустил, укрывая в своей крепости демиургов и обучая их воинскому мастерству! Сколько ошибок он допустил, позволив пародиям на ангелов изучать себя. Бессмертный не рассмеялся. Он зарычал, застонал, закричал, и никогда до сих пор не раздавался крик, подобный этому. Черная Башня, оставленная им далеко позади, содрогнулась. Михаил, висевший в подвале на цепях, оказался в опасной близости от кипящего в котле золота, вовремя подтянулся, но опрокинуть котел все-таки не смог. Сирены в пруду смолкли и в ужасе обратились к воротам, как и все остальные, неожиданно протрезвевшие, боги и духи. Перед ними открылось пространство, не заполненное ничем. В воздухе стоял стойкий запах дорожной пыли, лесной сырости и плесени. Вековые деревья, служившие естественной защитой Черной Башне, лежали на земле, и многие уже начинали тлеть. Каждый демиург, даже находившийся на большом удалении от ворот, видел огромную черную тень, сделавшую три страшных шага перед тем, как поваленный лес начал гореть. Это должно было задержать демиургов на какое-то время. Не дать им разбежаться. Бессмертный жалел лишь, что собрал не всех, и что в городах еще оставались отдельные трусливые личности. Но им, как и городам, было отпущено ровно столько времени, сколько потребуется ему для отправления правосудия и окончательного восстановления. «Подумать только», - размышлял Кощей, сбрасывая с себя набившую оскомину личину и легко проникая в суть каждого из собравшихся у Башни, – «И я позволил всему этому случиться. Дикость какая-то». На единственное мгновение, бесконечно краткое и бесконечно долгое, он был всем. Но мгновение закончилось, и удержать в себе мечущиеся в панике мысли демиургов стало очень сложно и почти больно. Кощей резко выдохнул и облек себя в иллюзорную плоть, достаточно, впрочем, плотную для ощущений. Вокруг него тут же образовалось пустое пространство, но он не разозлился. Все его силы ушли на то, чтобы продемонстрировать собравшимся свою личность и на то, чтобы остаться после этого на ногах.

- Следует ли понимать это так, что ты собрал нас по действительно важному делу? – спросил Барон Суббота с мягкой улыбкой. – Впервые за… сколько лет?

- Стоит, - согласился Кощей, устало опускаясь на сотворенный Бароном стул. – Мне потребуется вся помощь, какую вы только можете предложить. Как видите, я с вами честен. Многие годы я давал вам то, что вы просили: покровительство, защиту, забвение. Несмотря на все мои старания, вы проиграли войну, но в том нет, и никогда не было моей вины.

- Разве кто-то винит тебя? – Барон ласково похлопал Бессмертного по плечу и предложил ему сигару. – Мы все ждем, что ты скажешь.

- Ты уже наверняка видишь, - Кащей жестом отказался от сигары и прикрыл глаза, голос его звучал глухо и хрипло. – Пусть Мама Бриджит приготовит мне целебный отвар, все мои раны закровоточили разом. Не прерывайте меня, пока я буду говорить, потому что повторять я не стану. Единицы из вас предпочли заняться делом, которое я им поручил. Остальные выбрали общий сбор, который превратился в сюрреалистический бред спустя ничтожные полчаса с момента начала.

- Не превратился бы, если бы ты не притащил Михаила! – возразил Сет, все еще бывший в подпитии. – С него все началось. Или ты забыл, что он со мной сделал?

- Нет, - самообладание давалось Бессмертному с трудом, но он терпел, и легкое пожатие Барона Субботы подтверждало, что он поступает правильно. – Не забыл. Скажи мне, мой доблестный соратник, видишь ли ты его? Я могу проводить тебя к нему, но в таком случае тебе придется повисеть рядом, а я сомневаюсь, что ты этого захочешь. Благодаря тебе мы перескочили к самой сути вопроса. Возможно, так оно и лучше, чтоб вы не знали деталей… Особой заинтересованности в них я не увидел. Итак, господа и дамы, завтра мы нападем на Королевство. Я хочу, чтобы от него не осталось даже воспоминания.

- А потом? – не унимался Сет. – Что дальше-то, о великий?

- Я расскажу, - Кощей открыл глаза и улыбнулся. – Если для тебя это «потом» настанет.

