[...]

Дайри показывает мне наличие комментов, которых по факту нет. Издевается, зараза.

---

[свиток восьмой]

В этом свитке мы впервые слышим о Посейдоне и видим женскую ипостась Гавриила. Появление женской ипостаси скопировано из предыдущей летописи, так оно мне понравилось. Теперь я бы не смог это повторить.

Михаил любил море, и море любило его. Эту простую истину он осознал еще в детстве, когда коленки его частенько бывали сбиты до крови в процессе изнурительных тренировок. Переполненный энергией, как любой ребенок, он носился по лесам Терры, не замеченный никем, принимаемый за зверька, скакал с ветки на ветку, карабкался по широким стволам, продирался сквозь переплетенные ветви, раня лицо, вырывался на свободу и замирал на верхушке какой-нибудь сосны, обозревая покоренные просторы. В своих мечтах он уже правил Террой, и вся она уже подчинялась ему, и вся она была его. Редко кто из братьев отправлялся «на покорение» с ним. Люцифер поначалу следовал за ним по пятам, но неизбежно отставал, ругался громко и зло, жаловался отцу на невозможность младшего брата. Яхве снисходительно улыбался в ответ на эти заявления. Собранный и целеустремленный Михаил ему нравился, и в его играх он видел лишь самосовершенствование. Тогда Михаил был еще слишком мал для того, чтобы тренироваться на плацу вместе с солдатами регулярной армии. Лес был единственным доступным ему тренажером. В конце концов, Люцифер заявил, что следить за ним не будет, и что если он расшибется, то в этом будет только его, единственно его, пустоголового, вина. Михаил радостно ускакал в лес, не удостоив брата ни словом, ни жестом. Даже кивка головы Люцифер не дождался, после чего окончательно укрепился в том, что Михаил еще попортит ему спокойные деньки. Кажется, именно в этот день тот, кому суждено было стать главнокомандующим, поднялся, по обыкновению, на самую высокую сосну и задохнулся от восторга. Потому что там, далеко-далеко, на границе его зоркого взора, серебрилось море. Огромное, необъятное, влажное. Михаилу сразу захотелось его потрогать, и он ринулся к нему, подскакивая через шаг, преодолевая огромное расстояние за немыслимо короткое для демиургов время. Остановившись у кромки воды, он осторожно коснулся ее кончиками пальцев босых ног. Море оказалось теплым. Михаил неизвестно почему рассмеялся, скинул с себя одежду и вбежал в него, разбросав вокруг себя брызги и мелких рыбешек. Песок под его ногами всколыхнулся, сделав воду мутной и темной, но от этого почему-то стало только уютнее. Михаил окунулся, с интересом разглядывая подводную живность. Море совсем не щипало глаза, хотя на вкус было соленым. Он играл в нем, резвился, нырял и хлопал по воде руками, ощущая неизбывное, всепоглощающее счастье. И тогда море заговорило с ним, как говорила, наверное, тьма с Гавриилом. Заговорило мягким, бархатным голосом. Море спросило его, кто он такой. Михаил ответил. Без гордости, без напускного самодовольства, как отвечал в таких случаях Люцифер. Он ответил, что он просто мальчишка, пришедший, чтобы поиграть, потому что он устал бегать и истязать свое щуплое тело, потому что солнце так припекает, что хочется спрятаться от него, а ранки по всему телу так ноют, что хочется успокоить боль. И море приняло его, не задавая больше вопросов. Приласкало, убаюкало, понесло по волнам. В тот день Михаил очнулся далеко от земли, и взмыл в небо, как был, обнаженный и полностью исцеленный от ран и меланхолии. Никто не спрашивал его, где он был, и почему явился в таком виде. Яхве был слишком занят, Люцифер едва удостоил его взглядом, все еще обижаясь на то, что брат не попрощался с ним перед уходом. Заинтересовался лишь маленький Гавриил. Он ощупывал его все еще влажное тело, пробовал быстро высыхающую соленую воду на вкус и морщился с лукавой улыбкой, делавшей его детское пухлое лицо похожим на изюм. В тот день Михаил уснул совершенно умиротворенным.

читать дальше!

Теперь он стоял у воды с совершенно другими чувствами. Не было больше детской беззаботности, не было больше леса и сосен. Была победа при Асгарде, обернувшаяся сокрушительным поражением. Было неясное томление в груди, неудовлетворенность собой и своими поступками. Он пришел, чтобы посоветоваться с морем, но море не отвечало ему. Темная вода хранила неприступное молчание. Михаилу подумалось, что море злится на него за то, что он делает, и главнокомандующий опустился на колени, каясь, как ребенок, застигнутый отцом за кражей апельсинов. Никогда и ничего он не скрывал от этой воды, от этого песка, от этого неба. Никогда и ничего не утаивал, не выдумывал лжи, которая могла бы оправдать его действия. Он понимал, что, приходя в Асгард, он каким-то образом объявляет войну и морю, которое любил так нежно и пылко. От молчания воды становилось совсем тяжело, и казалось, что он больше не сможет поднять головы, склоненной в отчаянии и печали. И тогда он заплакал, горько и беззвучно. И соленые прикосновения широких ладоней не удивили и не напугали его.
- Я знал, - сказал Михаил глухо. – Я знал, что ты живое.
- Море – это всего лишь вода, - ответил голос, к которому Михаил привык с детства. – Живое то, что живет в нем. Это мой дом. Я принимал тебя, когда ты приходил с чистым сердцем. Но теперь я вижу, что твои помыслы изменились. Я хочу знать, почему. Посмотри на меня, тот, кто зовет себя подобным богу. Посмотри и ответь, по какому праву ты делаешь это.
Михаил медленно поднял голову и обомлел. Над ним возвышался демиург колоссальных размеров. Нельзя было с точностью определить, сколько ему лет, потому что демиурги жили не так долго, как небожители, но древним он не казался. Глаза его цвета морской волны требовательно и сурово глядели из-под насупленных белых бровей. Одет демиург был в тогу, украшенную ракушками и жемчужинами, на запястьях блестели широкие золотые браслеты, такие же обнаружились и на ногах. Он был бос и могуч, Михаил казался себе рядом с ним хрупким и почти смертным. Демиург хмурился, и море за его спиной волновалось и пенилось.
- Отец создал меня для войны, - через силу произнес Михаил. – Я не умею ничего иного, но и это, как видно, не очень-то у меня выходит. Твоим братьям был предоставлен шанс. Отец предлагал им жить в новом мире, достаточно было лишь позволить ему поселить здесь новый вид, новую расу, над которой он работает всю свою жизнь. Но они не захотели делить эту землю ни с кем. Они и так убивают друг друга за нее с завидным постоянством, и восприняли нас только лишь как агрессоров, что еще нам было делать? Ты видишь, что мы не умеем воевать, иначе мы давно стерли бы с лица тверди все ваши поселения. Мы терпим поражение за поражением, а в перерывах между битвами твои братья начищают морды друг другу. Я люблю Терру, - Михаил позволил себе взглянуть в глаза демиурга прямо. – Я очень ее люблю, и люблю твой дом, твое море. Я не хочу ничего уничтожать, никто не хочет. Мы просто хотим жить.
- Почему бы вам не жить где-нибудь еще? – справедливо осведомился демиург, так и не выпустивший лица Михаила из своих рук.
- Терра соответствует всем необходимым параметрам для создания новой расы. И нам… Нам очень нравится здесь. Мне очень нравится здесь, я не хочу никакого другого дома, я никогда другого дома не знал. Я был рожден здесь, так же, как и вы. Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты хочешь сказать, что мы могли бы жить в королевстве, в то время как вы продолжали бы жить здесь. Но ты лучше меня знаешь своих братьев. Истребив друг друга, последние поднимутся для того, чтобы истребить нас. Война неизбежна. Уверен ли ты в том, что хочешь существовать в таком мире?
- Что ты предлагаешь?
- Предлагаю тебе, - Михаил осторожно прикоснулся к широкой соленой ладони. – Предлагаю тебе свою руку. Ты давал мне покой и счастье, ты говорил со мной и рассказывал мне разные истории обо всем. Ты был мне братом, и я предлагаю тебе стать им навсегда. Откажись от своей семьи. Они не дадут тебе ничего, кроме постоянных стычек. Даже внутри твоего собственного дома, я помню твои рассказы, идет постоянная грызня. Я принесу мир.
- Уничтожив всех нас?
- Нет! – Михаил резко поднялся на ноги и с удивлением обнаружил, что демиург выше его всего на две головы. – Не всех. Любой может присоединиться к нам, если захочет. Это не значит, что тебе придется воевать со своими. Это всего лишь значит, что ты выберешь другой мир. Другую Терру. Без постоянной грызни. Со мной.
- Я должен подумать.
Демиург отпустил его и слился с водой, быстро и незаметно, снова стал морем. Михаил готов был ждать у воды целую вечность, но он ощущал необходимость оставить демиурга в одиночестве. То, что он ему предложил, действительно требовало тщательного взвешивания. Михаил опасался лишь, что отец разъярится еще больше. Требовалось срочно вернуться в королевство, сделать что-нибудь, чтобы его отвлечь. Поднимаясь в свои покои, главнокомандующий внезапно ощутил уверенность в том, что демиург согласится. От этого губы его разошлись в счастливой улыбке, и Люцифер, проходящий мимо с какими-то бумагами, участливо поинтересовался, не сбрендил ли он от осознания собственной бесполезности. Михаил рассмеялся в ответ, от чего старший брат и вовсе прижался к стене, бормоча, что окружен одними лишь психами, неизвестно еще, заразными или нет.
В своих покоях главнокомандующий позволил себе скинуть надоевший плащ, отороченный мехом, и, чуть поразмыслив, отправить вслед за ним тяжелые, окованные железом, сапоги. С удовольствием растянувшись на скромной кровати, он не сразу сообразил, что ветер распахнул окно, принеся с собой Мефодаила с докладом. Невидимый распинался перед ним битый час, водя тонким пальцем по настенной карте, оставляя на ней какие-то пометки, но не дождался ни слова одобрения или хотя бы снисходительных кивков.
- При всем уважении, мой генерал, позвольте поинтересоваться состоянием вашего здоровья, - сдержанно проговорил Меф в десятый раз, нависая над Михаилом с кипами бумаг на подпись.
- Все хорошо, офицер, - недовольно ответил главнокомандующий. – Расскажи-ка мне лучше, как дела в небесном королевстве.
- О, - Меф поджал губы, и взгляд его сделался острым как сталь. – Вы изволили прослушать мое сообщение. Желаете, чтобы я повторил?
- Желаем, - благодушно отозвался Михаил, закидывая руки за голову и широко зевая.
- Чтобы не утомлять вас деталями, я сокращу свой рассказ вчетверо.
- О, пожалуйста, офицер, вы так внимательны.
- Благодарю. Итак, старший принц Люцифер будет сопровождать короля, да продлятся его дни, в его экспедиции. Младший принц Гавриил при этом присутствовать отказался. Вероятно, на тверди есть что-то… кгхм… что-то, представляющее для него больший интерес, чем исследования вашего батюшки, да прольется на него всяческая благодать.
- И ты, конечно, разузнал, что это? – заинтересовался Михаил, которого сообщение о «чем-то на тверди» неприятно кольнуло.
- Ваша проницательность поражает меня, - кивнул Меф. – Это некая Идзанами, сестра и жена Идзанаги, островная богиня восточной стороны Терры.
- И что же, - голос главнокомандующего сделался глух и неприятен. – Ради нее мой брат остается здесь, отвергая необходимость его глаз в экспедиции Яхве?
- Ради нее, - неожиданно зло выплюнул офицер. – Позвольте заметить, ваш брат взрослеет совершенно иначе, чем вы. Вы позволите мне высказаться?
- Позволяю, - заинтересованно протянул Михаил.
- Младший принц чувствует себя подавленным в вашем обществе.
- Поясни.
- У него пять старших братьев, каждый из которых сильнее него. Вероятно, ему необходимо чувствовать себя… - офицер пошевелил пальцами, подбирая слова. – Необходимо чувствовать себя доминирующим. Над кем-то. Его самолюбие…
- Остановись, - приказал главнокомандующий, садясь на кровати и чувствуя себя разозленным как никогда. – Остановись, пока я не вырвал тебе сердце за то, что ты говоришь. Самолюбие моего брата тебя не касается, как не касается и его желание доминировать, как ты изволил выразиться.
- Ошибаетесь, - неожиданно ответил офицер спокойным, мягким тоном. – Все это касается меня куда в большей степени, чем вас.
И исчез прежде, чем Михаил успел среагировать. Он стоял теперь посреди комнаты, разозленный, взъерошенный, со сжатыми кулаками. Сердце колотилось от ярости так, что казалось, будто вот-вот вырвется из груди. Михаил не понимал, что именно его так разозлило. То, что Меф позволил себе обсуждать с ним поведение Гавриила, то, что Гавриил проводит время с Идзанами или все вместе взятое. Выругавшись, главнокомандующий накинул плащ, обул сапоги и вылетел из покоев, хлопнув дверью так, что подскочил в своей комнате на первом этаже цитадели спокойный и рассудительный Рафаил, мастеривший кораблик из веток.

