Ничего путного я сегодня больше не напишу, поэтому просто запощу кусок уже написанного. Решил делать свитки длиннее, и не останавливаться, как только вдохновение иссякло. Даже не вдохновение, а... Я просто боюсь опять все слить. Боюсь, что это опять превратится в сборник сказок, а не серьезное произведение. От раздражения аж руки трясутся.
Он приходит в себя от хлесткой пощечины. Воспоминания отступают под натиском реальности, в которой отец стоит над ним с лицом, искаженным бешенством, с рукой, которая больно тянет за волосы, заставляя запрокинуть голову, с глазами, полными еще не окончательного, но уже безумия. Гавриил слабо стонет, жестами давая понять, что пришел в себя, но отец не отпускает его. Это происходит – принц давно понял это – потому, что Яхве нравится, когда ему больно.
- Ты не делаешь ничего из того, что должен, - ласково говорит отец, и это совершенно не вяжется с выражением его глаз, с его рукой на шее сына. – Ты только пьешь. Для того, чтобы вспомнить? Или для того, чтобы забыть? Отвечай мне честно.
- Чтобы вспомнить, - Гавриил почти хрипит, но руки его лежат на подлокотниках кресла, чтобы не раздражать отца еще больше. – Я пью, чтобы вспомнить. Я не смогу выполнить твое поручение, если не буду знать всего.
- Тебе нужно знать только то, что я сказал. Прочеши здесь все. Каждый миллиметр. Я уверен, что ты сможешь найти здесь… Что-нибудь интересное. И как только ты это найдешь – сразу же доложи мне.
- А ты не сделаешь с этим «чем-то» того, что сделал… С ней?
Яхве неожиданно отпускает сына. Смотрит на него почти грустно. Его красивое, сильное лицо вмиг становится усталым. Он целует Гавриила в лоб и прижимает его лицо к своей груди. Принц слышит биение его сердца. И, как в глубоком детстве, прислушивается к его приглушенному голосу. Руки его замирают в воздухе, так и не решившись обнять, но отцу это и не нужно. Он смотрит куда-то далеко, в недоступные Гавриилу времена. Это его, Яхве, воспоминания. Их не увидеть даже после целого ящика настойки.
- Ты это должен забыть, - твердо, но при этом ласково говорит отец. – Не надо тебе этого помнить. Что было – то прошло. Ты уже решил, что будешь делать дальше?
- Решил. Я получил сведения о том, что то, что ты ищешь, скорее всего, на востоке. Я направлюсь туда, как только соберу необходимые данные. Очень прошу тебя не вмешиваться. Я хочу сам… - Гавриил неожиданно для самого себя осознает, что все-таки обнял отца, и это оказалось приятно. – Я хочу сам с ними договориться. Если мне удастся, может быть… Может быть, я смогу…
- Взять твердь без войны? Этого ты хочешь?
Гавриил не отвечает. Яхве остается с ним еще на некоторое время. Они больше не разговаривают, каждый думает о своем. Гавриил – о том, куда делось то время, когда он мог сидеть у отца на коленях хоть целый день. О чем думает Яхве, догадаться слишком тяжело. В конце концов, он просто молча уходит, рассеянно погладив сына по растрепанным волосам. Принц поднимается с кресла и подходит к высокому, в полный рост, зеркалу. Чтобы встретиться взглядом с яркими синими глазами на бледном лице последнего драконьего генерала. На лице своего деда. На своем собственном лице. Чтобы, не сводя с глаз своего отражения взгляда, снять воздушную нежно-голубую тогу и медленно повернуться к зеркалу спиной. Провести пальцами по коже, обернуться и взглянуть на иссеченную шрамами спину.
- Беги отсюда, сынок, - говорит ему отражение.
- Нет, - принц улыбается, касаясь свежего шрама на пояснице. – Папочка любит меня. Как я могу его подвести?