С помощью Барона Бессмертный поднялся и направился к беседке, где планировал отдохнуть и привести свои мысли в порядок. Он слышал ропот за своей спиной, слышал закономерные вопросы собравшихся: как нападем? Без подготовки? После стольких лет бездействия? Просто возьмем и нападем? У него не было ни сил, ни желания отвечать. Да и что он мог ответить? Да, нападем. Да, без подготовки. Да, просто возьмем и нападем, потому что без Михаила Королевство не протянет и дня. Потому что тысячелетия бездействия – не только наша беда. Мы-то всегда были начеку. Мы-то всегда ожидали подлости. А они существовали в благословенном спокойствии, и никто не поднимал меча с тех пор, как был заключен мир. Кроме Михаила, конечно. Только в его нынешнем состоянии меч ему вряд ли поможет. Но все эти слова, конечно, никак не повлияли бы на возмущение толпы. В конце концов, нежить всегда возмущается, это ее суть, несогласие со всем, что вызывает необходимость действовать. Объяснять пушечному мясу значимость Книги, которую они не сочли нужным искать – занятие еще более глупое, чем пререкаться с Сетом.

- Надо дать им время, - сказал Барон, подтверждая ход мыслей Бессмертного. – Садись, Баако, вот так. Ты ходил к мертвой воде?

Кощей не ответил, поскольку посчитал вопрос риторическим, но Барон продолжал требовательно смотреть на него, и, когда Бессмертный кивнул, поджал губы, отчего стал похож на собственные скелетоподобные изображения. Качая головой с водруженным на нее цилиндром, Барон напоминал игрушку из детского отдела, и Бессмертный едва сдерживался, чтобы не засмеяться. Он даже думал, что не сдержался бы, если бы не усталость, которая буквально пригвоздила его к лавочке беседки.

- Зря ты ходил туда, Баако, - изрек Барон, продолжая качать головой и причмокивать полными губами. – Всем нам будет теперь непросто.

- Вот так это и начинается, - Кощей устроился на лавочке и подложил ладонь под затылок. – Без красивых доспехов, без заготовленных речей… На какой-то табуретке в компании старого колдуна. Мы далеко пойдем.

- Как бы нам не заблудиться, - Суббота закурил сигару, и дым ее заполнил беседку. – Как бы тебе не заблудиться в мертвой воде. Не рассчитывай на мою помощь, я не беру в руки оружия.

- Я знаю, - Кощей вяло отмахнулся от дыма и повернулся на бок, чтобы лучше видеть собеседника.

В сумраке беседки дым от сигары Барона обволакивал молочным облаком, но не мешал дышать, не раздражал обоняние. Сам Барон возвышался чуть поодаль тонким темным силуэтом. Белки его глаз светились в темноте, как и улыбка, которая то и дело возникала на его лице, несмотря на то, что инициативы Бессмертного он не одобрял.

- Это существо, - сказал Бессмертный, согнав ладонью дым в смутную форму. – Которое от принца не отходит. Твоих рук дело?

Длинный палец Барона указал сперва на его левый глаз, затем на правый, а после коснулся полных губ, снова разошедшихся в улыбке.

- Спи, Баако, - сказал Барон, снимая цилиндр. – Кто знает, что будет, когда ты проснешься на другой стороне.

Дым от сигары и снадобье, сваренное Мамой Бриджит, вызывали серьезное головокружение. Лежа на твердой беседочной скамье, Кощей чувствовал себя так, словно выпил несколько бочек отборной медовухи. Голоса демиургов доносились до него приглушенно, едва пробиваясь сквозь белый шум. Краем глаза Бессмертный видел, как Барон снял свой цилиндр, после чего весь его облик задрожал, словно по изображению прошли помехи. «Рябь на воде», - подумал Кощей. – «Не помехи, а рябь. Какой же силой должен обладать ветер, вызвавший это?». Но больше всего его интересовало другое: если он видит рябь на поверхности озера, то где находится он сам? Неужто в реке? Слабые ласки едва ощутимого течения... Бессмертный повернулся на другой бок. Ил поднялся со дна вперемешку с мельчайшими частицами водорослей и рыбок. Где-то далеко светило солнце, но здесь, на дне реки, видны были лишь редкие его лучи и песчинки, танцующие в них. Бессмертный смотрел на них очень внимательно. У одной из этих песчинок было то, что ему нужно.