Не подозревая о настроении брата и о том, что он был осуждаем за свои увлечения, Гавриил лежал, упокоив голову на коленях Идзанами, и жмурился от удовольствия, когда ее тонкие пальцы прикасались к его волосам. Идзанами очень нравились его волосы. Длинные, густые, они влекли ее больше, чем он сам, чем даже его глаза. Она готова была развлекаться с ними весь день, то накручивая на палец, то лаская, как ласкают кошек. В моменты этих ее невинных игр лицо ее делалось особенно мягким и добрым, пухлые губы складывались в нежную улыбку, а орехового цвета глаза становились теплыми и блестящими. В такие моменты он тянулся к ней, запрокинув голову, она наклонялась, и он чувствовал ее горячее дыхание на своем лице. Почти на минуту она замирала над ним, дразня небожителя цветочным запахом своих волос, затем ее губы раскрывались, и он ловил ее поцелуй, а она перебирала его волосы. Ее муж и брат находился в Черной Башне. Большой Совет продолжался. Демиурги никак не могли взять в толк, почему небожители отступили так надолго, почему не перегруппировали войска и не атаковали снова. Кащей молчал, дожидаясь, пока Гавриил придет к нему сам. Гавриил не спешил. Он почему-то чувствовал себя властелином мироздания. Казалось, что само время перестало существовать, и начинало течь только в тот момент, когда он того желал. Возможно, в этом его убедил вид отца, стоявшего перед ним на коленях. Возможно – терпкие поцелуи Идзанами, пробуждавшие в нем незнакомое, тревожное чувство. Однако было кое-что, нарушающее это ощущение, гнетущее принца.
- Черная Башня больше не примет меня после того, что случилось, - пожаловался принц. – Но я не могу допустить этого. Ты же понимаешь, без меня вам всем грозит гибель. Отец не остановится.
- В каждом есть Идзанами и Идзанаги, - туманно ответила женщина. – До сих пор ты использовал только Идзанаги. Попробуй использовать Идзанами.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - Гавриил взглянул на нее заинтересованно, зажмурился от удовольствия, когда ее ладонь накрыла его лоб.
- Ваши тела отличаются от наших. Вы вольны изменять их, как вам заблагорассудится. Почему бы тебе не стать таким же, как я? Уверена, Черная Башня падет.
Гавриил задумался, позволяя ей перебирать свои волосы дальше. Смысл ее слов раскрылся для него не сразу, но, как только это произошло, он улыбнулся и молча кивнул. Действительно, Идзанами оказалась удивительной женщиной. Порой он поражался тому, сколько мудрости сокрыто в ней.
Ярость Михаила испарилась, как только он покинул цитадель. Оказавшись во дворе, он остановился, чтобы отдышаться и успокоиться. Что он мог изменить? Если его брату нравилось общество богини, и от этого не было никакого вреда, что он мог противопоставить его желанию? Отец молчал, приняв отказ сына следовать за ним в глубины мироздания. Следовательно, он признал причину стоящей. К тому же, Гавриил и раньше пропадал на тверди, и раньше сходился с демиургами. До сих пор из этого не вышло ничего ужасного. Он уже собирался вернуться в свои покои, чтобы дать отдых разгоряченному телу и духу, но что-то привлекло его внимание на дорожке, уходящей к озерам. По ней, смущенно опустив голову, плыло нечто. Длинные черные волосы были аккуратно уложены в пучок, из которого торчали две тонкие золотые палочки с длинной цепью украшений, звенящих при ходьбе. Бледная шея открыта, и видно, как вьются маленькие нежные волоски у позвонка. Одето нечто было в странную одежду с длинными и широкими рукавами, из которых при взмахе руки выглядывала тонкая кисть и пальцы с длинными черными ногтями. На ногах у странного существа были деревянные сандалии на высокой подошве, неудобные настолько, что существу приходилось идти маленькими семенящими шажками, что выглядело почему-то очень соблазнительно. Широкий шелковый пояс обнимал тонкую талию и скрывал небольшой кинжал. На бедре существа болтались спаренные ножны для клинков-близнецов. Существо обернулось, почувствовав его взгляд. Остановившись, оно медленно повернуло голову, дав разглядеть маленькое ушко, нос и длинные полуопущенные ресницы. Затем оно повернулось всем телом и медленно подняло голову, одновременно открывая глаза. Михаил почувствовал, как перехватило дыхание, и вытянулся по струнке, встретившись взглядом с глубокими синими глазами. Лицо, выбеленное каким-то специальным средством, казалось по-детски округлым и беззащитным. Алые губы приоткрылись в улыбке, между них сверкнули жемчужные зубы.
- Ну как? – осведомилось существо знакомым, родным голосом. – Работает?
- Гавриил?! – Михаил выглядел совершенно потерянным. – Я не узнал тебя…
- Бриэль, - поправило существо, и главнокомандующий отметил, что голос будто стал несколько выше и тоньше, и в плечах брат как-то сузился, и в росте потерял. – Не связанные плотью могут сами решать, кем им быть: Идзанаги или Идзанами. С кем из них ты хочешь познакомиться первым?
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - признался Михаил.
Бриэль мягко улыбнулась, извиняя глупость собеседника, грациозно обхватила пальчиками рукоять одного из мечей, и его острие оказалось у горла архистратига прежде, чем он успел моргнуть.
- Идзанами, - сказала принцесса. – Юная, тонкая, вечная, прекрасная и смертоносная. Второй – Идзанаги, ее брат и супруг. Он не встревает попусту, и я не стану знакомить вас сегодня.
- Прошу меня извинить, дорогой младший брат, - Михаил несколько успокоился и смог взять себя в руки, поборов первичное замешательство. – Твои игры в данном случае переходят всякие границы. Мы на войне, не стоит тебе ходить в таком виде, ты привлекаешь слишком много внимания.
- И что с того? – Бриэль внезапно разозлилась, и рука с мечом дрогнула, оставив на шее брата тонкую кровавую полосу. – Если прекрасный цветок расцветает, почему бы не остановиться и не взглянуть на него? Почему бы не прикоснуться к его лепесткам, не дать ему влаги, которая так необходима ему, чтобы расти дальше? Все цветы привлекают внимание, весь мой сад привлекает внимание, так почему же нельзя мне?! Для чего я была создана, вечно томиться в четырех стенах, и быть утешением папочки, который теперь проводит со мной времени не больше, чем с тобой? А к тебе он вообще не заходит!
Михаил смешался от такого напора и горькой обиды, звучащей в словах принцессы. Ему сложно было воспринимать своенравного, но веселого и доброго брата как что-то новое, и он не мог понять, как ему вообще пришло в голову такое с собой сотворить. Пути Яхве невозможно предугадать, и невозможно сказать точно, планировал он это или нет. Однако глядя на Бриэль сейчас, Михаил чувствовал, как к горлу подступает комок слов, которые говорить не стоит. Ни сейчас, ни когда-либо после. От цветочного аромата кружилась голова, рука принцессы дрожала все сильнее, как и упрямо сжатые губы, и архистратиг позволил себе мягко обхватить ладонью кисть Бриэль и опустить ее руку, осторожно забрав меч.
- Хорошая работа, - похвалил он клинок. – Идеально сбалансированный, гравировка достойна самых высших похвал. Это подарок?
- Да, - принцесса несколько успокоилась и убрала меч в ножны. – Боги с островов подарили мне в знак примирения. Они заверили, что не станут воевать.
- Те, кто утверждает, будто не станут защищать свой дом, лгут, ваше высочество, - Михаил взял принцессу за подбородок, заставляя взглянуть на него. – Они подарили тебе эти мечи в знак того, что не станут воевать лично с тобой. По этому оружию они узнают тебя и не тронут, однако они не пощадят никого из нашей семьи. То, что им понравился ты, вовсе не означает, что они готовы сдаться. Они будут готовы принять тебя в свою семью, если уничтожат твою собственную. И этим ты гордишься? Ты уже принял их условия, как я погляжу. Носишь их одежду, следуешь их обычаям. Тебе будет легко ужиться в новом мире после нашей неудачи.
- Зачем ты так говоришь?! – Бриэль отшатнулась, но Михаил перехватил ее кисть и притянул к себе.
- Потому что ты не слушаешь никого, кто пытается сказать то же самое иначе, - продолжил он. – Мы все должны быть единым организмом, единым разумом, единым существом. Если хотя бы один из нас даст слабину, мы не выстоим, а ты не хочешь этого понять. Ты должен быть нашей надеждой, нашим знаменем, а ты растрачиваешь себя попусту, раздариваешь себя тем, кто с удовольствием перережет твою красивую шею и приготовит из тебя праздничный обед!
- Но они были такими вежливыми…
- Они все будут вежливыми, потому что надеются с твоей помощью проникнуть в наш дом, выведать наши планы и ударить с неожиданной стороны. Держу пари, ты рассказываешь им, как жестоки к тебе братья, а они тебя жалеют, и конечно совсем не так строги. Они гуляют с тобой, они играют с тобой, они любят тебя, этого не отнять. Но отдельно от твоей семьи. Только тебя, и никого больше. Ты хочешь такого финала? Хочешь остаться в одиночестве среди тех, кого так превозносишь? Они твоя семья?
Бриэль, наконец, сумела вырваться, и смотрела на брата широко раскрытыми, полными ужаса и непонимания глазами. Волосы растрепались, одна из золотых палочек выпала и валялась, сломанная, в пыли. Тугие волнистые пряди струились по плечам, закрывали лицо, но Бриэль не пыталась их убрать. Пояс развязался, и правый рукав одеяния сполз, обнажив узкое покатое плечо. Обе сандалии соскочили с маленьких ножек, когда она отступала назад, и можно было видеть белые носочки, безнадежно испорченные пылью и камнями.
- За что вы так со мной? – тихо спросила Бриэль. – Я допустила вас до самого страшного своего секрета, а вы… Вы что же, совсем-совсем не любите меня?
Михаил отметил, что принцесса обращается к нему на «вы», чего не случалось раньше никогда и ни с кем, и это неприятно его удивило. Как удивила и простота и честность открытого вопроса, удивила и ранила, потому что Бриэль не могла знать, о чем спрашивает. Не могла, не должна была, ее вообще никогда не должно было существовать. Архистратиг мысленно проклял островных богов с их нравоучениями и половым вопросом. Вот и как теперь прикажете с ней объясняться? Гавриил рассмеялся бы и пошел дальше изучать бабочек, а Бриэль стояла, дрожа, и мир ее рушился. И Михаил не знал, как себя вести, и потому сказал первое, что пришло в голову, чтобы хоть как-то ее успокоить.
- Люблю, - и удивился, как легко это произнеслось, и как правильно вдруг стало на душе, как исчезли все сомнения и неприятные душевные метания. – Люблю. Всегда любил.
- Что ж, - Бриэль выпрямилась, и взгляд ее преисполнился достоинством. – Мне очень жаль вас, уважаемый старший брат.
И ушла, подхватив подол одеяния и мелко переступая ногами в белых носочках. Мефодаил проводил ее долгим взглядом и отправился быстрым шагом в покои Люцифера. Ему срочно требовался совет, и первенец представлялся ему единственным, кто мог бы его дать.

---

[персонажное]

Я не знаю, в какую сторону повернуть дальше. Персонажей слишком много, персонажей важных. Как раскрыть их отношения - не знаю. Понятия не имею. Как привести Гавриила к Михаилу, минуя Яхве и Идзанами, минуя Кащея и Локи, минуя всех тех, кого больше нет. Не знаю. Как раскрыть Мефа, который в предыдущей версии Летописи раскрылся как-то сам и сразу. И не потерять при этом нить, не убежать в дебри межличностных отношений, забыв про войну и прочие вещи.
Господи, дай мне сил!!!

Я знаю, почему это происходит. Потому что меня бросили одного. Потому что мне не с кем поговорить об этом и услышать возможные варианты. Потому что никто не хочет мне помогать, никто не хочет слушать. Все хотят только говорить, и говорить только о своем, что они сделали сегодня. Что не сделали. У меня на лице написано: выплачься мне. А потом удивляются, почему я разговариваю с зеркалами. Потому что только тот, кто живет в зеркале, выслушает меня. Вы-то нашли себе жилетку и помощника. А я? Вот и остается мне. Самому себе, с самим собой.

Так и сдохну один.

---

[вдохновения пост]

Что-то вспомнился мне давнишний журнал "Юла" и Велимир, которого я обожал в силу своего мелкого возраста. Нашел на просторах сети этот арт и вдохновился. Ибо. Сила Науки, дай мне под зад!

---

[краткий пересказ седьмого свитка]

---

[персонажное]

Писать о Яхве было тяжело. Просто потому, что это Яхве. Не выходит у меня показать его ученым, потому что я дебил, я не имею представления о том, как он делает то, что делает. И Гавриил вышел какой-то совсем не Гавриил. Но здесь так уютно пишется, музыка такая успокаивающая, и ромашковый чай такой хороший...
И я чувствовал потребность описать свой недавний сон про тучи под ногами, и про эту смотровую площадку, потому что она была прекрасна, восхитительна, чудесна. Не знаю, удалось ли мне хотя бы немного раскрыть персонажей... Но это ведь и не важно, да? Все равно здесь пусто как в могильнике.

---

[свиток седьмой]

Глубоко под ногами Яхве клубились серые облака. С самой верхней точки Небесного Королевства открывался прекрасный вид на дождливые небеса. Творец чувствовал, как перехватывает дыхание от высоты и глубины, как тянет подойти к самому краю и оттолкнуться, полететь, окунуться в облака и дождь, позволить ветру хлестать себя по лицу, бросать холодные капли за шиворот, крутить и переворачивать легкое, почти невесомое тело. Терра оказалась для него слишком маленькой. Дети, выросшие вдали от родной планеты, не имевшие представления о настоящих расстояниях, о том, что действительно можно назвать ширью небесной, не чувствовали той скованности, что заставляла Яхве раз за разом вставать на край смотровой площадки. Терра оказалась маленькой настолько, что творец мог преодолеть ее в два-три прыжка с парением, не раскрывая крыльев. Он всерьез опасался, что у младших сыновей крылья и вовсе атрофируются. Каждый день он выстраивал сыновей перед собой, проверял их спины, и пока не находил опасных признаков. У Люцифера крылья раскрылись пару дней назад. Красивые, белоснежные, способные укрыть и его самого, и пару братьев при необходимости. Такие крылья были нужны на родной планете творца, с такими крыльями можно было добраться до аномалии, волнующей его многие века. У остальных братьев намечались признаки скорого появления крыльев. Тяжелее всего приходилось Михаилу, он был следующим по возрасту, и нес бремя тяжелейшей ответственности, отчего настроение его портилось, а боль в спине отнюдь не улучшала его. Печальнее всего дела обстояли с Гавриилом. Спина младшего сына болела невыносимо, приходилось прикладывать массу усилий, чтобы он просто вставал с постели. Но крыльями там и не пахло. Ни бугорков, ни хотя бы легкого покраснения кожи. Яхве не мог смотреть на его прямую бескрылую спину с зародышами крыльев под кожей, не желающими раскрываться. Он всерьез опасался, что может навредить Гавриилу, если в назначенный срок он не полетит. Несовершенных творений Яхве не переносил, и менять привычек не собирался.

Читать дальше!

В этот пасмурный для тверди день творец стоял на смотровой площадке, покачиваясь с пятки на носок, и тосковал. Перекатываясь на пятки, он поднимал голову вверх, ловя взглядом свет огненного шара, из которого он почерпнул энергию для создания своих сыновей, так не похожих на него самого, на его отца и деда. Перекатываясь на носки, он почти что соприкасался с раскинувшимися под ним небесами. Опуская голову вниз, он силился пронзить взглядом облака и найти непокорного сына, чье существование незримо связывало Терру с родным миром творца. Сложив руки на груди, Яхве думал, не обрек ли он Гавриила на вечные страдания, смешав свет двух звезд в его душе. Не от того ли, что волосы его так же черны, как волосы самого творца и Люцифера, дух его стремится к вечному познанию и раскрытию тайн? Не от того ли, что глаза его отливают такой же глубокой синью, как небо над Террой, крылья не желают раскрываться, а жалость к демиургам переступает все возможные пределы? Яхве не желал признавать, что ошибся, не желал думать о том, что лучший его проект может оказаться проигрышным, но думал, признавал, и от этого злился, и небеса над Террой (и под его ногами) злились вместе с ним. Он искал и не находил в себе больше обиды на собственного отца. Ненависти к нему, которую он до этих пор лелеял и взращивал в себе каждый день. Потому что ситуация, в которой он оказался, заставляла его задуматься о многом. И многое простить.
В давние времена король дракон заменял солнце каждому миру, и лишь его благосклонный взор способен был даровать жизнь или забрать ее. Реки текли в любых направлениях, небеса сияли тысячами звезд, и не было во всем мироздании уголка, куда бы золотое око короля дракона не добралось своим испытующим, но любящим взглядом. Никто не знает точно, как именно король появился на свет, и никто не смел спрашивать его об этом, однако совершенно точно известно, что все известное нам мироздание, и не известное тоже, было создано из его дыхания. Дыхание это было горячее любой пылающей звезды, и способно было стереть само воспоминание о жизни, но вместо этого оно ее даровало. Тысячи миров вспыхнули в едином порыве, и продолжали формироваться на протяжении многих миллиардов лет. Дракон обосновался в центре огромного огненного шара, температура которого не была пригодна ни для одной другой жизни, свернулся в компактный клубок, но не закрыл своих глаз, продолжая наблюдать за своим детищем и ласкать его любящим взором. Многие годы прошли, многие миры возродились и умерли, прежде чем появился мир Яхве, мир порядка и служения, науки и познания, мир высочайших достижений и невероятных технологий.
Годами он развивался и ширился. Строились прекрасные замки, шпили которых уходили высоко в небеса, распускались бутонами фонтаны, статуи которых восхваляли короля дракона, возводились академии и простые дома. Жители этого мира отличались от любых других миров хотя бы тем, что потомство себе создавали самостоятельно. В благости своей король дракон поделился с ними секретом создания жизни, и обитатели этого мира тут же отказались от любого другого способа воспроизводства, справедливо полагая это излишеством. И действительно, история всего мироздания неоднократно подтверждает этот факт. Где бы ни находился любой из миров с дуальной системой воспроизводства, всегда найдется место низменным чувствам, не делающим чести истинному служителю короля дракона, излишним страстям, приводящим лишь к разрушению и страданиям. Всю свою любовь подданные короля отдавали своему правителю и своему миру, сделав его, в конечном итоге, жемчужиной мироздания. Послы со всех концов его съезжались, чтобы взглянуть на великолепие этого мира, на точеные башни, прекрасные благоуханные сады и, конечно, на торжество порядка и справедливости.
Дети в этом мире никогда не были предоставлены сами себе, но при этом должны были вершить свою судьбу самостоятельно. Институт семьи существовал, но был настолько условным, что многие дети называли своих отцов создателями, и многие создатели называли своих детей творениями. Такой подход нельзя назвать ни правильным, ни неправильным, и он существовал, не осуждаемый и не поддерживаемый, как любое другое природное явление. При достижении определенного возраста ребенок самостоятельно определял свою будущую профессию и поступал в профильное учреждение, из которого переходил в следующее, и так до тех пор, пока он не осваивал все необходимые навыки. После этого выпускник академии выбрасывался в бушующий мир придворной жизни и должен был завоевать уважение и почет, без этого жители мира существовать отказывались. В таких условиях появился на свет отец Яхве. В таких условиях появился на свет он сам. Творец часто задавался вопросом, чем руководствовался отец при его создании, и не находил ответа. Долгое время он помнил лишь прекрасное лицо своего создателя, обрамленное волнистыми иссиня-черными волосами. Помнил болезненный блеск его глаз, помнил мягкую, всепрощающую улыбку, помнил прикосновение жестких ладоней, привыкших держать оружие, но никак не ребенка. Затем следовал круговорот лиц и прикосновений, поток информации, невероятной настолько, что любой бы сошел с ума. Но Яхве впитывал и анализировал, отбрасывал совсем уж невероятные домыслы и запоминал только относительно невероятные факты. Он смотрел на себя в зеркало и спрашивал свое отражение: почему я живу? Как я живу? Что во мне заставляет меня двигаться и дышать? Эти первые вопросы определили всю его жизнь. Он сделался ученым, пройдя все возможные ступени обучения. В академии, куда он поступил на работу, его считали надеждой мира, прочили ему блестящее будущее. Пока не вскрылись опыты, которые он проводил над заключенными одной из тюрем. Яхве искренне не понимал, что такого ужасного он сделал, ведь заключенных и так осудило общество. То же общество, что теперь осуждало его самого. Неужели не лучше использовать их тела для того, чтобы познать самое себя, чем позволить им бесполезно гнить в камере? Очевидно, не лучше. В ту пору к нему все еще относились снисходительно, но без разговора с отцом не обошлось. Это была первая их встреча с момента создания, обычное дело для всего остального мира, но удручающее обстоятельство для Яхве. Помнится, тогда отец спросил его, зачем он это делает. Яхве поднял на него взгляд, все еще недостаточно высокий, чтобы взглянуть на генерала свысока, и не нашелся с ответом. На него смотрело все то же лицо, обрамленное волнистыми иссиня-черными волосами. Глаза на этом лице все так же болезненно блестели. Но не было больше мягкой улыбки, от уголков отцовского рта разбежались тяжелые, тревожные морщинки. Отец взял его под руку, и они пошли по широкой парковой дорожке, прячась от солнца под ветвями раскидистых деревьев. Создатель молчал, думая о чем-то своем. Казалось, рука Яхве на сгибе локтя вовсе его не волновала. А Яхве чувствовал, как от места, где их руки соприкасаются, по всему телу разливается жидкий лед. Затем лед сменился огнем, сотнями, тысячами огненных игл. Он украдкой взглядывал на создателя, пытаясь угадать, чувствует ли он то же самое. По отстраненному выражению его лица, понял: не чувствует. Отец покинул его тем же вечером. Наверное, он решил, что выполнил свой долг, выразив свое неудовольствие. Строго говоря, любому другому жителю этого мира неудовольствия создателя было бы вполне достаточно, но только не Яхве. Это бегство отца, это его нежелание участвовать в судьбе собственного творения, возбудило в нем холодную, жестокую обиду. Зачем, спрашивал Яхве себя самого, зачем было давать жизнь, если тебе наплевать на меня? Лучше бы отец не приходил вовсе. Во всяком случае, это было бы честно. Каково же было его удивление, когда он наткнулся в архиве на документы, в которых частично отражалась юность его создателя!
По документам выходило, что создатель не помышлял о военной карьере. Он с блеском окончил каждую из академий, заслужил многочисленные грамоты и благодарности от учителей, и какое-то время даже подумывал о карьере учителя, однако его детская мечта оказалась сильнее увещеваний преподавателей, не желавших расставаться со способным учеником. Создатель стал дипломатом, и быстро поднялся по карьерной лестнице от простого помощника до министра. Вершиной его пути стала кратковременная война с соседним миром, в ходе которой последний был полностью уничтожен, а король дракон самолично предложил создателю вступить в ряды его армии. Отец не остановился и на этом, новом для себя пути. Вскоре он возглавил один из карательных отрядов, после чего быстро пошел в гору, и о его жестокости и стремительности стали ходить легенды, достигавшие самых дальних уголков мироздания. Король дракон предложил ему должность генерала, и отец не стал отказываться, после чего его тело претерпело значительные изменения, утратив само понятие смертности. О том, были ли у создателя какие-нибудь увлечения, сказано не было. На глаза не попадалось ничего, кроме книг и профильных интересов. Никаких лучших друзей, любовников, соперников, ничего, что могло бы сделать его хоть чуточку живым. Ничего, кроме слепой преданности королю. После исчезновения дракона отец отправился на его поиски. Он отсутствовал веками, тысячелетиями. Путешествовал с небольшими отрядами и один, посылал разведывательные группы в различные миры, показавшиеся ему подозрительными. Казалось, что во всем мире создатель любил лишь короля дракона, и отказывался существовать без его бдительного руководства. В отсутствие нормального общения с отцом, Яхве приходилось довольствоваться лишь этими сухими материалами. Выводы его оказывались неутешительными. Его создатель был блистательным памятником самому себе. Героем, воспетым в сказаниях, надеждой мироздания, защитником угнетаемых миров и народов. Он был любимцем и опорой короля. Но не находилось никакой информации о том, зачем ему был нужен наследник. Неужели только лишь за тем, чтобы его сын нашел короля, если этого не сможет добиться отец? Неужели создатель чувствовал, что упускает многие вещи, что его мозг заточен под иное, что неспособен он отыскать своего правителя и командира, и что для этого нужен другой склад ума? Но почему тогда он не сделал ничего для того, чтобы заинтересовать сына? Не было рассказов о короле и, безусловно, увлекательной службе. Не было никакой информации о том, как этот король вообще выглядел. Королевские статуи и барельефы не давали точной картины, каждый мастер стремился воспеть дракона лучше другого, так что порой встречались и вовсе фантастические образы. Обида на отца росла, любовно взращиваемая одиноким сыном, вынужденным теперь скрываться не только от собственных вопросов, но и от коллег, следящих, казалось, за каждым его шагом.
Яхве оборудовал мастерскую прямо в доме отца. В том месте, где он был создан и брошен. В том месте, где отец, судя по всему, никогда не останавливался на срок больший, чем несколько часов. Долго бродил он по огромному особняку, на который частенько заглядывались менее расторопные жители королевства, не поднявшиеся выше рабочих или ассистентов. Широкие лестницы, уходящие в темноту, белеющие торсы статуй великих предков. Просторные балконы, огромные кровати, размеры которых будоражили воображение и рождали не самые скромные образы. Одну из таких комнат Яхве полюбил сразу. Она располагалась на самом верхнем этаже особняка и давно покрылась слоем пыли. Очистив ее от грязи и старых вещей, молодой ученый выписал из университета оборудование, необходимое для его изысканий. Коллеги вздохнули с облегчением, решив, что с опасными опытами покончено, и что теперь отпрыск великого генерала займется изучением космической пыли, изыскивая в ней следы дыхания короля. Заплатив необходимую сумму смотрителю одной из тюрем, Яхве, вопреки их ожиданиям, получал заключенных прямо на дом. В порядке очереди, конечно, и только крайней нужды. Разбирая их тела, рассматривая их кости под мощнейшими микроскопами, Яхве лишь все более укреплялся во мнении, что создание жизни – процесс, которому можно научиться. Достаточно лишь вызубрить наизусть строение тела до последнего сосудика, так, чтобы оно вставало перед глазами, стоит только захотеть. И воссоздать, используя для этого энергию звезды, от которой мир получает тепло. Соткать из этой энергии душу, отшлифовав ее собственной волей так, чтобы вышло именно то, чего бы тебе хотелось. Скопление такого количества звездной энергии должно хватить, чтобы мельчайшие частицы мироздания сами притянулись к ее эпицентру. Остальное было делом мастерства и упорства. Создать таким способом взрослого, полноценного члена общества, было достаточно сложно, создания выходили маленькими и слабыми, но достаточно живыми для того, чтобы развиваться самостоятельно, повинуясь запущенному процессу. Энергия звезды и космическая пыль – вот, что впоследствии стало им, Яхве. Вот, чем был когда-то его собственный отец. Алгоритм, запущенный давным-давно королем драконом способствовал правильному и быстрому развитию созданий. Без него, Яхве был убежден в этом, творение себе подобных было бы невозможно. Распылив свое дыхание по всему мирозданию, дракон оставил необходимое количество жизни, но вычленить его частички пока не удавалось, как не удавалось и узнать, из чего состоит оно самоё, и почему его достаточно для того, чтобы образовался живой разумный организм. Для того, чтобы получить это дыхание, Яхве пошел на преступление против короля. Ему так и не удалось убедить отца в том, что все его действия были необходимы, и он до сих пор не мог избавиться от воспоминания, в котором создатель стоял перед ним, гордо вскинув голову, и волнистые волосы его, которые так запомнились сыну, были спутаны, и темнели от крови. Но взгляд его, до тех пор болезненно блестящий, сверкал в этот миг непримиримой яростью. Возможно, именно из-за этого взгляда план Яхве удался, потому что в этот момент, даже плененный, даже закованный в цепи, генерал казался опаснее полчищ врагов, вооруженных до зубов. И даже в тот миг, даже в тот роковой день, отец не сказал ему ни слова. Или Яхве просто не помнил об этом?
Из тяжелых раздумий его вырвал голос младшего сына. Гавриил остановился в нерешительности неподалеку от творца, сам не понимая, что его присутствие здесь, сейчас, нежелательно, губительно, страшно. Яхве смотрел на него, потемнев лицом, превратившись в каменное изваяние. Волнистые, иссиня-черные волосы сына обрамляли бледное лицо с болезненно блестящими синими глазами. Нос с фамильной горбинкой, изящный изгиб соболиных бровей, лихорадочный румянец, от которого темные круги под глазами стали лишь заметнее. Немного ниже и тоньше, немного уже в плечах и талии, по-юношески мягок еще овал в будущем волевого лица. Лучшее из его творений, удачнейший из его экспериментов. Доказательство, что он имеет власть над созданием жизни, над самой жизнью. По своему желанию он вызвал из глубин своей памяти образ отца, и он стоял теперь перед ним, такой же, каким был его создатель в этом возрасте. Интересы его полностью совпадают с интересами создателя, уже просматриваются его повадки, заметны стали некие фразы или взгляды, которыми создатель отличался. Но его сын был живым. Он не был памятником своему величию, как его отец. Он был глубоко чувствующим и нежным, даже ранимым, и это одновременно радовало и угнетало Яхве. Во многом, из-за того, что ему так и не удалось внедрить в сознание собственного творения, которое существовало только единственно благодаря его воле и мастерству, необходимость любви к своему творцу. Яхве перепробовал все. Он баловал своего сына, позволял ему сидеть на своих коленях, позволял ему хватать себя за нос и разбивать ценнейшие образцы, добытые с большим трудом и риском для жизни. Он воспитывал его, оставляя на спине уродливые шрамы, которые нельзя было исцелить никаким искусством, но его сын молчал, не отвечая ни стоном, ни возмущенным окриком. Он не любил своего отца, но и не восставал против него, и Яхве мучился, не понимая, удалось ли ему или все-таки нет. Одна-единственная вещь, одно-единственное чувство, эмоция, которую невозможно было ни запрограммировать, ни воспитать.
- Подойди ко мне, - потребовал творец, протягивая руку.
Гавриил молча выполнил приказ, нерешительно улыбнувшись, отчего лицо его приняло несколько виноватое выражение. Вложил свою узкую ладонь в грубую руку отца, споткнулся, когда творец потянул его на себя, уткнулся носом в широкую грудь. Прислушался к мерному биению отцовского сердца, пропустившего удар в тот момент, когда тела их соприкоснулись.
- С тобой все хорошо? – спросил Гавриил, запрокидывая голову, глядя на отца с беспокойством. – Ты неважно себя чувствуешь?
- С чего ты взял? – искренне удивился Яхве.
- Твое сердце, - младший принц ткнул пальцем в его грудь. – Сбоит. Это потому, что ты слишком много работаешь.
- Это потому, что ты никак не желаешь меня слушать, - возразил Яхве. – Как твоя спина?
- Болит, - признался Гавриил. – Но сейчас, когда ты меня гладишь, уже не так сильно.
И улыбнулся. Яхве рассеянно улыбнулся в ответ, продолжая бездумно водить ладонью по спине принца. Сегодня Гавриил выглядел странно. Он был одет в ту же одежду, что и в день своего бегства на твердь, не переоделся, собираясь к отцу. В волосах (теперь это стало очень заметно) запутались маленькие лепестки нежно-розовых цветов. В довершение всего, от сына пахло какими-то травами, имевшими сладкий, тошнотворный аромат.
- Что ты делал на тверди? – строго спросил Яхве, с удовлетворением отметив, как принц весь подобрался, готовый отвечать за свои поступки.
- Я посетил островных богов, - глухо ответил сын. – Они не станут участвовать в войне. Обещали рассказать мне все, что знают. Мне кажется, я подбираюсь к основному источнику. Во всяком случае, их объяснения кажутся мне логичнее, чем домыслы остальных. Локи, например, твердил, что там сидит змей, жрущий собственный хвост. Я пытался посмотреть своими глазами, но… С того расстояния, что мне было доступно, не смог ничего увидеть. Прости меня.
- Простить? – удивился Яхве. – За что?
- Тебе нужны результаты, а я не могу дать их тебе.
- Я закончу свое дело вне зависимости от того, какие результаты ты принесешь. Даже если в центре Терры действительно окажется змей, жрущий собственный хвост.
- Тебе так хочется населить этот мир своим собственным изобретением? Чем тебе демиурги не нравятся?
- Я хочу подчинить себе алгоритм, запущенный задолго до нашего рождения. Я хочу понять его принцип. У меня есть некоторые мысли… А тебе демиурги, значит, нравятся?
- Ты будешь снова меня бить, - буркнул Гавриил.
- Нет, - Яхве с улыбкой мотнул головой. – Сегодня… Сегодня я буду любить тебя.
Лицо принца на миг осветилось искренней радостью, но вскоре снова потемнело, глаза потускнели от страха, румянец вспыхнул с новой силой. Лицо Яхве заполнило собой все вокруг, не было ничего, кроме его твердого, жестокого взгляда, и выбившихся прядей волос, щекочущих Гавриилу лоб. Томительное, сладкое мгновение он видел перед собой нежное лицо Идзанами, запрокинутое в ожидании поцелуя, с волнующе приоткрытыми полными губами. Ее прекрасные глаза, подглядывающие за ним из-под полуопущенных ресниц. Ужасное, безумное мгновение Яхве созерцал отражение этих воспоминаний в глазах принца. И руки его, сомкнувшиеся на запястьях Гавриила, превращались в клещи, брови угрожающе сходились на переносице. «Он убьет ее», - подумалось принцу, и в глазах отца он прочитал утвердительный на то ответ. Ужас сковал его тело, но отец всего лишь отшвырнул его прочь. Смотровая площадка кончилась, под ногами возникла пустота, и лишь касаясь кончиками пальцев шершавой ладони творца, Гавриил вспомнил, что оставил плащ в комнате, а без него невозможно лететь.
- Яхве! – коротко вскрикнул принц, не понимая, почему в этот отчаянный для себя миг обратился к отцу по имени.
И отец рванулся к нему, рванулся в последний момент, протянул руку с выражением муки, глубокого отчаяния и скорби на лице, но пальцы соскользнули, и принц ощутил, как внутренности переворачивает ощущение стремительного полета вниз, сквозь облака, сквозь дождь. Он смотрел на удаляющееся лицо творца и со спокойствием близящейся смерти осознавал, что снова его расстроил, и это будет последним поступком в его жизни. Спина болела нестерпимо. Хотелось упасть побыстрее, чтобы не чувствовать больше этой боли, раздирающей тело, не тянуться к спине пальцами, расцарапывая плоть до крови. Мелькнуло в памяти и погасло лицо Идзанами, красивое, нежное, но все-таки… все-таки не любимое. Потом почему-то вспомнилось лицо Михаила в тот страшный день, когда горел лес, и его красивые, безумные глаза источали влагу, смотрели так, что в груди разгорался пожар куда более разрушающий, чем лесной. Гавриил выбросил руку вперед, что-то в нем порвалось, и поток ветра подбросил его тело высоко вверх, швырнул вправо, перевернул, после чего ему удалось выровняться и зависнуть в воздухе, удерживая себя чем-то, что вышло из спины. Странно, но боли больше не было, так что принц решился взглянуть на то, что вышло из него, чтобы спасти ему жизнь. Это не было крыльями, подобными крыльям птиц. Это было чистейшее сияние, облеченное в плоть. Не оперение, но тончайшая материя, сияющая так ярко, что слезились глаза. Гавриил взмахнул новым приобретением и мгновенно оказался напротив Яхве, лежащего на полу смотровой площадки. Рука отца все еще была протянута в бездну, скорбное выражение не успело сойти с его лица, и теперь быстро сменялось сначала удивлением, а затем счастьем. Гавриил не знал, что должен чувствовать по этому поводу, поэтому он взял лицо отца в свои ладони, помогая ему подняться, и долго гладил творца по впалым щекам, играя пальцами со щетиной. Яхве плакал, обнимая сына за плечи, Гавриил почему-то плакал тоже, ощущая в этот момент небывалое единение с отцом, словно бы их чувства и мысли на мгновение стали общими.
- Яхве, - сказал принц, не в силах заставить себя обратиться к творцу иначе. – Я люблю тебя. Теперь ты дал мне время это сказать.
Творец застонал и опустился на колени. Плечи его тряслись от сдержанных рыданий. Очередной этап его жизни закончился в этот момент, очередной эксперимент завершился удачей, и он не мог сдержать слез радости от того, что все вышло так, как ему хотелось, именно так, как он запланировал. Обе проблемы решились в один день, и мысль о том, что он чуть было не убил своего сына, трусливо отступила под натиском счастья. Гавриил долго гладил его по голове, задумчиво улыбаясь. В этот день решились и его трудности, завершился и его жизненный этап. Как Яхве понял, что под страхом смерти раскрываются нужные ему стороны, так Гавриил осознал, что от слов любви, всего лишь от слов, не подкрепленных, в общем-то, ничем, Яхве способен встать на колени и склонить перед ним голову. В тот момент, как отец размышлял над тем, чего еще он способен добиться, подталкивая принца в нужном направлении в прямом и переносном смысле, сам принц размышлял, как многое он может получить, всего лишь потворствуя маленьким слабостям творца, загнавшего себя в угол собственным безумием. Оба они размышляли об одном и том же, и оба они в этот момент стоили друг друга. Отец, стоящий на коленях перед сыном, словно это он ребенок, и сын, глядящий на него с гордостью и высокомерием, словно это он отец.

---

[время матчасти]

Галактическая нить, стена, комплекс суперкластеров, филаме́нт (англ. filament — нить) — самые большие из известных космических структур во Вселенной в форме нитей из галактик со средней длиной 50—80 мегапарсек (163—260 млн св. лет), лежащих между большими пустотами (войдами). Нити и войды могут формировать «великие стены» — относительно плоские скопления кластеров и суперкластеров.

В стандартной модели эволюции вселенной галактические нити формируются и следуют вдоль сетевидных потоков темной материи. Предполагается, что эта темная материя ответственна за макроскопическую структуру вселенной. Темная материя гравитационно привлекает барионную материю, и эту, обычную, материю астрономы наблюдают в виде стен и нитей супергалактических кластеров. (с) попизжено

Вдоль галактических нитей следуют дороги, по которым двигаются так называемые небожители и остальные путешественники.

Вели́кий аттра́ктор (Великий центр притяжения) — гравитационная аномалия, расположенная в межгалактическом пространстве на расстоянии примерно 65 Мпк или 250 млн световых лет[2] в созвездии Наугольника. Этот объект, имеющий массу десятков тысяч масс Млечного Пути, наблюдается благодаря эффекту, который он оказывает на движение наблюдаемых нами галактик и их скоплений на участке пространства, протяжённостью в несколько сотен миллионов световых лет. (с) попизжено

Именно оттуда пришел король дракон

В какие дебри я скатываюсь...

---

[персонажное]

Я тут давеча прошвырнулся по "ангельской" литературе и блевал часа полтора. Удивительно. Ошеломляюще, я бы сказал. Наткнулся на "апокриф Люцифера", после чего боялся вообще пользоваться интернетами. Единственное, что я понял, так это то, что не хочу, чтобы Летопись воспринималась так, и стала такой. Я не хочу такой грязи под маской всеобъемлющей любви, не хочу вот этого всего. Кто-то скажет, что мои ангелы слишком человечны, слишком похожи на нас своими чувствами. Пусть лучше так, чем ничем не обоснованный секс со всеми и постоянно!!! Я так переживал, что мир Яхве изначально лишен женщин, что это может быть раценено как пидарастичный мир, учитывая, что, есть бабы или нет, любое живое существо все равно влюбляется и стремится к наслеждениям. Но после этой книги я понял, что все нормально, потому что ЭТО напечатали, и ЭТО читали люди. Боже мой, люди это читали!!!
Ахаха, к тому ж, меня откомментил какой-то мужчина, что показывает, что градус пидарастичности в пределах нормы. Очень тяжело ходить по краю, честное слово. Очень тяжело не скатиться в сраное говно. Поэтому темп соответственно замедлился, поэтому я пишу реже и меньше. Чтобы не понесло, чтобы мои личные домыслы и недотрахи не отразились на книге. Я по-прежнему остаюсь одиноким в своем труде, по-прежнему не нахожу никого, с кем мог бы его обсудить. Это печально, конечно, и тоже очень тормозит.

---

[между свитками]

Пусть побудет здесь песня, вдохновляющая меня на отношения между этими персонажами и арт на них же. На первом - Гавриил "на дубе том", на втором - Идзанами. Я впервые пытался изобразить кимоно с рисунком, получилось не очень, но я и не позиционирую себя как артер. Мои рисунки - всего лишь способ "мыслить" персонажей, "увидеть" их с другого ракурса. Своеобразный способ проработки.

Что касается отношений Гавриила и Идзанами, они наклевывались еще в предыдущей версии Летописи. Я ощутил острую нехватку нормальных "дуальных" отношений между героями. Все-таки что лучше покажет мужественность персонажа, чем женщина? В конце концов, Гавриил вовсе не "фиялочка" дадада, слишком много кавычек подряд, я перебарщиваю, а вполне себе сильная личность. И отношения с другими персонажами должны быть под стать. Да, небожители отличаются от демиургов, у них женщин в принципе нет, потому что их система воспроизводства исключает необходимость женщин. Но делать их ламповыми пидорами я тоже не хочу. Потому что это не так. Очень сложно. Очень.

п Ѓлѓ?О пїЅб°№вµ pleer.com пµЃнЋ кёЁ "пїЅлЋґВµлЊў

пЂѕб»ѓи°‚м ёлё бє°з°‚м љиЁ пїЅлЋґВµлЊ бµЃп»°вЅѕ пїЅпЂѕб‚ѕп»µеЂј/a>

---

[свиток шестой]

Смотреть на огонь, охвативший Асгард, было страшно даже с Черной Башни. Запах огня и смерти принес южный ветер, бывший редкостью в этих краях. Распахнул окна, пахнув паленой плотью, вздыбил занавески, перевернул посуду на столах. Зарево осветило бледное лицо Локи, болезненно заострившееся и вытянувшееся от ужаса. Один сжимал древко копья побелевшими пальцами, не глядя на побратима. Его взгляд был устремлен на Кащея. Взгляды всех собравшихся были устремлены на него. Бессмертный чувствовал их спиной. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, нахмурившись и нервно кусая верхнюю губу. Ему хотелось обернуться к ним и крикнуть: «Чего вы ждете от меня? Вы, кучка самовлюбленных тиранов, чьи права на территорию были попраны другой кучкой тиранов, не менее самовлюбленных и самоуверенных? Каких действий вы от меня хотите? Хотите, чтоб я защитил вас? Встал под ваши знамена, повел ваши войска? Не будет этого, никогда этому не бывать!». Ему хотелось перевернуть стол, поломать мебель, выбросить кого-нибудь в окно. Но за миллиарды лет скитаний и снов он научился держать себя в руках. И потому никак не реагировал на молчаливый вопрос, на молчаливую молитву собравшихся. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и смотрел на отсветы пожара на темных тучах.
- Другого выхода у нас нет, - сказал он, словно дуб затрещал. – Не будет отступлений и пауз. Не будет переброски войск. Будет истребление.
- Но в Ирии… - нерешительно прервал его Даждьбог. – В Ирии пока безопасно.
- От Асгарда нас отделяет цепь непроходимых гор. Непроходимых для кого-то, вроде вас. Я преодолеваю их без труда, как только мне вздумается, а небожителям и вовсе не надо ходить по тверди. Это ваш удел. Лишь покамест они ведут честный бой. Не бросаются на нас со всех сторон, словно молнии из туч. Стоят на тверди, умирают на тверди. Как и вы. Ты слышишь меня, Один? Твой город в огне. Твои женщины, твои дети взывают о помощи. Скажи мне, слышишь ли ты их крики? Чувствуешь ли раскаяние за то, что не послушал меня, когда я призывал тебя к благоразумию?
- Что ты хочешь сказать, Бессмертный? – проклокотал Сет. – Оставь свои заумные душеспасительные речи, говори прямо.
- Я хочу сказать, - усмехнулся Кащей. – Что вы все передохнете как скот. Если не объединитесь. Нет больше Асгарда. Нет больше Ирия. Нет больше берегов Нила. Нет больше островов. Есть только небо и твердь.
Смутное воспоминание промелькнуло в его глазах, когда он замолчал. Если бы Кащей стоял к демиургам лицом, самые внимательные из них, конечно же, смогли бы это заметить. Пальцы Бессмертного судорожно сжались на предплечьях. Медленно, болезненно, дрожащая ладонь правой руки сползла к локтю левой. Он смотрел на черное небо Терры, но видел другое небо. Иное небо иного мира. В ушах его стоял тонкий, пронзительный крик иных существ. Перед глазами проплывали бледные лица тех, кто никогда в жизни не держал оружия, и потому умирал. Их дрожащие руки, сжимающие сломанные мечи. Их изуродованные лица. Изломанные тела. Кащей поймал себя на мысли, что боится. Боится не небожителей, которые, несмотря ни на что, представлялись ему вполне адекватными существами. Не огня, в котором погибает не любимый им город. Боится того, что ему снова придется увидеть саранчу, заполнившую небеса. Снова придется хоронить. Имеет ли значение, любят его демиурги или нет? Связан он с ними узами родства или нет? Имеет ли это хоть какое-нибудь значение, когда происходит такое?
- Решай, Кошчи, - не своим голосом сказал Даждьбог. – Решай быстрее. Или они убьют нас. Убьют нас всех.
- У вас был выбор, - негромко напомнил Кащей, проигнорировав оскорбительное обращение.
Страшные воспоминания сменились другими, менее удручающими. Этот день он помнил так же хорошо, как гибель своего мира. Армии Ирия и Асгарда стояли в широком ирийском поле. Их кони прядали ушами, фыркали и переступали с ноги на ногу, меланхолично взирая на мир, в котором вот-вот должен был пойти дождь. Небеса грозовели. Неумолимо, напряженно, словно накапливая ярость и раздражение военачальников и солдат. Легкие сероватые облака сгущались, превращаясь в тяжелые, налитые влагой тучи. Ветер усиливался, пригибая колосья к земле. Кони волновались. Перун смотрел на Одина надменно, Один взирал на Перуна насмешливо, поигрывая древком копья. Ни один из них не чувствовал приближения грозы. Не ощущал тяжести воздуха, ни одному из них не стало внезапно нечем дышать. Потому что гроза эта не была нормальной грозой, приближение которой можно было бы почувствовать загодя. Тучи окончательно затянули небо аккурат в момент начала словесной пикировки. Один, по обыкновению, молчал и снисходительно улыбался. Говорил Локи. Говорил много и оскорбительно, ирийское войско начинало заметно злиться. Перун, по обыкновению, игнорировал его нападки. Отвечал Велес. Отвечал коротко и емко, так, что уши говорливого асгардца приближались своей цветовой гаммой к корням его огненно-рыжих волос. И, когда оба они уже готовы были сцепиться, положив начало сражению, небеса разверзлись. Гром оказался настолько оглушительным, что в ушах долго еще стоял звон, полностью перекрывающий все остальные звуки. Сокрушительный удар двух ярких молний разметал обе армии, повалил коней, сотряс твердь, пригнул колосья. Первым прозрел Один. Рот его, против обыкновения, раскрылся. Только лишь для того, чтобы извергнуть поток отборной северной брани.
- … войны, - услышал асгардский правитель. – Бросьте мечи.
- Что-то я плохо слышу, братцы, - Локи театрально прочистил уши. – О чем бишь речь-то?
Между армиями стояли двое. Первый – высокий и статный, точь в точь ирийский воевода. Такие же русые вихры, не доходящие до плеч, такие же стальные глаза, и нос аккурат ирийский, как у какого-нибудь кузнеца. Только вместо меча или молота держал он копье, и вид этого копья будил в присутствующих ощущение смутного беспокойства. Второй – тот, что говорил, - выглядел чуточку аристократичнее. Все выдавало в нем высокое происхождение, начиная с прямых черных волос, собранных в аккуратный хвост, и заканчивая изящными сапогами, украшенными изумрудами и рубинами. Лоб его опоясывала серебряная диадема, зеленые глаза сузились от гнева, а лицо, и без того бледное, стало пепельно-серым.
- Речь о том, - процедил этот второй, теряя терпение, - Что у вас есть два выхода. Бросить мечи на землю и передать это остальным или умереть. Этот мир отныне принадлежит нам.
- А кому нам-то? – не унимался Локи. – И с чего бы вдруг? Мы, вишь ты, туточки с начала времен обретаемся.
Первый, тот, что напоминал воеводу в своей глухой кольчуге, слегка повел копьем, и ирийское войско незаметно для себя отступило на шаг. Серые глаза его медленно обвели присутствующих, но в разговор он вмешиваться не стал. Переминулся с ноги на ногу скучающе, перехватил копье поудобнее и застыл так, то ли безмолвным стражем, то ли смертельным врагом.
- Мы – раса, во многом превосходящая вас, - прошипел черноволосый. – Миллиарды лет мы накапливали знания о мироздании, изобретали оружие, совершенствовали искусство войны и созидания. Мы пришли не для того, чтобы убивать вас. Ваш мир идеально подходит для выведения новой расы, которой мой отец желает подарить жизнь. Позвольте нам заняться этим, живите в своих домах, любите своих жен и детей. Мы не станем трогать вас, если вы покоритесь. Чтобы существовать в нашем мире как наши любимые подданные, коим будет дарована великая честь выращивать…
- Чего-чего? – Тор оттеснил плечом задохнувшегося от возмущения Локи и играючи подбросил тяжелый молот. – Это вот, значит, чего ты от нас хочешь? Сделать нас своими рабами, заставить говно за какими-то там… этими вашими… убирать? Не бывать тому! Так своему отцу и передай. Точнее, сам-то ты говорить уже не сможешь, но…
Никто не понял, как это произошло. Просто Тор внезапно захлебнулся, взмыл в воздух и медленно сполз по древку копья, прислонившись, наконец, лбом к плечу молчаливого первого. Мьелльнир выскользнул из его ослабевших рук, с глухим стуком упал на землю. Кони ржали. Ирийцы медленно пятились. Один сжимал собственное копье побелевшими от напряжения пальцами. Локи умудрялся выглядеть неприятно ошеломленным и счастливым одновременно. Молчаливый воин повел рукой, сбрасывая безжизненное тело Тора с копья, и разомкнул уста.
- Пойдем, брат, - сказал он. – Говорить с ними бесполезно. Ты же видишь.
- Но попробовать стоило, - все еще раздраженно бросил черноволосый. – Готовьтесь, безумцы. Ибо в следующий раз мы придем, чтобы истребить вас, и силой взять то, что вы могли бы отдать совершенно безболезненно.
Да, Кащей помнил этот день хорошо. Потому что сам присутствовал при этом. Он своими глазами видел, как Локи, не решив, что чувствует по этому поводу, смеялся и горько плакал одновременно, пытаясь поднять мертвого демиурга с земли. А потом, отчаявшись, опустился рядом с ним, и рыл землю голыми руками, сдирая ногти. Нескоро его, яростно отбивавшегося, смогли увести. Морщины Перуна углубились. Он ушел, ни разу не обернувшись. Один последовал его примеру. И тогда на опустевшее поле пролился первый золотой луч, принесший с собой третьего небожителя. Кащей опустился на колени, пригнулся к земле, впервые за долгое время радуясь своему невысокому росту. Третий небожитель мягко коснулся мертвого лица. А потом запел грустную песню на давно позабытом Кащеем языке. И тогда он, помнится, подумал, что с этим может что-то получиться. Выходит, ошибался?
- Я высказал свое мнение, - сказал Бессмертный, заставляя себя отвлечься от воспоминаний и вернуться к действительности. – Поодиночке вы бессильны. Асгард это доказывает как никогда ярко. Но Черная Башня… Черная Башня придет на помощь. Единственный раз. Если вы не последуете моему совету, Черная Башня повернется против вас.
Ответом ему было гробовое молчание.

Никто не знал, откуда появился этот воин. Он ворвался в захваченный город черным вихрем, неразличимый в ночи, яростный и, казалось, непобедимый. Впоследствии Михаил установил, что воин явился со стороны гор. Со стороны Черной Башни. Но установить, был ли он ирийцем, так и не удалось. Никто не видел его лица. Даже Михаил, с которым воин столкнулся нос к носу. Он был один. Небожителей – тысячи. И лишь несколько сотен вернулись в королевство живыми. Покалеченными, но живыми. Город все еще пылал, когда он пришел. Отсветы пламени плясали в уцелевших кое-где стеклах, удушающий запах гари проникал в легкие, разрывая их кашлем. Невидимые носились по всему Асгарду, ветра всех направлений сходились теперь в этом городе, и все равно нечем было дышать, все равно слезились глаза и подкашивались ноги. Михаил почувствовал его приближение спиной. Развернулся, перехватив копье так, чтобы отразить нападение. И согнулся от сокрушительного удара в живот. Глаза его расширились, забегали, стараясь отыскать нападавшего. И медленно, неверяще, ошеломленно, опустились вниз. Тот, кто едва не заставил его опуститься на колени, едва доходил макушкой до груди главнокомандующего.
- Это не правильно, - проскрипел маленький воин, закованный в черные, как само мироздание, латы. – Вы можете воевать. Истребления я не потерплю.
Михаил позволил себе рассмеяться. И тогда черный вихрь унес большую часть его солдат, а его самого оставил в опустошенном городе наедине с сотнями мертвых тел. Кто-то выл у ворот. Кто-то кашлял. Кто-то блевал кровью. Кто-то матерился, на чем свет стоит.
- Я что-то упустил, - сказал Михаил самому себе, опираясь на копье и оглядывая мертвый город. – Я потерял что-то из виду.
Ему недоставало смелости поднять голову, чтобы взглянуть на королевство. Да, город был взят. Но поражение его было очевидно.
- Да уж, - вздохнул изрядно подкопченный Люцифер, волосы которого растрепались и кое-где значительно укоротились. – Наделали мы дел. А, братец?

Яхве бушевал. Яростные крики его были слышны всюду. Гавриил стоял на северной башне, вцепившись в бортик, глядя безумными глазами на сожженный Асгард. Отец оставил его, как только стало ясно, что в битве произошел перелом. Бросился встречать Михаила, чтобы тут же призвать его к ответу. Голоса брата Гавриил не различал, не слышал за безумными воплями разъяренного отца. Уловил только звонкий звук пощечины и бездумно приложил ладонь к собственной щеке. На мгновение ему показалось, что он почувствовал этот удар, но ощущение быстро прошло, а останавливаться на нем Гавриил не захотел. Гораздо важнее было то, что теперь все его труды превратились в пепел. Вместе с Асгардом сгорела его надежда решить конфликт мирным путем, потому что теперь демиурги абсолютно точно не примут его и не станут слушать. Ведь все это произошло лишь после того, как принц пострадал. Он почти готов был броситься к отцу с обвинениями и жалобами, но удержал себя. Еще неизвестен был исход большого совета, еще не сказал свое слово Кащей, хотя именно он, Гавриил был уверен в этом, переменил ход сражения. Воровато оглянувшись, принц взобрался на поручень башни, свесил ноги, тяжело вздохнул и сиганул вниз, позволив себе полететь лишь перед самой твердью, чтобы перемещение его не было заметно ни демиургам, ни отцу.
Когда босые ступни его коснулись мощеной булыжником дорожки, Идзанами как раз заканчивала поливать цветы.
- Долго же ты добирался, ясноглазый, - тихо проговорила она приятным, бархатным голосом.
- Я знал, что на совете тебя нет, - облегченно вздохнул принц. – Если бы ты была, все было бы кончено.
- Ничего не было бы, - возразила женщина, аккуратно отставляя лейку в сторону и подбирая полы алого кимоно так, чтобы, вставая, едва заметно оголить щиколотку. – Нам следовало познакомиться давным-давно. Много времени потеряно.
- Много, - согласился Гавриил. – Но у нас есть еще…
Он осекся и непроизвольно отступил на шаг. Идзанами выпрямилась, отбросив с лица волосы, и принц смог разглядеть ее всю. Дыхание его сбилось. Дело было в том, что богиня была невероятно, потрясающе, безумно красива. Она улыбнулась, и принцу показалось, что посреди ночи внезапно взошло солнце.
- Расцвела вишня, - поведала Идзанами так, словно именно об этом принц и хотел поговорить. – Не желаешь ли взглянуть?

---

[Египетская сила]

Пытаюсь осмыслить мифологию Египта. Получается не очень. Я побаиваюсь о них писать, честно. После Атума, который забеременнел посредством проглатывания собственного семени.
Этих демиургов не победить, Яхве, смирись.

---

[§]

Спасибо одному-единственному человеку, который откликнулся на мой труд. Он дал мне сил в этом молчании. Я услышал, увидел своими глазами, что нужен. Что свитков ждут. Я счастлив.

Иногда один - это очень много.

---

[жары псто]

Вам жарко, мне жарко, всем жарко. А Михаилу збс.

---

[летний пост]

Поскольку у всех лето и свадьбы, постольку старый арт как никогда в тему. Пусть здесь повисит свадебный Гавриил с веселой песней. Кто б его еще покрасил... Обновляшек с текстом все равно пока нет, и ближайшую неделю не будет. Я исчерпал свой лимит общения с Небесным Королевством

АПД: я его все-таки раскрасил!

п Ѓлѓ?О пїЅб°№вµ pleer.com пµЃнЋ б№ћзЁ”ohoshinki/DBSK/TVXQ!) "SUPERSTAR"

пЂѕб»ѓи°‚м ёлё бє°з°‚м ±йћ· SUPERSTAR бµЃп»°вЅѕ пїЅпЂѕб‚ѕп»µеЂј/a>

Черно-белый Гавриил

---

[Свиток пятый]

Цепь целительных озер Небесного Королевства занимала значительную территорию. От цитадели к ним вела всего одна тропа, разделявшаяся впоследствии на десятки менее широких троп, змейками устремлявшихся к озерам, между которыми раскинулись тенистые парки и прохладные сады. О существовании многих озер большинству небожителей и вовсе не было известно, поскольку они предназначались для членов королевской семьи, возможные травмы которых не должны были стать достоянием общественности. Королевская семья должна была оставаться неуязвимой. Гавриил отправился к озерам прямо с тверди, и теперь стоял у одного из них в нерешительности, поскольку пока не имел представления о том, как они действуют. Рафаил, разработавший озера, говорил, будто пациент погружается в некое подобие сна, а вода в это время ускоряет его регенеративные свойства, но ничего не говорил о том, надо ли перед этим раздеваться и можно ли использовать воду из озера только частично, не погружаясь в него с головой. Можно было позвать брата и попросить его о помощи, но Гавриилу не хотелось, чтобы его видели в таком состоянии. Это породило бы ненужные вопросы, на которые пришлось бы ответить, что, конечно же, привело бы к очередному скандалу.
Выбранное принцем озеро находилось в отдаленном парке, клумбы которого были усыпаны лилиями. Тяжелый, дремотный их аромат расплывался на многие мили окрест, от чего спать хотелось неимоверно. Легкий ветерок нежно перебирал листву молодых деревьев и пышных кустов, высаженных по периметру, дабы скрыть озеро от взглядов небожителей, прогуливающихся по парку. В Небесном Королевстве разгорался вечный полдень, на тверди же лишь занимался рассвет седьмого дня. Время для урока по истории мироздания, который принц намеревался прогулять. С величайшим наслаждением он скинул с себя разорванную одежду, подставив обнаженное тело прохладному ветру, с опаской коснулся кончиками пальцев ноги поверхности озера. Вода оказалась в меру холодной, и принц уверенно шагнул в нее, от чего по озеру разошлись круги. Глубина начиналась почти сразу, словно разверзалась пропасть за одинокой ступенью, и Гавриил рухнул в нее, подняв фонтан брызг и окунувшись с головой. Это была первая ступень озера. Здесь глубина была достаточной для излечения мелких ранений. Дальше по рассказам Рафаила шла вторая, на которой излечивались глубокие раны, не грозившие, однако, ничем серьезным. Затем озеро упиралось в непроглядную тьму, неизмеримую глубину, которая, по слухам, могла спасти даже смертельно раненого. Решив, что для него хватит и первой ступени, Гавриил прислонился спиной к илистой поверхности импровизированного бортика и запрокинул голову, разглядывая листья деревьев, в чьих лепестках блуждали лучи солнца. Вода в озере приятно холодила тело, ссадины покалывало. Аромат лилий навевал прекрасные сны. Где-то неподалеку слышались голоса солдат регулярной армии, обсуждавших недавнее событие, шелестел их далекий смех, звенели мечи и доспехи. Хрустнула ветка под чьей-то ногой.
- Позволь мне, - послышался голос отца, от которого похолодели руки и ноги, а в горле образовался неприятный комок. – Так ты просидишь здесь до возвращения дракона.
Гавриил напрягся, когда грубые ладони отца коснулись его плеч, но быстро расслабился. Движения творца были плавными и мягкими, от них по всему телу разливалось тепло и приятная слабость. Чуткие пальцы едва ощутимо касались особенно чувствительных синяков и ссадин, влажные руки осторожно оглаживали шею и лицо, массировали грудь, словно нанося чудодейственную мазь вместо воды.
- Мне бы не хотелось, чтобы ты возвращался домой в таком виде.
Гавриил открыл глаза и встретился взглядом с отцом. Лицо, словно высеченное из камня искусным мастером. Широкие брови, сведенные на переносице непримиримым неудовольствием, хищный птичий нос, тонкие губы, твердый подбородок, покрытый темной щетиной. Стальные глаза с вкраплением изумрудных всполохов. Раньше, когда младший принц был совсем еще юным, отец носил длинные волосы, собранные на затылке в тонкий хвост. Он перевязывал их алой лентой, с которой Гавриил любил играть. Теперь волосы творца были острижены чуть выше плеч и находились в совершенном беспорядке. Кое-где начинала проглядывать седина. Цвет их был так же черен, как цвет волос Люцифера. Но не было в них той синевы, что прокралась в волосы младшего принца. В волосах отца Гавриил видел одну лишь непроглядную тьму. К озеру Яхве явился в рабочей одежде. Вероятно, он направился сюда прямо из мастерской, не утруждая себя ненужными встречами и разговорами, проскользнул незамеченным мимо каждого из своих творений, и дал обнаружить себя лишь теперь, чтобы не пугать сына еще больше. Рубаха, в которой он работал, сколько Гавриил себя помнил, выглядела совсем жалко. Наверное, отец носил ее еще в юности, потому что с тех пор его тело претерпело значительные изменения, ткань же осталась прежней, и теперь туго натягивалась на стальных мышцах отца. Рукава ее давно были безжалостно обрезаны, а ворот распущен, но избавляться от нее Яхве почему-то категорически не желал. Угадать ее цвет теперь не представлялось возможным, вся она скрылась под многочисленными пятнами и разводами. Грубые полотняные штаны были под стать рубахе. Такие же грязные и старые, стертые на коленях и кое-где залатанные. Сапог на отце не было. К озеру он пришел босиком.
- Домой, - эхом откликнулся принц. – Это, по-твоему, мой дом?
- Другого у тебя никогда не было, - неожиданно мягко ответил Яхве, смачивая озерной водой буйные волосы сына. – И, наверное, не будет.
- Мой дом там, где ты, отец, - принц закрыл глаза, полностью отдавая себя во власть творца.
- Тогда почему же ты постоянно сбегаешь? – в голосе Яхве слышалась грусть и одновременно плохо скрываемая злость. – Почему мешаешь мне?
- Мне и в голову не пришло бы тебе мешать, напротив, я всем своим духом стремлюсь помочь тебе. Для того чтобы получить то, что ты хочешь, у тебя есть Михаил. Он завоюет для тебя Терру. Я дам тебе то, что тебе нужно. Я достану то, что скрывается в ее недрах.
- Я не прошу тебя освобождать то, о чем мы не имеем представления, - твердо возразил отец. – Узнай, что хранится в так называемой Бездне, а я уж решу, что с этим делать. И не смей более появляться здесь в таком виде.
- Но как же мне быть, если того требуют правила игры?
- Не в те игры ты играешь, если не можешь выйти из них победителем.
- Напротив. Иной раз необходимо прикинуться побежденным, чтобы одержать настоящую победу.
- В самом деле? И чего же ты достиг, мой самоуверенный сын? Чего ты добился ценой таких страданий? – отец неожиданно надавил на самые глубокие ссадины на бедрах, заставив принца коротко вскрикнуть. – Отчего ты решил, будто кто-то имеет право портить лучшее мое творение? Не позабыл ли ты в своих тщетных потугах возвыситься, что я дал тебе это тело и эту душу, что я создал все, что есть в тебе, от глаз, которым позавидовал бы каждый, до дыхания, о котором мечтают многие бездушные твари? Я сотворил тебя так же, как иные демиурги вытесывают из древесного массива столы и стулья, как высекают из камня прекрасные изваяния, но моего мастерства хватило и на то, чтобы дать тебе сознание, не уступающее моему. Приходит ли в голову статуе называть своего творца отцом? Приходит ли в голову стулу самовольно сдвигаться с места? Нет, статуя молчаливо восхищает взор творца, а стул остается на месте, пока его не решат сдвинуть.
- Поэтому ты сотворил меня столь похожим на собственного отца? Чтобы я услаждал твой взор, пока тебе не вздумается от меня избавиться? – огрызнулся принц, сбрасывая руки отца с бедер и делая попытку развернуться к нему лицом.
- Что еще ты вспомнил? – глухо поинтересовался творец. – Какие еще видения посетили тебя, пока ты путешествовал по лабиринтам своего сознания, используя средства, туманящие разум?
- Все, - тихо ответил Гавриил. – И я проговорился об этом Локи.
Яхве промолчал. Лицо его заострилось, как случалось в минуты гнева, глаза потемнели под полуопущенными ресницами, губы сжались в тонкую линию. Широкие ладони его крепких рук все еще покоились под водой, едва касаясь тела принца, и от них исходило какое-то странное тепло, обещающее стать обжигающей волной, если отец разозлится по-настоящему. Творец погрузился в глубокие раздумья, взгляд его стал отсутствующим, и ничто не могло вырвать его из этого состояния, пока он сам не пришел бы к какому-нибудь решению. Гавриилу оставалось только ждать, и он ждал, исподтишка наблюдая за отцом и за переменами, происходившими с ним. Невозможно было угадать, сколько прошло времени с тех пор, как принц погрузился в озеро. Должно быть, немало, поскольку синяки и ссадины успели исчезнуть, а неглубокие порезы - затянуться. Стало неуютно находиться в воде, захотелось подняться, покинуть озеро. Оно почти ощутимо выталкивало принца, которому больше не требовалась его целительная сила.
- Встань, - хриплый голос отца сыграл роль плети, Гавриил подскочил, словно отец действительно его ударил, и вытянулся в струну. – Когда ты собирался сказать мне об этом? Выйди из воды, теперь это не безопасно.
- Как только приведу себя в порядок, - тихо ответил принц, покладисто покидая пределы озера и зябко поеживаясь. – Я подумал, ты разозлишься, если увидишь, что он со мной сделал.
- Что ты позволил ему с собой сделать, - поправил Яхве, поднимаясь вслед за сыном и окидывая его внимательным взглядом. – На твоем теле должны оставаться лишь те следы, что оставлю я. В назидание тебе. По-видимому, тех, что имеются, тебе не достаточно. Что означает этот след?
- Не врать, - принц с трудом заставил себя не вздрогнуть, когда палец отца прикоснулся к самому старому шраму, тонкой линией рассекавшей его спину чуть ниже лопаток.
- А этот?
- Внимательно слушать, когда ты говоришь.
- Этот?
- Соблюдать субординацию с солдатами.
- Точнее?
- Не проводить с ними слишком много времени, не давать им ложных надежд, не возвышать их без твоего приказа.
- Этот?
- Не… не… я… - Гавриил почувствовал, как холодеет изнутри. – Я забыл.
- Любить меня, - напомнил Яхве, накидывая на плечи принца плащ. – Неужели это так трудно для тебя, что ты даже не можешь удержать это в голове? Хотя бы в голове, я уж не говорю о том, что заставляет тебя дышать и дает возможность летать вместо того, чтобы ползать по тверди.
Творец похлопал сына по плечам и ушел прочь, не оглянувшись, не выказав гнева или хотя бы раздражения. Просто покинул его в абсолютном молчании, и ветви небольших тонких деревьев парка сомкнулись за его спиной, так что принц не мог сказать точно, куда он направился.
- Я очень, очень тебя люблю, папочка, - сказал Гавриил деревьям. – Просто ты никогда не даешь мне возможности сказать это тебе.
С первой его все еще детской слезой на поля и леса Терры, на ее пустыни и моря, на горы и пустоши пролился дождь.
Вернувшись в цитадель, принц застал ее обитателей в крайнем оживлении. Солдаты носились по коридорам, суетливо отдавая честь, но не задерживаясь, чтобы объяснить, что происходит. Гавриил бросился в покои Люцифера, но не нашел его в них, осмотрел он и покои остальных братьев: те также оказались пустыми. Мечась по цитадели, внезапно наполнившейся тысячами солдат, Гавриил не находил ни одного знакомого, не у кого было спросить, в чем дело, почему их так много здесь. Беспокойство нарастало в его сердце с каждой минутой, он не знал уже, куда себя деть от этой суеты, от этих приготовлений неизвестно к чему. Наконец, он покинул цитадель и отправился к казармам. Там, вопреки ожиданиям, солдат оказалось куда меньше. Офицеры разделились на небольшие группы, горячо обсуждая что-то, о чем-то споря. Но ни один из них не смог удовлетворить любопытство принца. Удалось, однако, выяснить, где находится Михаил. Он обнаружился в ставке, на месте которой Люцифер тайно, на пару с Гавриилом, мечтал соорудить кабак. Остальные братья, даже вечно отсутствующий Уриил, обнаружились там же.
- Мы атакуем Асгард, - сообщил Михаил, заключив младшего брата в объятья. – Прямо сейчас. Приказ отца.
- Разве не ты принимаешь подобные решения? – Гавриил скорее растерялся, чем разозлился, что не укрылось от внимательного взгляда главнокомандующего.
- Королем все еще остается наш отец. Неплохо было бы и тебе об этом помнить.
- Но Меф…
- Мефодаил доставил нам все необходимое еще ночью. Мы забрали его во время нашего прошлого прибытия. По нашим сведениям, Один все еще в Черной Башне, совет должен быть в самом разгаре. Ударим сейчас – возьмем и город, и все его владения.
- Где отец?
- В мастерской, - Михаил пожал плечами. – Где же ему еще быть.
Гавриил не помнил, как добрался до места. Коридоры давно слились в сплошной каменный вихрь, солдаты докучали не более мух, распространенных на тверди. Ударом ноги вышибив дверь, принц ворвался в мастерскую отца, застав последнего за разглядыванием небольшой сферы, в которой, без сомнения, находился чей-то глаз. Заметив сына, Яхве убрал сферу в ящик стола и встретил его без улыбки.
- Зачем ты отдал этот приказ?! – принц с грохотом захлопнул дверь и воззрился на отца пылающим от ярости взглядом. – Что это даст тебе сейчас?! Ради чего все…
- Вот именно, - перебил его Яхве. – Это ты и должен понять. Ради чего? Имеет значение только то, что говорю я. То, что я приказываю делать. Твоим братьям, тебе. То, до чего вы додумываетесь самостоятельно – тщетно, и не имеет абсолютно никакого значения. Результат принесет лишь четкое исполнение моих приказов. Кроме того…
- Кроме того? – рыкнул Гавриил, каким-то волшебным образом превратившийся из покорного и тихого ребенка в разъяренного мужчину.
- Кроме того, - Яхве поднялся и крепко сжал предплечья принца. – Ни одна демиургская шваль не притронется к тебе. Ни один трахнутый демиург не посмотрит на тебя сверху вниз, потому что ты создан для того, чтобы стоять над ними. Для того, чтобы растоптать их в пыль, и на пепелище их мира построить свой. Однажды ты сядешь на престол, и я хочу быть уверен, что ты сможешь править так, как я того желаю. Я никогда не позволю тебе стать посмешищем для них. Прошло то время, когда ты мог меня позорить.
- Я не генерал, - процедил Гавриил. – Я никогда им не буду, слышишь меня? Я никогда не смогу стать таким, каким был твой отец!
- Я никогда этого не желал, - неожиданно тихо ответил Яхве, отпуская предплечья принца. – А теперь иди. Жди меня на северной башне.
Принц шел по опустевшей цитадели, вслушиваясь в гулкое эхо собственных шагов. Ни звука не доносилось из коридоров, ни шепота – из покоев. Жаркое полуденное солнце играло на витражах разноцветными бликами, принц шел по изумрудным и рубиновым отсветам. Бросив короткий взгляд в окно, он убедился в том, что на территории Небесного Королевства не осталось никого кроме него и отца. Каждый, кто мог держать оружие, отправился на Асгард. А других в Королевстве никогда не было. Путь до северной башни не был далеким, и Гавриил с сожалением преодолел последний лестничный пролет. Многое ему еще предстояло обдумать, но время раздумий неумолимо истекало. Он взбежал по каменным ступеням, подхватив полы синей мантии, чтобы остановиться у парапета в ошеломлении и ужасе. Далеко внизу, под исчезнувшими парками и садами, пылал город, отрезанный от Ирия цепью непреодолимых гор. Его прекрасные башни, устремленные к небесам, рушились и падали с оглушительным треском, принц почти слышал этот ужасающий звук. Звук раздробленных костей, разорванной плоти, звук отчаянных криков. Он видел все. Каждого демиурга, каждого небожителя. Каждую кошку, каждого ребенка. Многие успели уйти из Асгарда за то время, что небожители размышляли. Но многие и предпочли остаться. И теперь умирали, призывая Одина, который при всем желании не смог бы расслышать их зова. Он мог только глядеть на всполохи огня за горами, на черный дым, вдыхать запах горящей плоти и раз за разом спрашивать Локи, как это могло произойти.
- Посмотри на это внимательно, - безжалостно приказал Яхве, возникший в дверном проеме одновременно с падением очередной башни. – Рассмотри хорошенько. Все это сделал ты.
Гавриил взглянул на отца испуганно, отчаянно, и с холодящим отупением осознал, что отец улыбается. Яхве подошел к сыну, мягко пожал его дрожащую ладонь, провел тыльной стороной собственной ладони по бледной щеке принца.
- Я убью всех, - с улыбкой пообещал он. – Каждого, кто посмеет осквернить тебя своим прикосновением. Сожгу их города и государства. И однажды ты поднимешься над всем этим, и поймешь, наконец, ради чего существуешь. И ради чего существовал я.
Яхве привлек принца к себе, обнял, позволив уткнуться носом в грудь, и долго гладил по спине, содрогающейся от сдавленных рыданий. Асгард пал еще до заката.

---

[Свиток четвертый]

Кащей задумчиво вертел в руках фарфоровое яйцо, украшенное фантазийной росписью. В его руках оно казалось огромным, однако любой, даже самый слабенький демиург, мог спокойно поместить его в ладони. Здесь, на тверди, Бессмертный иной раз чувствовал себя неполноценным. Сколько неудобных минут пришлось ему пережить, запрокидывая голову, чтобы взглянуть на своих невольных тюремщиков, прикладывающих все усилия, чтобы казаться гостеприимными хозяевами! Тысячи раз Кащей брал яйцо в руки, тысячи раз ласкал его грубыми ладонями, не решаясь коснуться замка, скрепляющего две половины хрупкой шкатулки. Когда-то она была ничего не значащим украшением в огромном доме, полки шкафов которого были уставлены сотнями подобных вещичек. Когда-то его касались другие ладони, мягкие и нежные. Маленькие пальчики детей игрались с замком, тонкие пальцы жены бережно оглаживали покатые бока шкатулки, крепкие руки братьев бережно переносили его с места на место. И надо же было такому случиться, что из всех вещей в доме, из всех вещей во всем мире уцелела только она. Хрупкая шкатулка с тончайшими стенками, выполненная в виде яйца. Помнится, он не придал этому особого значения в тот день, просто забрал ее с собой как символ, как осколок жизни. И вот теперь он оказался здесь. В забытом драконом месте, потерявшийся, забывший, кто он сам. С этим, будь оно тысячу раз неладно, яйцом. Глядя на него теперь, спустя миллиарды лет отчаяния и скорби, он как никогда остро ощущал: разобьется шкатулка – разобьется и он сам. Разлетится на тысячи осколков, и космический ветер разнесет его по всему мирозданию. Яйцо было последним, что связывало его с этим миром, не давало забыть, зачем он все еще существует. Да, он спал, он продолжал спать даже сейчас. Но многое узнал он в этом странном сне, и многое ему только предстояло узнать.
Он видел, как Яхве появился в атмосфере Терры. Видел яркий росчерк, слышал звук, с которым отшельник вошел в нее. Тогда он счел это добрым предзнаменованием. Возможно, говорил он себе, Яхве знает что-нибудь о драконе. Возможно, уверял он себя, Яхве сможет ему помочь. Но, как показало время, изгнанник не знал ничего. Кащей успел расстроиться и похоронить свои надежды, он даже подумывал над тем, чтобы помочь демиургам в надвигавшейся войне, однако случилось кое-что примечательное. Однажды ночью облака над его башней осветились изнутри, прямо с небес спустилась красивая деревянная лестница, а по ней к нему сошел один из сыновей творца. К тому времени Кащей уже знал их имена и возможности, но разыграл неведение, проверяя откровенность своего гостя. Гость оказался откровенным почти полностью. И тогда Кащей понял, что, хоть Яхве и не знал ничего важного, он, тем не менее, тщательно искал, не упуская из виду ничего мало-мальски примечательного. Искал он настолько рьяно, что бросил все свои усилия на то, чтобы создать сына, способного разглядеть все, что угодно. Бессмертный маленького искренне жалел. Жить с таким даром он не пожелал бы никому. Принц видел темную материю, из которой состояло все мироздание, и, по глупости своей, принимал ее за первородную тьму. Но, сколь бы глупым это ни казалось, однажды тьма заговорила с ним, что укрепило Кащея в подозрениях относительно местонахождения короля дракона. Если тьма, дыхание короля, отвечает принцу, значит сам король не так далеко, как считалось. Бессмертный размышлял долго, не отказывая принцу во встречах, и однажды пришел к выводу, что в его интересах было бы оказать посильную помощь. К этому решению его подтолкнул и тот факт, что принц, вроде бы, не был заинтересован в уничтожении Терры. Напротив, его отец, по словам принца, хотел вернуть ей первозданный вид. Как мало они походили на саранчу, принесшую ему столько страданий, и как сильно одновременно! Кащей искренне жалел маленького. Жить с такой наивностью он не пожелал бы никому.
Теперь, будучи стороной, официально не заинтересованной, Бессмертный мог позволить себе наблюдать за тем, как разовьется конфликт. Ему нравилось наблюдать за тем, как хорохорились демиурги, как выпячивали они свою исключительность, которая и так-то видна была только лишь им самим. Еще более ему нравилось наблюдать за попытками младшего принца исправить ситуацию, добиться своего без войны, совершенно не замечая при этом, и даже яростно отрицая тот факт, что война все равно будет, что Яхве лишь позволяет ему действовать, чтобы излишне мягкосердечное создание не больно-то мешалось под ногами. К тому же, Яхве, очевидно, надеялся, что, втеревшись в доверие к демиургам, его младший сын сподобится добыть какую-нибудь информацию, которую впоследствии можно было бы использовать в своих целях. В том, насколько талантливым творцом оказался Яхве, Бессмертный уже успел убедиться. Все, чего ему самому недоставало, он искусно воплотил в своих сыновьях. Глядя на младшего принца, Кащей частенько задавался вопросом, чего же недоставало творцу, по его собственному мнению, в последнюю очередь? Сочувствия? Добродетели? Веры? Ответ на свой вопрос Бессмертный обнаружил, прогуливаясь одним погожим днем по лесу, прозванному однажды жутким, но теперь утратившим весь свой ужас. Творцу не хватало любви. Не хватало настолько сильно, что это чувство он бессознательно вложил в свое последнее творение, позабыв придать этому чувству необходимое направление. Интересно, думал Кащей, разглядывая шкатулку, выполненную в форме яйца, осталось ли у Яхве хотя бы капелька любви после создания Гавриила?
Известий от последнего не поступало вот уже несколько дней. Бессмертный чувствовал смутное беспокойство, именно поэтому его потянуло к яйцу, которое неизменно приносило ему успокоение. Неизменно, исключая тот день, когда принц не вышел на связь в назначенное время. И все последующие дни. Кащей принимал все новых и новых демиургов, спешащих на большой совет, до которого оставалось все меньше и меньше времени. Уже прибыли гости с Нила во главе с Осирисом, который взял на себя смелость заменить Ра, слишком занятого созерцанием речной глади. Вслед за ними явились гости из Асгарда, ведомые Одином, явившимся, вопреки сложившейся традиции, без своего остроязыкого побратима Локи. Ирийцы, на правах принимающей стороны, явились с небольшим опозданием. Привел их, конечно, Даждьбог. Ему было бы полезно понаблюдать за тем, как ведутся цивилизованные переговоры. Прибыли и гости с востока, ясноликая Идзанами и ее брат, являющийся также и ее мужем, Идзанаги. Явились Шива и Кали, явился Гильгамеш, почтила Черную Башню своим блистательным присутствием жестокая, но прекрасная Кибела. Вассальные семьи, представлявшие собой немногочисленные общности демиургов, проживавших на территориях, контролируемых более многочисленными общностями, не явились, отговорившись тем, что их мнение в данном случае учитываться не должно. Кащей был полностью с ними согласен. Строго говоря, совет можно было начать уже этим утром, однако отсутствие новостей беспокоило Бессмертного. Отсутствие реакции Яхве беспокоило его еще больше. Не нужно было обладать большим умом, чтобы понять: младший принц пропал, потерялся. Однако никаких движений не было заметно ни с одной, ни с другой стороны. Конечно, можно было предположить, что творец, наконец, запер свое неуемное создание. Однако что-то подсказывало Бессмертному, что это не так. Этим «что-то» было отсутствие гостя с Асгардской стороны, который всегда выручал своих собратьев на подобных собраниях своей велеречивостью и острым умом.
Ночное светило поднялось над неприступной цепью гор достаточно высоко, чтобы осветить комнату, в которой Кащей предавался размышлениям. В лунном свете каждый предмет казался совершенно другим. Шкатулка в руках Бессмертного не засияла, узоры на ней не вспыхнули, не изменились, но тусклый ее отсвет показался Кащею ярче ее дневного блеска. Мебель, которой комната была обставлена, темнела грузно и угрожающе. Алый шелк постельного белья серебрился приглашающе, соблазнительно. Хотелось опустить гудящую голову на прохладную подушку, распустить ленту, стягивающую волосы на затылке в тугой узел, вытянуть уставшие ноги, избавившись от неудобной обуви: здешние демиурги так и не научились мастерить приличные сапоги его размера. Вместо этого Кащей поставил шкатулку на прикроватную тумбочку с резными ножками и вычурными ручками на ящиках, едва ощутимо прикоснулся кончиками пальцев к позолоченному обручу, разделяющему яйцо на две половины, и распахнул шкатулку. Внутри она была обита темным мягким материалом, и хранила в себе лишь одну вещь. В яйце хранилась тонкая игла с узким ушком, которой его жена когда-то штопала вещи. Этой иглой можно было заштопать что угодно, были бы нитки. Глядя на нее, Кащей представлял, как штопает собственную изуродованную душу. Иногда это помогало, иногда – не очень. Этой ночью был как раз второй случай.
Бессмертный закрыл шкатулку, убрал ее в тайник под полом, тяжело поднялся с кровати и размял спину. Взглянул на луну за окном. Где-то там, запредельно высоко, выше даже острия Черной Башни, плыло в небесах Королевство. Высоко над облаками, скрытое даже от его взгляда. Что происходило там этой ночью? Нервничал ли Яхве, потерявший любимого сына из виду? Организовывался ли поисковый отряд из невидимых воинов, приносивших ему вести от принца? Или же Королевство спокойно спало, освещенное солнцем, которого не было видно в это время суток с тверди, но чей свет никогда не покидал небожителей? Кащей убеждал себя в том, что его беспокойство связано только лишь с тем, что без принца, наделенного способностью видеть самые невозможные вещи, он никогда не достигнет своей цели, но и это у него выходило плохо. Он ввел принца в этот бурлящий от предательства мир, ему за него отвечать. Покидать Башню сейчас было бы верхом глупости, но Бессмертный почти готов был это сделать. Остановил его твердый стук в дверь, за которым, он знал, скрывалось ошеломляющее известие. Иначе с чего бы кому-то тревожить его посреди ночи?

Читать дальше!

- Я не сплю, входите, - по привычке сварливо отозвался Кащей.
- Все равно извини, - в комнату проник растрепанный со сна Даждьбог, облаченный в длинную ночную рубаху, украшенную по вороту драгоценными камнями, красиво переливавшимися в свете луны. – Ты все равно бы скоро проснулся.
- Почему это? – искренне удивился Бессмертный.
Тарх молча указал ему на окно. Кащей обернулся и едва сдержал ругательство. Тысячи ярких всполохов разорвали небеса, подобные молниям, но куда более длительные и безмолвные. Конечная их точка находилась за цепью гор, отделявших владения Ирия от владений Асгарда. На мгновение, длившееся слишком долго, все вокруг осветилось так, словно солнце достигло зенита, и в этом свете лишь явственнее проступила бледность лица Тарха.
- Как вышло, что ты узнал об этом раньше, чем это произошло?
- Сначала десантировался Михаил, - сообщил Даждьбог. – Ты пропустил это, а я заметил. Он сошел на твердь немного с другой стороны. Я едва успел добежать до тебя. Как ты думаешь, что теперь будет?
- Очевидно, война, - Кащей скривил губы в неприятной усмешке. – Или истребление, что тебе больше нравится. Асгард ощутимо их цапнул, ты думаешь, они остановились бы лишь из-за этого? Теперь Один пожинает плоды собственной самоуверенности. Как неприятно-то вышло, аккурат в тот момент, когда он покинул столицу.
- Они окружают Асгард, - прошептал Даждьбог, глядя в окно. – Смотри, смотри же! В несколько колец. Почему они не входят в город? Почему они не атакуют, их же так много!
- Потому что у нас есть кое-что получше, да только не там. Извини, ясноглазка.
Даждьбог ойкнул, оттесненный в сторону крепким плечом рыжего демиурга. Кащей нахмурился. События принимали неприятный оборот, потому что за спиной Локи, явившегося с большим опозданием и более чем без приглашения, темнело что-то знакомое. Рыжий демиург усмехнулся совсем уж непотребно и вытолкнул на середину комнаты то, что совсем недавно было младшим принцем Королевства. Гавриил рухнул на пол как мешок с картошкой, но не издал ни звука, даже сдавленного стона. Его прекрасные иссиня-черные волосы спутались в один большой колтун и темнели от крови, одежда изорвалась и запачкалась, так что ее первоначальный цвет едва угадывался. На руках, выброшенных вперед в поисках опоры, темнели синяки и ссадины. От его шеи к руке Локи тянулась темная полоса ткани. Демиург дернул за нее, и Кащей увидел лицо принца, от чего глаза его против воли расширились, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Гавриил не смотрел на него, синие глаза уставились в пустоту за спиной Бессмертного. Со лба стекала струйка свежей крови, под правым глазом расплылся отвратительный синяк, нос явно был сломан, под ним запеклась черная кровь, испачкав собой и губы, разбитые так же безжалостно, и подбородок. На тонкой шее, сдавленной тканью, судорожно ходил кадык, но принц не поднимал рук, чтобы ослабить хватку поводка. Приглядевшись, Кащей с ужасом понял, что несколько пальцев на них сломано, а значит, принц уже успел узнать, что этого делать нельзя.
- Что с тобой произошло? – выдавил Кащей.
- Отвечай дяде, - обманчиво нежно посоветовал Локи, еще сильнее натягивая поводок.
- Отпусти его немедленно! – взорвался Даждьбог. – Ты на моей территории, я запрещаю тебе творить подобное непотребство!
- Не на твоей, ясноглазка, - протянул рыжий демиург. – На его.
- Я солидарен с Тархом, - процедил Кащей. – Сними это с него. Живо.
Локи поморщился, но просьбу Бессмертного исполнил, после чего прислонился к косяку и скрестил на груди руки, наблюдая за веселой сценкой с неизменной для него глумливой усмешкой.
- Я был в лесу, - хрипло проговорил Гавриил. – Размышлял. Потом пришел Люцифер. Я думал, что Люцифер. Понятия не имею, как я мог так ошибиться. Он сказал, что отец ищет меня. Мы поднялись. Я не знаю, сколько он успел узнать о нас. Потом я отправился на восток. Он пошел за мной. Когда я получил сообщение от Южного, он еще пару часов притворялся. Потом напал. Когда ветер стих. Потом он задавал вопросы. Если он сомневался в моих ответах, то давал это понять.
Принц замолчал. Кащей сверлил Локи взглядом. Тот отвечал ему насмешливой полуулыбкой. Даждьбог с ужасом разглядывал принца, не решаясь ни помочь ему, ни высказать снова свое недовольство.
- Как это похоже на тебя, Локи, - протянул Бессмертный. – Нападать со спины, драться с теми, кто не может тебе ответить. Если бы на его месте оказался тот же Люцифер, тебе бы было совсем не сладко, и ты это знаешь. И это ты валялся бы сейчас на полу, а не он. Скажи мне, чего ради ты все это затеял? Теперь его семья сравняет твой город с землей.
- И пусть себе, - неожиданно согласился рыжий демиург. – Пусть потопчут его как следует в поисках своего любимого принца. А я пока потопчу его здесь. А когда мы наиграемся, можно будет и поговорить. Они поймут, что принца там нет. И, когда небожители уже будут готовы уничтожить город, а вместе с ним и всю нашу территорию, я им его отдам. С одним небольшим условием. Асгард отойдет ко мне. Одина пусть забирают и делают с ним, что хотят. Либо так, либо я убью мелкого. И ведь какая им, в сущности, разница, кто будет править Асгардом, я или Один? Так что мы в любом случае договоримся.
- А ты не думаешь, что ты уже доигрался до публичной казни? – вкрадчиво поинтересовался Кащей. – За то, что ты с ним сделал, они тебя по головке не погладят.
- А это не я, - еще шире улыбнулся Локи. – Это Люцифер. Ведь правда же, милый? Я его только нашел и привел сюда.
- И как же ты это докажешь? – заинтересовался Бессмертный.
- Его невидимые друзья видели двух принцев, на подходе к Асгарду видели двух принцев, собой я стал только в лесу, и был собой только тогда, когда знал, что рядом никого нет. А то, что Люцифер в это время находился в Королевстве… Так я шпионил в то время, как он мутузил своего братца, что в этом зазорного? Оттуда и поглядел, что за интересные дела на тверди делаются. Никто не станет разбираться. В их семейке это в порядке вещей.
Гавриил неожиданно вспыхнул и опустил голову. Кащею на мгновение показалось, что принц, наконец, заплачет, но этого не случилось.
- Это подло, - выплюнул Даждьбог. – Это подло и мерзко!
- Приходить на нашу землю – подло и мерзко, - мягко поправил его Локи. – Надеюсь, вы осознаете, что любая помощь ему будет расценена, как предательство?
- То, что ты делаешь – предательство! – не отступал Тарх. – Плести интриги против своих же, в условиях войны! Только ты мог до такого додуматься!
- Как я мог, - прохрипел Гавриил, и в комнате воцарилась звенящая тишина. – Как я мог поверить, что ты мой брат? Как я не разглядел, как не понял?
- Я был твоим братом, малыш, - сообщил Локи. – В этом и есть смысл настоящей иллюзии. Я обманываю самое мироздание, так что твои глаза и твои чувства против меня – ничто. Мне тебя даже немного жаль. Нет, серьезно. Я бы удавился жить с таким отцом.
Ему никто не ответил. Даждьбог стоял, прижав ладони ко рту. Он, очевидно, снова испугался собственной настойчивости, и не знал теперь, что делать, но ситуация в общем ужасала его, претила его чистой пока душе. Кащей смотрел на Локи прямо и неприязненно, кулаки его сжимались и разжимались. Он понимал, что объективно он проигрывает демиургу во всем, начиная с роста и заканчивая особыми способностями, однако было кое-что у него в рукаве, чем можно было бы воспользоваться. Печально, что в рукавах Локи пряталось намного больше тузов. Если вступить с ним в открытый поединок сейчас, его тайна обязательно будет раскрыта. Если не вступить, это будет значить, что он, Бессмертный, потворствует лжи и предательству, чего он никак не мог допустить.
- У меня замечательный отец, - хриплый голос Гавриила снова разрезал тишину, неприятно ударив по ушам своим неестественным, надтреснутым звучанием. – А вот тебе, похоже, крупно не повезло.
Дальнейшие события развивались столь стремительно, что впоследствии Кащей едва ли мог точно воспроизвести их последовательность в собственной памяти. Гавриил поднялся с пола, ушел от прямого удара в челюсть, перехватил руку Локи, вывернул до хруста, уперся коленом в спину противника так, что на этот раз захрустело плечо. Отпустил. Локи завертелся, выхватывая стилет. Правая рука его болталась бесполезной плетью. Противники медленно двигались по кругу, не сводя друг с друга глаз. Локи глядел на Гавриила с интересом, принц на демиурга – совершенно бесстрастно, следя лишь за его движениями и не останавливаясь на лице. Демиург не выдержал первым. В конце концов, у него было оружие, а у принца нет. Гавриил нырнул под разящую руку, ударил противника в живот. Стилет со звоном упал на пол. Принц молча отошел в сторону, давая противнику время прийти в себя. Подобрал стилет, передал его ошеломленному Даждьбогу, проговорил скучающе:
- Я не вижу смысла в схватке, Локи. Тебе удалось обмануть меня, мне удалось обмануть тебя, мы квиты, тебе так не кажется?
Вместо ответа демиург громко рассмеялся, запрокинув голову. На мгновение Кащею показалось, что с ним сейчас случится истерика. Не случилась. Отсмеявшись, Локи утер выступившие слезы и внимательно взглянул на Гавриила.
- Какого хрена лысого ты терпел все это? – поинтересовался демиург. – Ради чего?
- Асгард окружен, - мягко пояснил Гавриил. – Отец в ярости, потому что не знает, где я нахожусь. Тебе нечем будет править, когда они поймут, что меня нет в городе. А потом они пойдут дальше. И будут идти, пока не найдут. И, когда твердь напитается кровью вашего народа, оставшиеся в живых обвинят во всем тебя. Ты действительно хочешь этого?
- А чего хочешь ты?
- Поговорим об этом после, когда ты будешь готов меня слушать, - пообещал Гавриил. – Я так и не встретился с Идзанами, но мне повезло, что ты потащил меня сюда. Думается мне, все остальные тоже здесь собрались.
- Я хочу знать сейчас, - Локи подошел к принцу, остановившись к миллиметрах от его избитого, но все еще сильного тела, наклонился к самому уху. – Что тебе нужно?
- Ты, - шепнул принц. – Помоги мне, и я отдам тебе Асгард. Ты промахнулся, Локи, мой отец ничего не решает. Решаю я. И ты мне понравился. Ты можешь мне помочь.
- Надеюсь, ты понимаешь, что мне нужно подумать?
- Надеюсь, ты понимаешь, что у тебя нет времени?
Локи снова рассмеялся, покачав головой, но его взгляд говорил о многом. Кащей не слышал слов, сказанных шепотом, и считал ниже своего достоинства прислушиваться, однако общий смысл их беседы уловил. Даждьбог продолжал стоять каменным изваянием, не понимая вообще ничего.
- Господа, - проговорил Кащей, возвращая инициативу в собственные руки. – Вы все-таки в моем доме. Позвольте предложить вам комнаты, где вы могли бы отдохнуть до рассвета.
- И лекаря, - сварливо потребовал Локи. – И вина.
- Тарх, пожалуйста.
Даждьбог словно воспрял ото сна, огляделся, кивнул, взял Локи под руку и увел во тьму коридоров. Надо думать, расположение комнат было ему известно. Во всяком случае, Бессмертный очень на это надеялся. Оставшись с Кащеем наедине, Гавриил запер дверь и отошел к окну.
- Отсюда прекрасный вид на Ирий, - сказал он. – И на лес.
- Жаль, королевства отсюда не разглядеть, - в тон ему заметил Кащей.
- Правда? – Гавриил повернулся к собеседнику, и лицо его озарила нежная улыбка. – А так тебе видно достаточно хорошо?
- Королевство не в лучшем виде, - покачал головой Бессмертный.
- Это ненадолго. Мои раны быстро заживают.
- Но шрамы на спине не исчезли.
- Эти… эти не из тех, что исчезают. Пожалуйста, давай не будем говорить об этом.
- Изволь. Ты уверен, что знаешь, что делаешь?
- Абсолютно. Помолчи немного. Мне надо сообщить отцу, что я жив.
Кащей молча встал рядом с принцем, положив руки на подоконник рядом с его ладонями. Гавриил закрыл глаза и запрокинул голову, подставив лицо лунному свету. Спустя некоторое время яркие всполохи известили о том, что небожители покинули территорию Асгарда. Спустя еще некоторое время Гавриил открыл глаза и повернулся к Бессмертному.
- Прости, что пришлось разбудить тебя.
- Я не спал.
- Это вредно, знаешь ли.
- Твой отец…
- Обещал снова меня выпороть, - вздохнул принц. – Кричал, что я едва не заставил их ввязаться в ненужный бой. Когда они совсем не готовы…
- Не говори мне ничего, - попросил Кащей. – Я не тот, кому следует так слепо доверять.
- Правда? – очертания принца медленно расплывались в воздухе. – А мне кажется, что именно тот. Только я пока не знаю, почему мне так кажется.
Дождавшись, пока принц рассеется полностью, Кащей тяжело опустился на кровать и вздохнул. Тяжесть, сковывавшая его сердце, отступила, дышать стало намного легче, в голове роились тысячи вопросов, на которые он пока не хотел отвечать. С улыбкой Бессмертный думал о том, как, в сущности, похожи демиурги и небожители. Каждый стремится обмануть другого, каждый мечтает о собственной выгоде. Исход у каждого также одинаков. Только Локи играл против своих, а принц… А принц, Кащей очень надеялся, вообще не знал, как играть «против». Он верил, что Гавриил может играть только «за». Снова и снова принимая на свою спину удары от тех и от других. Ради чего, собственно? «У меня замечательный отец», - прозвучало воспоминание. Бессмертному очень хотелось в это верить.
Локи дожидался рассвета на неудобной кровати. Возможно, мешало вывихнутое плечо, возможно – вывихнутые мысли.
- Вот маленькая дрянь, - пробурчал он себе под нос, раздраженно поправляя повязку на плече. – Обязательно было дожидаться, пока я…
Перед глазами всплыло воспоминание о залитом солнце лесе. О белой спине, иссеченной шрамами. О бледном лице, глаза на котором, как казалось, занимали большую часть.
- А, дери тебя конем! – Локи перевернулся на здоровый бок и вскоре уснул, совершенно успокоившись.

---

[о музыкальной составляющей]

Есть несколько музыкальных тем, которые вдохновляли меня во время написания третьего свитка, который кажется мне посредственным, как всегда. Хочу поделиться с вами, ибо они прекрасны.

Десять шагов. Песня-предупреждение, песня-посвящение, песня-выстрел. Она нравится мне именно в этом своем неторопливом первом варианте. Перепевка не нравится совершенно. Словно бы теряется что-то. Эти десять шагов действительно сложно пройти.


Скачать бесплатно Вячеслав Бутусов - Десять шагов на Muzebra.com.

Однажды Бог даст тебе п*зды Осталось только выяснить, какой именно. Прекрасная, атмосферная, размеренная песня.


Скачать бесплатно Johnny Cash - God's Gonna Cut You Down на Muzebra.com.

Тыц-тыц Из разряда глума. Почему-то навязчиво крутилось в голове в процессе "разглядывания" Люцифером Гавриила


Скачать бесплатно Insane-O-Flex - I Like Your Booty (But I'm Not Gay) на Muzebra.com.

Шрамы, шрамы - мой фетиш, необъяснимый фетиш со шрамами. Когда это все соединяется с подобными мелодийными изысканиями, я млею.


Скачать бесплатно Ordo Rosarius Equilibrio Feat. Spiritual Front - Your Sex Is The Scar - Без названия на Muzebra.com.

Ну вот и все, мои маленькие любители экстремизма дорогие мои печеньки. Продолжим нескоро, ибо ненависть к себе растет, а талант, понимаете ли, закапывается. Как-то все неправильно в этой жизни происходит, честное слово.

Надеюсь, эти песни вдохновят вас на что-то хорошее.

---

[свиток третий]

Скачать бесплатно If These Trees Could Talk - Red Forest на Muzebra.com.

Небо над твердью золотилось первыми лучами рассветного солнца. В этой точке пространства и времени оно казалось особенно прекрасным, а от запаха леса перехватывало дух. Вековые деревья, многие из которых помнили еще ящероподобных гигантов, тихо перешептывались между собой, потревоженные ветром, распространяя вокруг себя дурманящий хвойный аромат с примесью терпкого запаха дуба и легкого флирта ольхи. Сотни едва заметных тропинок змеились по лесу, пересекались, уходили в чащу или взлетали на опушку, заставляя думать о тех, кто проложил их. Были ли они тяжеловесными воинами или легкими разведчиками, лаской прошмыгивающими куда угодно? Или, может быть, это были обычные жители белокаменного дворца, свет которого привлекал все новых и новых гостей с окраин?
Лес просыпался вместе с солнцем. Щебетали первые утренние пташки, занявшие место ночных хищных птиц с огромными желтыми глазами и острыми когтями. Осторожно высовывал нос из своей норы заяц, шевелил ушами, с любопытством оглядывался вокруг. Сновали повсюду лесные мышки, похожие на маленькие пушистые камешки с тонюсенькими лапками и хвостиками. Где-то вдалеке наступил на сухую ветку олень и отпрянул, испуганный получившимся звуком. Лес просыпался, деревья зашумели отчетливее, потому что усилился ветер, и приятный, расслабляющий их запах заполнил все вокруг, вытеснив даже запах различных трав и лесных цветов. Находиться в этом лесу было настоящим блаженством, не было ничего удивительного в том, что Ирий предпочел окружить себя чем-то подобным, и черпать силы из естественной благодати. Лес защитит, полагали ирийцы. Лес не пропустит зла. Он и не пропускал. Положив ладонь на тонкий ствол юной березки, Гавриил говорил лесу, что он любит его. И лес любил его в ответ. В этом было все дело.

Лес, любовь и воспоминания.

Младший принц действительно любил лес. Не обязательно этот, любой лес как явление приносил ему поистине небесное наслаждение. Часами, сутками он мог находиться в лесу. Кружить между деревьев, лаская тонкими пальцами их сухие стволы, обнимая их и тихо нашептывая песни собственного сочинения. Но лес, окружавший Ирий, не зря был прозван жутким. В самом начале их знакомства этот лес выглядел ужасно. Коряги и крючья, черные лесные реки со смертельными водоворотами, переплетенные ветви, искореженные стволы. Этот лес был пропитан ненавистью и злобой, с которой лесорубы пользовались его услугами, он не мог дать защиты Ирию. Он мог только убить, и он хотел убить его, используя всю свою изощренность. Лес насылал зверье и птиц. Волки кружили вокруг него, скалясь и рыча, но опасались подходить ближе, потому что принц скалился и рычал в ответ. Птицы пикировали на него с ветвей, но не долетали до его лица, потому что его птичий клекот пугал их, а пальцы, превращавшиеся в птичьи лапы с острыми когтями, грозили смертью. Лес присматривался, опасался, угрожал. А принц прогуливался по нему, старательно обходя расставленные ловушки, и гладил деревья, ласкал зверей, находя им пищу и воду. Он возвращался раз за разом, и вскоре лес привык к нему. Привык и принял. Расплелись ветви, исчезли коряги и крючья, реки заблестели на солнце, в них плескалась теперь рыба, и многие из них стали безопасны для перехода вброд. Деревья, излеченные любовью и приязнью, сбросили устрашающий облик, потянулись к солнцу, и Ирий вздохнул удивленно однажды утром, когда лес изменился совершенно, превратившись из жуткого в прекрасный.
В этот лес Гавриил пришел через несколько дней после битвы, когда раны его затянулись достаточно, чтобы он смог передвигаться, а кошмары отступили. Он остановился, по обыкновению, у огромного дуба, погладил его ствол, взобрался на нижнюю, самую широкую ветку, обхватил ее руками и неожиданно для самого себя разрыдался. Разрыдался от бессилия и досады, от неспособности своей что-либо изменить, и от того, что безучастным он остаться не мог никак. Принц любил лес. Он не мог позволить сжечь и его тоже. Гавриил лежал на ветке и ждал, что кто-нибудь придет. Кто-нибудь, способный разрешить его трудности, помочь ему советом. Но никто не приходил, потому что те демиурги, чьи решения что-то значили, отправились на совет, который он же сам и устроил. Явились только лесные звери, и принц безучастно наблюдал за тем, как косуля лижет его руку. Глядя в ее глупые нежные глаза, Гавриил думал, как получилось так, что он оказался в таком положении. И, кажется, понемногу приближался к ответу.
По его разумению, все началось задолго до его рождения. Той информации, которой он обладал, было явно недостаточно для того, чтобы знать наверняка, и ему оставалось лишь догадываться, но принц всегда славился своей способностью строить верные предположения, и потому в своих размышлениях он порой уходил очень и очень далеко. Он знал, что отец явился на эту планету не один, что с ним был Люцифер, а это значило, что старший брат должен был помнить то место, откуда они с отцом были родом. Оставалось лишь найти способ заставить его рассказать. Еще он знал, что отца с родной планеты изгнали за его смелые научные идеи. Отец пытался вывести новый вид живых существ, в чем, в принципе, не было ничего криминального. Значит, проблема лежала намного глубже, и до нее следовало докопаться в первую очередь. Оказавшись здесь, отец решил, что это место идеально подходит для его планов, и Гавриил не мог с ним не согласиться. Твердь в своей первозданности была удивительно прекрасна. Может быть, он думал так потому, что не знал других миров, но сердцем Гавриил чувствовал, что ни один мир не станет ему таким же дорогим как тот, что он про себя называл Террой.
Принц был еще совсем юным по меркам небожителей, но уже достаточно взрослым по меркам демиургов, поэтому он знал уже многие вещи, половину из которых все еще не понимал. Так, он знал, что Терра – мир с дуальной системой воспроизводства, а его родная планета, названия которой отец не говорил – нет. То есть, на Терре живут демиурги двух полов, и для воспроизводства требуются разнополые партнеры. Родной же мир отца творил себе потомство совершенно другим способом, что позволяло отцу считать демиургов примитивными и не брать их в расчет. Гавриил до сих пор плохо понимал, как был сотворен он сам. Этим умением обладали далеко не все жители их родной планеты, так что творение жизни нельзя было назвать чем-то настолько же простым, насколько было простым размножение демиургов. Творение, каким его понимал отец, было искусством, было наукой настолько высочайшей, что Гавриил вряд ли мог мечтать о том, что однажды сможет повторить это и создать себе сына. Дочерей в семьях его родственников не было никогда. Но, глядя на строгий дисциплинарный строй королевства, Гавриил начинал сомневаться в примитивности демиургов и подозревать в примитивности собственного отца. Террой правила любовь и ее производные. Иногда губительные и неправильные, но в основе всего всегда лежало это удивительное греющее чувство. Оно толкало демиургов на сумасшедшие поступки, развязывало войны, соединяло враждующие семьи, оно заставляло Терру жить, делало ее особенной, и, глядя на одухотворенные, восторженные лица влюбленных, Гавриил не мог не вспомнить строгое, лишенное подобных эмоций лицо отца. В семьях демиургов отцы бывали строгими, но в их глазах всегда читалась любовь к своим детям. Отец же смотрел на них так, как кузнец смотрит на хороший меч. Когда они ошибались, он смотрел на них так, как кузнец смотрит на плохой. Гавриил всегда обрывал себя на таких мыслях, потому что он не помнил своего детства в силу каких-то странных, беспокоящих отца причин. Возможно, в том времени кроется ответ, возможно, из-за этого взгляд отца так спокоен и тверд. Но как же тогда его братья? Неужели все они испытывают к нему те же чувства? Чувства клинков, соседствующих на спине воина? Неужели это все из-за того, что он сделал, о чем не помнит? И сделал ли он что-то вообще, или это просто домыслы, попытки найти объяснение?
Солнце поднялось высоко над лесом, но здесь, на нижней ветке огромного дуба, оно совсем не мешало. На опушках наверняка было жарко и душно, здесь же в листве путался легкий ветерок, приносящий солнечный запах, а блики солнца приятно грели бледную кожу принца. Пока вопросов было больше, чем ответов, и он пришел в этот лес, чтобы успокоить жаркие мысли, обрести хотя бы слабое подобие решимости. Дуб дарил ему тепло, принц щекой чувствовал, как вибрирует сухая кора, словно дерево тянется к нему всем своим древним существом, чувствуя его смятение и стараясь помочь, успокоить. Гавриил верил, что деревья умеют говорить. Достаточно просто уметь их слушать. И он слушал. Он приходил в этот лес, когда уставал от тьмы. Потому что здесь она отступала. Сворачивалась клубком у самой земли, стелилась черным туманом, но никогда не поднималась даже к нижним веткам. Дуб нашептывал что-то успокаивающее, доброе, от чего по щекам принца разлился нежный румянец, а губы сложились в мечтательную улыбку. Таким его и нашел старший брат, явившийся на слабый энергетический отклик, чтобы вернуть младшего брата домой, потому что отец начинал злиться, и ничем хорошим это закончиться не могло.
Люцифер остановился в десяти шагах от дуба. Ему отчего-то почудилось, что он ни за что не сможет преодолеть эти десять шагов. Не важно, что случится: упадет ли на него дерево, застрянет ли его нога в неожиданно возникшей топи, спикирует ли на него неясыть, набросится ли волк – он не пройдет. Лес не пускал его, он почти чувствовал прикосновение его сильных невидимых рук. Лес разрешал ему любоваться, но не разрешал подходить. Не разрешал нарушать хрупкого согласия, тончайшего единения души его младшего брата с духом леса. И Люцифер стоял, ошеломленный, оглушенный внезапно возникшей тишиной, от которой даже не звенело в ушах, словно все звуки просто исчезли как явление. Он видел дрожание листвы, но не слышал ее шуршания. Он видел движение в лесу, но не слышал хруста веток. А потом взгляд его сфокусировался на нижней ветке векового дуба, и больше уже Люцифер не видел и не слышал ничего. Он смотрел, раскрыв рот во вздохе, на тонкую длинную руку, небрежно переброшенную через ветку, в пальцы которой в поисках ласки тыкалась носом молодая косуля. Смотрел на сгиб локтя второй руки, на котором устроилась какая-то птица, заливавшаяся, судя по раскрытому клюву, счастливой трелью. Гавриил лежал на животе, почти уткнувшись лицом в ветку дуба, так что Люцифер видел лишь часть его лица. Закрытый глаз с пушистыми ресницами, отбрасывающими тень на румяную щеку, уголок улыбающегося рта. Буйные иссиня-черные волосы водопадом ниспадали с ветки дуба, почти касаясь земли. На мгновение Люциферу показалось, что он видел, как по ним пробежала белка. Младший брат лежал, обхватив ветку коленями так, что полы легкой тоги задрались, обнажив ноги, покрытые синяками и ссадинами. Босые ступни медленно раскачивались в воздухе, дразня живность, собравшуюся внизу. Гавриил медленно открыл единственный видимый Люциферу глаз, моргнул, сонно приподнял голову и что-то сказал. Звук появился не сразу, как бы с опозданием, и только по смеющемуся лицу брата первенец понял, что тот повторил свой вопрос уже несколько раз.
- Я спрашиваю, ты зачем?
- Я? – Люцифер с трудом сделал первый шаг. – Я за тобой. Отец искал тебя.
- Папочка? – Гавриил соскочил с ветки и замер в смущении, очевидно, сообразив, в каком виде его застал старший брат. – Он не сказал, зачем я ему понадобился?
- Ему не нравится, что ты здесь после всего, - Люцифер сделал второй шаг, почти ощутимо прорывая невидимую защиту леса. – Он беспокоится за тебя.
- Здесь со мной ничего не может случиться, - успокаивающе произнес Гавриил. – Но я скажу это сам.
- Уверен, он просто соскучился, - третий шаг дался еще сложнее, сердце заколотилось так, словно готовилось остановиться. – Он очень тебя любит, больше всех, ты же знаешь.
- Ладно тебе, - младший брат рассмеялся, и его смех напомнил Люциферу перезвон серебряных колокольчиков, которыми отец развлекал его в далеком детстве. – Он разве знает, что это такое?
- Ты действительно жестокий сын, - четвертый шаг ознаменовался шумом в ушах и струйкой холодного пота по спине. – Как можно не замечать настолько очевидные вещи?
- Очевидные? – Гавриил нахмурился, от чего его лицо стало немного птичьим. – Просвети меня, брат. Потому что я, вероятно, не понимаю его любви.
- Он спрашивает только о тебе. Где ты. Что ты делаешь, - пятый шаг ударил под колени. – Он не думает о нас, совершенно, все время беспокоится только о тебе. Он и в детстве…
- Этого я не помню, - прервал брата принц. – Я не помню, что было в детстве, а ты можешь рассказать мне все, что угодно. Я знаю, как ты к нему относишься.
- Как? – шестой шаг обжег лицо.
- Это ты любишь его, а не он тебя. Неужели не очевидно?
- Нет, я… - седьмой шаг показался самым трудным.
- Не нет, а да, уважаемый старший брат. Носитесь с ним как с писаной торбой, не задаете вопросов, тупо выполняете его приказы, разве это любовь? Разве можно назвать любовью то, что он делает?!
- Что? – восьмой шаг заставил дрожать руки.
- Разве можно верить ему после всего, что он сделал?! – Гавриил почти кричал, он уже не отвечал брату, он высказывал то, что по каким-то причинам не мог сказать раньше, он наверняка не видел Люцифера, не видел никого вокруг. – Разве можно любить его после всего?!
- После чего? – сделав девятый шаг, Люцифер почувствовал прерывистое дыхание брата на своем лице, ему оставалось лишь протянуть руки.
- После этого, задери вас всех дракон!!! – Гавриил рывком стянул с себя тогу и повернулся к брату спиной, подняв волосы так, чтобы они ничего не скрыли.
Люциферу показалось, что его отбросило назад, на все девять шагов, но на деле он совершил десятый. Он совершил этот шаг не задумываясь, не готовясь к нему, как к предыдущим, потому что лес перестал сдерживать его. Потому что из глаз его, цветом напоминавших изумруды, брызнули слезы, губы скривились, а ладони блуждали по голой спине, не в состоянии накрыть собой полностью ни один из множества шрамов.
- Это… это… поэтому у тебя болела спина все это время? – выдавил Люцифер.
- Поэтому, - зло ответил Гавриил. – Поэтому я привык спать на животе. Это его любовь, скажи мне? В этом она проявляется? Если так, то я не хочу такой любви, я не хочу…
- А какой хочешь?
Гавриил задумался, и долгое время слышен был только шум леса и тихий говорок векового дуба, принимавшего участие в тяжелом разговоре. Люцифер гладил спину брата, и каждый шрам отдавался болью в его собственной спине. Он думал, что же должно было совершить это безвинное, хрупкое создание, чтобы так исполосовать его? Он думал, каким же несокрушимым духом должно было обладать это существо, раз никто из братьев не слышал не то что крика, но даже стона из отцовских покоев, когда Гавриил задерживался там. Младший принц прерывисто вздохнул, и Люцифер отстраненно подумал, что это, наверное, произошло потому, что ему, возможно, нравится осторожное прикосновение ладоней к заживающим шрамам. Гавриил медленно повернулся, отпустив волосы, и они, освобожденные, рассыпались по голым плечам, упали на лицо. Первенец осторожно отвел прядь с лица, чтобы утонуть в глубокой сини смотрящих прямо на него глаз. Он обнял младшего брата за плечи, и весь мир вокруг перестал существовать. Он снова стал глухим, снова его взгляд сфокусировался на одном только бледном лице, и лицо это внезапно оказалось настолько близко, что слабый цветочный аромат, который всегда исходил от младшего принца, заполнил все вокруг. Затем к звукам присоединились и цвета. Все заполнила дикая, первозданная темнота. Это произошло потому, что Люцифер закрыл глаза, но сам он совершенно этого не заметил. А потом прямо у него в груди случился взрыв такой силы, что можно было надеяться на зарождение новой Вселенной. Они долго стояли у дуба, и голова Гавриила покоилась на широком плече старшего брата. И Люцифер задумчиво смотрел на небо, отчасти скрытое листвой, не думая, в общем-то, ни о чем.

Воспоминания текут вязкой, немного грязной рекой. Вот он только появился на свет. Видит, как его маленькая ручка обхватывает указательный палец отца. Отец улыбается. Тепло и нежно прижимает к груди. Он слышит, как бьется его сердце, слышит его приглушенный голос, который потом научится любить, под который научится засыпать, который захочет заставить замолчать. Навсегда. Вот он бегает по дворцу, который выглядит как деревянный макет. Потолок просвечивает, повсюду торчат какие-то балки. Полностью закончен только главный зал, вымощенный красивым белым мрамором. Когда солнце встречается с ним, хочется зажмуриться от яркого отсвета. Отец хватает его поперек живота, предотвращая падение в пропасть десятков этажей. Качает, подбрасывает в воздух. От уголков отцовских глаз разбежались едва заметные морщины. Отец улыбается, но глаза у него грустные. Помутневшие от чего-то, чему ребенок еще не знает названия. Вот он набивает синяки на плацу, силясь угнаться за Михаилом. Старший брат скачет через препятствия так, словно их вообще нет. Он же постоянно падает, и потом отец ругает его за разбитые колени и сломанный нос. Вот Рафаил вправляет ему перелом, а Михаил выглядит так, словно отец от него отрекся. «Мне совсем не больно», - слышит он свой голос, и Михаил улыбается, протягивает руку, чтобы ободряюще потрепать по голове, но почему-то останавливается на щеке. В его ладонь приятно уткнуться носом. Она пахнет солнцем и немного древесиной, но больше всего ему запоминается запах крови.
Он что-то упускает, это очевидно. Где кусок между недостроенным домом и плацем? Где все то, что произошло за это время, пока он не повзрослел достаточно, чтобы быть допущенным к военной подготовке? Гавриил опрокидывает еще одну стопку дубовой, закрывает глаза и откидывается на спинку плетеного кресла. Вот он видит отца, сидящим у пруда и бросающим в него камни. Камни падают в воду с глухим всплеском. Со стороны дворца двигается Люцифер. Кажется, он заметил отца с балкона. Он наклоняется к нему и что-то говорит. Что-то успокаивающее. Его узкие юношеские ладони неловко обхватывают широкие отцовские плечи, и тот не сбрасывает их, позволяя прикасаться к себе как к равному. Это потому, что сейчас ему плохо. Гавриил почти чувствует его печаль. Потом отец оборачивается, словно бы он всегда знал, что младший тоже здесь. Улыбается и подмигивает ему. Видимо, они с братом придумали, как решить проблему отца. Память сопротивляется, выкидывает в реальность, показывая незначительные события недавних дней. Как Люцифер смотрит на него через зеркало, думая, что он ничего не видит. Что он не видит, как темнеют его глаза, совсем как у отца, как бледнеют щеки. О чем он думает в этот момент? Когда их взгляды в зеркале пересекаются, Люцифер внезапно отворачивается, словно стыдясь собственных мыслей. Он уходит, не позволяя Гавриилу подойти и задать вопрос. Еще одна стопка дубовой. Михаил сидит за столом, заваленным картами, смотрит на них слепым взглядом. Руки у него дрожат. Еще одна стопка. Глубже, ему нужно глубже, дальше, туда, где отец берет его с собой в небольшое путешествие. «Я покажу тебе наш дом», - говорит он. Что там случилось? Что случилось у них дома?
Еще одна стопка. Пустая бутыль катится по полу к своим сестрам, соединяется с ними с громким звоном, но это не имеет значения. Рука Гавриила соскальзывает с подлокотника кресла, пальцы не достают до пола совсем чуть-чуть, подрагивая в воздухе так, словно все еще пытаются дотянуться, хотя его глаза уже… Глаза Гавриила широко раскрыты и мечутся в глазницах так, словно он видит сон или внезапно захотел увидеть весь мир целиком. Из уголка рта медленно тянется капля тягучей черной крови, потому что кровь – это единственное, что он сейчас видит. Уши его слышат крик. Нос его чует запах огня. Его затылок чувствует удар отца. Потому что он не должен был слышать. Не должен был чувствовать и видеть. Кровь заливает все вокруг, Гавриил мечется в кресле, пытаясь вырваться, ему кажется, что он захлебнется. Высокий мужчина с волосами цвета воронова крыла и яркими синими глазами на бледном лице. Папин папа. Стоит, высоко подняв голову, закованный в цепи. Кто-то стоит перед ним с небольшой коробкой в руках. И когда он открывает эту коробку, из нее вырываются сотни жуков, рвущихся под бледную кожу мужчины. Он выдерживает всего пять минут. Затем его крик разносится над площадью, и его тащат куда-то, потому что он не может идти, и только воет, но глаза его прикованы к тому, кто стоит рядом и держит ребенка за руку. «Беги отсюда», - читает Гавриил по искаженным судорогой губам последнего драконьего генерала. «Беги отсюда, сынок».
Он пришел в себя от хлесткой пощечины. Все пространство перед ним заполнило обеспокоенное лицо Люцифера, и Гавриил не сразу сообразил, где находится, дубовая настойка отступала слишком медленно.
- Я знаю, что мы сделали, - прошептал он хрипло, надтреснуто, словно его устами говорил дуб. – Мы убили дочь короля дракона. Мы убили принцессу. Если есть дочь, есть и отец. Яхве сказал, чтобы я вел его. Мои глаза… Мои глаза… Я привел его обратно на Терру… Я привел его… Ее дыхание, ее дыхание… внутри меня. Перед смертью она отдала мне… Как я позволил так легко себя обмануть…
Люцифер прижал брата к себе, заглушая подступившие к горлу принца рыдания, сжал дрожащие плечи, уставился слепым взглядом в стену. События давно минувшего прошлого вспыхнули перед глазами так ярко, словно это происходило вчера. Его собственная вина отчего-то сдавила сердце тисками.
- Мы были детьми, - словно в оправдание самому себе сказал первенец. – Мы не понимали, что происходит. Не мы убили, а он. Не ты привел, а он заставил тебя. Ты ни в чем не виноват, малыш, совершенно ни в чем не виноват. Но ты должен это забыть. Ты должен забыть об этом, как уже забывал, потому что тебе вредно об этом помнить. Сейчас у нас другие заботы, сейчас это не имеет значения.
- Зачем мы пришли сюда? Мы пришли, чтобы дать этому миру новую жизнь? Или мы пришли за королем?
Люцифер не ответил. Он не знал. Так же, как не знал, что делать теперь, когда его младший брат стоит перед ним в таком опасном состоянии. Что могло бы заставить его забыть о страшном поступке отца, что могло бы заставить его отвлечь от этого свое внимание?
- Не важно, - голос Гавриила прервал его размышления. – Сейчас это действительно не имеет значения. Я вспомнил, и больше этого не забуду. Я не позволю забрать у меня эти воспоминания. Но сейчас… Сейчас я пойду на восток, потому что я должен туда идти. Быть может, там я найду какие-нибудь ответы.
- Хочешь, я пойду с тобой? – Люцифер провел тыльной стороной ладони по щеке брата, неуверенно улыбнулся слабой, извиняющейся улыбкой. – Я мог бы защитить тебя в пути.
- Не мог бы, - Гавриил мягко высвободился из объятий брата и отошел к окну, на ходу накидывая на плечи синий шелковый плащ. – Ты никогда не мог меня защитить.
Он шагнул из окна, на лету высвобождая накопленную энергию, след от которой, во многом благодаря плащу, напоминал крылья, совершил несколько обманных маневров, уходя от следящих за ним невидимых, легко прошел через запертые врата и скрылся в облаках. Люцифер не сомневался, что большую часть пути его младший брат проделает пешком, что, конечно же, очень опасно, зато менее заметно, потому что в общем энергетическом фоне Терры его собственный отклик почти всегда был совершенно незаметен, особенно в лесах. В груди поселилось что-то наподобие пиявки. Первенец чувствовал, как она пульсирует где-то в том месте, где полагается быть сердцу, высасывает что-то необходимое, что-то, без чего он переставал быть самим собой. С этой пиявкой внутри он больше не мог спокойно смотреть в спину младшему брату. В спину, которая, как он теперь знал, была иссечена шрамами, свести которые оказался не в состоянии даже Рафаил.
- Какого… - Гавриил попытался выдернуть локоть из цепких пальцев брата, но у него ничего не вышло. – Ты что здесь… ты здесь зачем?
- Я больше никогда тебя не оставлю, - Люцифер притянул брата себе, заставил взглянуть прямо в глаза. – Слышишь меня? Больше никогда.
Глаза младшего принца расширились, но испуг в них сменился приятным удивлением, и это старшему принцу понравилось.
- Договорились, - Гавриил улыбнулся так, как улыбался в детстве, широко и счастливо. – Больше никогда.
Их руки разъединились лишь на одно мгновение, когда со стороны Асгарда внезапно налетел шквальный ледяной ветер, закружил, завертел в своих сильных невидимых объятьях. Люцифер готов был поклясться, что ветер что-то шепнул младшему принцу на ухо, однако тот ничем не выдал произошедшего, а потому спрашивать его о чем-то было бы как минимум странно. Но он, все же, спросил.
- Есть новости из Асгарда?
- Я расскажу тебе, когда мы поговорим с Идзанами, - пообещал младший брат.
И по беспечному тону его голоса Люцифер понял, что основной информацией северный ветер не располагал, иначе младший принц Небесного Королевства уже приставил бы к его горлу оба клинка.
Небо над Террой золотилось первыми лучами рассветного солнца.

---

[.]

Рабочее: свиток пишется и получается куда более длинным, чем предыдущие. Я успел разочароваться во всем, и руки у меня снова опустились. Как никогда хочется зарыться носом куда-нибудь в теплое место и плакать, плакать, плакать.

Потому что ненужность - это худшее, что с вами может быть.